Евгений Сухов - Я — вор в законе: Мафия и власть
— Так ты, стало быть, уже Пушкина читаешь? — с удивлением обратился Варяг к Лизе. — Да еще такие большие сказки? Ну ты молодец! А какие же черти, по-твоему?
— Они смешные. И несчастные, — с глубоким убеждением сказала Лиза.
— Несчастные? — вновь удивился Варяг. — Это почему же?
— Потому что у них характер озорной. Они все время хотят шутить и дурачиться и потому часто попадают в трудное положение, — объяснила Лиза.
— Значит, по-твоему, черти не злые? — спросил Варяг.
— Нет, по-моему, не злые, просто у них характер такой, — ответила Лиза. — К тому же они очень доверчивые. Их могут нарочно подучить сделать что-нибудь нехорошее. Их надо учить, воспитывать и жалеть.
— Ну-ну, — улыбнулся Варяг, — может, ты и права. А вот есть такой город — Вильнюс, так там есть целый музей чертей. Представляешь — огромное здание, и на всех этажах, во всех комнатах выставлены всякие черти, которые только могут быть — водяные, болотные, лесные, домашние, из разных стран…
Лиза даже ахнула от восторга, и Варяг понял, что дочитать газету ему вряд ли удастся. Битый час он описывал Лизе вид, нравы и повадки различных чертей, импровизируя на ходу, словно профессиональный сказочник. К концу этого часа у него пересохло в горле, а мозги устали так, как не уставали даже от долгого изучения самой сложной технической документации и от переговоров с самыми неуступчивыми партнерами. При этом конца вопросам по-прежнему не было видно.
— А как дышат водяные черти? А лесные черти дерутся с водяными? А откуда Пушкин знал чертей? А черти на него не обиделись?
В конце концов Варягу стало казаться, что и он живет в мире, густо населенном чертями самых разнообразных пород и запанибрата со всей нечистой силой. Он и сам не подозревал в себе такой изобретательности и такой богатой фантазии. Вероятно, эти качества развернулись так из-за того, что он видел реакцию Лены на его выдумки: она только делала вид, будто читает, а сама внимательно слушала его рассказы о чертях и время от времени улыбалась и поднимала на него блиставшие весельем ясные глаза. Когда Варяг почувствовал, что вот-вот начнет заговариваться, Лена, каким-то чутьем уловив его изнеможение, строго сказала:
— Лиза, оставь папу в покое. Он, между прочим, приехал отдохнуть после работы, а ты его так замучила, что ему скоро начнут мерещиться твои черти.
Лиза не проявила никакого раскаяния и залилась смехом.
— Ты спросила бы лучше, как там Валя в больнице, — добавила Лена.
Тут Лизе стало совестно. Очередной вопрос о чертях замер у нее на языке.
Она подняла на Варяга виноватый взгляд и спросила:
— Правда, папа, как там Валя? Ты у нее был?
— Был, — переводя дух и чувствуя, что в голове у него еще крутятся черти, ответил Варяг — Врачи говорят, что операция прошла успешно. Она уже встает и передает тебе привет. Вот передала тебе записку.
Варяг достал из нагрудного кармана рубашки сложенный лист бумаги, исписанный печатными буквами. Лиза развернула лист и склонилась над ним, шевеля губами. Лена встала с кресла, подошла к ней и заглянула в записку через ее плечо, предварительно спросив:
— Можно?
— Можно, — с важностью ответила Лиза.
Лена пробежала взглядом записку, потрепала Лизу по склоненной белокурой головке и вышла на крыльцо. Она иногда курила легкие сигареты, причем, как заметил Варяг, всегда выбирала для этого такие минуты, когда Лиза была чем-нибудь занята. Со двора, где уже темнело, в приоткрывшуюся дверь пахнуло такой благоуханной прохладой, что Варяг тоже почти машинально направился вслед за Леной. Он увидел, как девушка прикурила от зажигалки, выпустила струю дыма в нависавшую над крыльцом листву старой яблони и зябко поежилась. Увидев это движение, Варяг шагнул к ней и обнял ее за плечи, хотя еще секунду назад не собирался делать ничего подобного. Лена вздрогнула и издала какой-то невнятный протестующий звук, словно собираясь вырваться, но тут же ее плечи расслабились, и она со вздохом прильнула к Варягу.
— Никогда бы не подумала, что вы поэт, — сказала она с легкой насмешкой и в то же время ласково.
— Это ты насчет рассказа о чертях? — усмехнулся Варяг, незаметно для самого себя переходя на «ты».
— Да это был не рассказ, а скорее поэма. Хотя нет, я вру, — поправилась Лена, повернув голову и взглянув Варягу прямо в глаза. — Я всегда подозревала в вас что- то такое… — И она засмеялась.
— Что-то смешное?
— Нет, что-то от поэта. Я не тому смеюсь. Я называю вас на «вы», как мадам Грицацуева называла Остапа Бендера.
— Да, это не дело, — согласился Варяг, мягко повернул Лену лицом к себе и поцеловал. Это получилось как- то естественно, словно продолжение разговора, и Лена прижалась к Варягу покорно и доверчиво. Ему, целовавшему в жизни немало женщин, показалось, будто раньше он не встречал таких упругих и прохладных губ, такого сладкого вкрадчивого язычка, такой шелковистой кожи под тонкой тканью рубашки. На самом-то деле любая женщина, которую любят, становится новой и неповторимой, однако Варяг не думал об этом. Он вообще ни о чем не думал, упиваясь нахлынувшим на него ощущением счастья. Оторвавшись наконец от губ Лены, он вдруг вспомнил о ночной встрече с зарубежными партнерами, которая предстояла ему в ресторане делового центра на Краснопресненской набережной, и застонал от огорчения.
— Что такое? — насторожилась Лена.
— Надо ехать, — горестно ответил Варяг. — Опять эти дела, пропади они пропадом.
— Не стоит так огорчаться, — лукаво заметила Лена. — Мы уже привыкли, что вы… что ты не остаешься на ночь.
— А хотелось бы, — вздохнул Варяг и сделал попытку вновь привлечь девушку к себе, однако она уперлась ладонями ему в грудь.
— Как-то не верится, что у тебя всякий раз были ночью дела, — сказала она сурово.
Варяг рассмеялся:
— Ну почему все женщины, даже самые лучшие, такие собственницы?
— А кто тебе сказал, что я самая лучшая? — удивилась Лена. — Я очень плохая — злая, ленивая, развратная…
— Простите, а можно поподробнее насчет разврата? — перебил Варяг и обнял ее.
На сей раз она уже не сопротивлялась. Когда они вновь оторвались друг от друга после бесконечного поцелуя, она спросила:
— Интересно, а как мы объясним Лизе, почему мы вдруг перешли на «ты»?
— М-м… Скажем, что постепенно подружились, — нашелся Варяг, и они оба тихо рассмеялись.
— А насчет разврата я вам так скажу, — деловито сказала Лена. — На данный момент своей жизни я вижу в мире только одного мужчину, грязное предложение со стороны которого я встретила бы с пониманием. Но, к сожалению, у него каждую ночь находятся какие-то дела…
— А я на данным момент вижу в мире только одну женщину, которой мне хотелось бы сделать грязное предложение, — в тон ей отозвался Варяг.
— Ох, все вы, соблазнители, так говорите, — вздохнула Лена, словно умудренная годами женщина, и сама обняла Варяга, прижавшись к его груди.
ГЛАВА 23
В ворота оптового продовольственного рынка города Таежного довольно бесцеремонно въехал темно-зеленый джип «гранд-чероки». Охранники, которым полагалось брать с транспортных средств плату за въезд на территорию рынка, увидев номера джипа, не стали его останавливать, и мощная машина, разгоняя толпу короткими гудками, двинулась вдоль ряда ларьков. Не то чтобы двум бритоголовым парням, сидевшим в джипе, было жалко червонца за въезд — дело заключалось в принципе, в необходимости соблюдения субординации. А какая это к черту субординация, если любой ничтожный охранник будет останавливать машину Назара Второго, дядю которого убил когда-то Николай Радченко и который теперь круто поднялся и завладел многими доходными местами в городе. В число таких мест входила и знаменитая «Фиалка» — место регулярных сборов городской братвы. Несмотря на обилие криминального элемента, «Фиалка» являлась вполне безопасным местом даже для самого законопослушного посетителя, поскольку по просьбе Назара Второго все городские авторитеты дали обещание всячески поддерживать в «Фиалке» порядок и, по выражению Назара-младшего, «не срать там, где живешь». В результате в заведении случались удивительные вещи: даже если какой-нибудь пьяный мужичок «путал рамсы» и начинал ухлестывать за подругой одного из грозных городских авторитетов, ему не ломали ребра и не проламывали череп, а просто выводили из духоты на воздух, отводили метров за двести и там, наградив легким подзатыльником, отпускали на все четыре стороны. К концу этой прогулки бестактный гость, как правило, успевал резко протрезветь. Ему вручали его одежду, портфель, если таковой имелся, и даже не заставляли платить по счету. Авторитеты, готовые перерезать глотку ближнему и за куда меньшую провинность, сами умилялись своему гуманизму и не упускали случая рассказать о случившемся друг другу и Назару Второму. Неприятность произошла только раз, когда какой-то приезжий из райцентра вместо того, чтобы поскорее удалиться от быков, честно вручивших ему плащ и портфель, вдруг выхватил из портфеля обрез. С тех пор этого психа больше никто не видел. Итак, «Фиалка» была вполне прибыльным заведением, которое славилось выступлениями эстрадных звезд, включая и столичных, а также своими тщательно отобранными стриптизершами. Однако раз в две недели кафе закрывалось «на спецобслуживание» — другими словами, в нем происходило совещание криминальных авторитетов Таежного, завершавшееся шумной гулянкой со стриптизершами и заезжими певичками. Доступность и раскованность последних просто поражала местных пацанов, у которых в подсознании еще сохранялись остатки провинциальных предрассудков. Забавы со стриптизершами воспринимались как должное, но то, что вытворяли московские гостьи, становилось затем предметом долгих пересудов. Толковища в «Фиалке» проходили долго и бурно после того, как Федор Угрюмый привез из Москвы весть о гибели Коляна (а в том, что Колян не уйдет живым из рук Варяга, Федор не сомневался). Однако за Федора встали горой побывавшие в Москве и выброшенные оттуда Варягом крутые парни, сохранившие в Таежном немало друзей. О своих столичных приключениях парни рассказывали в весьма загадочных выражениях, но все их рассказы сводились к одному: что Москва слезам не верит, что рано еще туда соваться и что если там схавали даже такого орла, как Колян, то лучше окучивать свою грядку и не лезть в чужой огород. «Горыныч, Гнилой и еще полно ребят вообще не вернулись, а куда делись, хрен их знает, — добавляли ветераны «московского похода». — Нет уж, лучше мы дома будем при делах, чем в Москве трупами».
