Вирус ненависти - Александр Александрович Тамоников
— Ладно, Миша. — Шелестов поднялся и положил Сосновскому руку на плечо. — Ничего другого мы сейчас все равно не придумаем, а на счету у нас то ли часы, то ли вообще минуты. Главное, ты вот на что дави! На то, что они врачи, они спасать должны мир, а не уничтожать. Что весь мир жил до них и будет после них жить, без Третьего рейха жили и дальше проживем. И негры, и китайцы и… евреи. А вот они без нас не проживут. Терпимость должна быть к другим людям. Ведь мир устроен так, что как ты к окружающим относишься, так и они к тебе.
— Найду что сказать, — кивнул Сосновский.
Они обнялись с Шелестовым, потом Михаил сделал приветственный жест остальным и взял приготовленный белый носовой платок. Сосновский поднял руку с платком и принялся размахивать им из стороны в сторону, выкрикивая по-немецки, чтобы не стреляли, что он парламентер. Сейчас все решалось, именно в эту минуту. Или в ответ будут стрелять, и тогда Михаил не успеет спрятаться за край разрушенной стены, или ему ответят, чтобы подошел и сказал, что он предлагает. Но прошла минута, и никто ничего не отвечал. Правда, и не стреляли, что было само по себе хорошим признаком. Тогда Сосновский решился. Он в последний раз крикнул, что идет для переговоров, что он не вооружен и чтобы не стреляли.
Таких шагов в жизни каждого человека маловато, но иногда их приходится сделать. И очень тяжело дается каждый шаг. Ведь ты идешь и понимаешь, что в этот момент кто-то невидимый на тебя наводит мушку, что мушка и целик сошлись где-то в области левой стороны твоей груди. Ты делаешь невероятно тяжелые шаги, стараясь не выдать своего волнения, а человек начал плавно нажимать на спусковой крючок. Ты идешь и невольно вспоминаешь десятки и сотни, а может, и тысячи парламентеров, которые в разные времена и во время разных войн вот так вот шли и ждали: выстрелит противник или не выстрелит. А идти надо, потому что парламентер может спасти несколько жизней, а может и сотни, тысячи жизней, а может и остановить войну. Разные были случаи. И люди шли. И Сосновский тоже шел, потому что он мог спасти очень много жизней, предотвратить страшную эпидемию, задуманную моральными уродами, ненавидящими его народ нелюдями. Правда, он шел как раз с этими нелюдями и вести переговоры, но это уже детали…
— Остановитесь! — потребовал голос на немецком языке. — Остановитесь, или я выстрелю!
Это был голос немолодого человека, Сосновский привычно оценивал поступающую информацию. Сейчас она была не просто полезна, сейчас от нее зависела как минимум его жизнь, а как максимум успех всей операции и жизни тысяч, сотен тысяч людей. Немолодой, очень уставший и даже отчаявшийся человек. Он не знает, как ему быть, и все его вбитые в голову нацистские идеи сейчас отошли на второй план. «Хорошо», — подумал Сосновский и остановился.
— Давайте поговорим, — предложил он, продолжая держать над головой белый платок и чуть помахивать им.
Ему нужно было во что бы то ни стало спуститься в подвал к немцам. Все эти перепалки с кем-то одним, философствования и обмен мнениями, как правило, ни к чему не приводят. Убедить можно одного, но послушают ли его другие? Тем более что там практически нет солдат, а значит, нет командира, который может просто приказать сдаться. Там десяток вооруженных человек, нацистских фанатиков, которые мечтали и работали для того, чтобы уничтожить славян и занять их благодатные земли, захватить их ресурсы и процветать в счастье. И вот все рухнуло, для них, для этой группы людей все рухнуло. И выхода у них два: умереть за свою идею или выбрать жизнь, какой бы она теперь ни оказалась в дальнейшем. Непростой выбор для фанатиков. И всегда есть шанс, что там не только фанатики, что есть и просто оболваненные люди, которые уже начали разочаровываться в своем фюрере.
— Кто вы такой? — снова спросил немец. — Какие у вас полномочия?
— У меня большие полномочия, я офицер контрразведки из Москвы и прибыл сюда именно для розыска вашей группы. Как видите, мы вас нашли и нам есть что обсудить.
— Ну, что же. — Немец явно зло усмехнулся. — Спускайтесь сюда. Но учтите, если вы хотите устроить нам подлую ловушку, обмануть нас, то вы умрете первым.
— Согласитесь, что никакой разницы в очередности умирать нет, — развел руками Сосновский. — И о чем вы говорите, вы же понимаете, что мы можем вас сейчас просто всех убить, просто забросать гранатами или заблокировать вас здесь и ждать, пока вы сами вымрете или захотите сдаться. Но я иду к вам, чтобы говорить. Вы готовы говорить?
Сосновский подошел к проему в стене, где имелся спуск в подвал. Оттуда на него смотрели две пары глаз. Один человек был седовласый, с седыми усами. Сквозь стекла круглых очков его глаза смотрели как-то недобро и затравленно. Второй мужчина в мятом грязном пиджаке, с большими залысинами на круглом черепе неумело держал в руках «шмайсер» и тоже смотрел на русского недобрыми глазами. Продемонстрировав, что он безоружен, Сосновский стал спускаться в подвал. Спускался неторопливо, чтобы было время оценить обстановку, почувствовать внутреннее состояние этих людей. Их было двенадцать человек. Десять гражданских и два тяжело раненных эсэсовца. Один гражданский тоже ранен, в руку. Три женщины сбились в углу в кучу. Одна молодая, лет тридцати, смотрит с ненавистью и держит руки в карманах пыльного жакета. Не пистолет ли там у нее в кармане? Такая выстрелит, дай только волю.
Вирусологи сидели с оружием в руках прямо на земле, двое посматривали в лазы наружу, но в целом никакой обороны организовано не было. Перебить их штурмовой группе Боровича не составит труда. Несчастные, загнанные, грязные, отчаявшиеся. А ведь совсем недавно это были довольные жизнью люди. Они занимались любимым делом, у них была лаборатория, много материала для исследований и опытов. И вся жизнь впереди внушала оптимизм. И вот как все получилось. «А ведь не было у них оптимизма, — подумал Сосновский. — Они сидели в этом поселке возле концлагеря и уже
