Сергей Донской - Жадный, плохой, злой

Не знаю, что за человек был Володя в иной жизни, той, которая никак не соприкасалась с дубовской. Он мог быть отличным отцом какому-нибудь крепенькому пацаненку, хорошим мужем большегрудой молодке, добрым сыном своим седеньким родителям. Мог, если бы захотел. Но все его положительные качества остались там, за оградой заповедника «патриотов России». Здесь он был для меня просто винтиком в адской машине Дубова, частью колоссального взрывного механизма, способного искалечить и уничтожить слишком много судеб, чтобы переживать об одной, Володиной.

Все заметнее нервничая под моим остановившимся взглядом, Володя привстал и признался:

– Заколебал ты меня, писатель. Хочешь сказать чего – говори. А нет – так на горшок и спать. Детское время кончилось.

«Это твое время кончилось, Вова», – подумал я вскользь и поманил его пальцем:

– Иди сюда. Разговор есть.

Он взглянул на своих дружков, как бы призывая их в свидетели:

– Нет, ну вы видали? Разговор у него ко мне!

Володя излишне громко захохотал, высказывая смехом свое пренебрежение по отношению к бесшабашному чудаку, который, кажется, вздумал устроить с ним какие-то разборки. Он хохотал, а глаза его оставались настороженными. Держу пари, в этот момент он немного испугался меня, хотя, по идее, мог разорвать меня напополам голыми руками.

Призывно мотнув головой, я отступил в свою комнату. Володе не оставалось ничего другого, как с шумом выбраться из-за стола и последовать за мной. Переступив после секундной заминки порог, он остановился напротив меня, выставил вперед левое плечо и спросил:

– Чего надо?

– Прикрой дверь, – предложил я. – Лишние уши нам ни к чему.

– Швейцара нашел?

– Боишься? – ответил я вопросом на вопрос.

– Тебя? – Не оглядываясь, Володя пнул дверь за своей спиной с такой силой, что она едва не слетела с петель.

– Присаживайся. – Я кивнул на кресло, а сам расположился на кровати.

– Ну? – Володя занял такую позу, что в любой момент был готов оказаться на ногах.

Неспешно закурив, я посмотрел на него сквозь пелену дыма и безмятежно заявил:

– Рядом находятся бабки. Ничейные. Никто о них не знает, кроме меня. Девять штук баксов без малого. Предлагаю взять и поделить.

Против моего ожидания Володя не проявил ни малейшего удивления. Заметил только:

– Бабки – это хорошо. Но с чего это вдруг тебе вздумалось ими делиться, писатель?

– Без вас я и шагу не могу ступить, так?

– Так, – подтвердил Володя. – То есть пару шагов, конечно, я бы тебе позволил сделать. А дальше тебе пришлось бы скакать на одной ножке, г-га!

Я терпеливо улыбнулся:

– Вот ты сам и ответил на мой вопрос, Володя.

– А почему именно я? – опять насторожился он.

– На двоих деньги делить легче, чем на четверых, – пояснил я с видом учителя, втолковывающего первоклашке элементарное правило арифметики.

– Обратился бы к Душману, – упорствовал Володя так, словно я не в долю его приглашал, а звал перетаскивать с этажа на этаж мебель, причем бесплатно. – Вы ведь с ним, кажется, теперь корефаны по жизни, г-га!

– Ислам слишком ортодоксальная религия, чтобы я мог ее принять.

– А Чен?

– Тут случай еще более серьезный. Какой-нибудь дремучий буддизм. Сплошная мньяма с манаямой. Нет, Володя. Предпочитаю иметь дело со своим братом славянином. Русский если и пырнет, то в грудь, а не в спину. Все приятней.

– Вообще-то я к чучмекам разным тоже не очень хорошо отношусь, – признался он, задумчиво глядя на меня. – Ладно, считай, уговорил. Где бабки?

– В доме. Совсем рядом, – успокоил его я.

– А точнее?

– А точнее узнаешь, когда мы за ними отправимся. Вместе, непременно вместе. Ты парень хороший, Володя, но я тебе не верю.

– Я тебе тоже!

– Вот и отлично, – расцвел я. – Нормальные отношения деловых партнеров. Только при таком подходе бывают соблюдены взаимные интересы.

– Ладно, – опять согласился Володя. – Приду за тобой в свое дежурство. Когда Душман с Ченом уснут.

– Замечательный план, – кивнул я благосклонно. – С тобой приятно иметь дело.

Володя напрягся, поиграл попеременно бицепсами и трицепсами, после чего сурово предупредил:

– Если ты подлянку какую-то задумал, писатель, то лучше признайся сразу. Съезжу по морде разок, и забыли. Потом будет хуже. Сбежать – все равно не сбежишь, а медикам хлопот прибавишь.

– Лишь бы не работникам морга, – безмятежно откликнулся я. – Вот кому мы все по-настоящему отравляем жизнь, Володя. В самом прямом смысле.

На этой веселенькой ноте наш разговор и закончился.

Неправда, что нет ничего хуже, чем ждать и догонять. Бывают ситуации еще менее приятные. Вам скажет это любой, кто уже совсем ничего не ждет или убегает от опасности. И все же бесконечное брожение по комнате угнетало меня все сильнее.

Впечатление было такое, словно находишься в пустом вагоне, который никуда не идет. Сплошной тупик. И все возможные выходы приводили в новый тупик. Этот бесконечный лабиринт именовался жизнью. Никому еще не удалось разгадать ее смысла, поскольку она была лишена всяческого смысла. Как и блуждание по лабиринту.

Телевизор пытался убедить меня в обратном. Иллюзия важности и неповторимости каждого дня достигалась с помощью беспрестанной смены кадров. Одно только мельтешение и ничего, кроме мельтешения. Но бездумное наблюдение за суетой совершенно посторонних людей помогало не так остро ощущать свое собственное одиночество.

Володя наведался ко мне в самый разгар рекламной телевакханалии. Не тормознул у порога комнаты, а проворно сникерснул внутрь, показал во рту все свои золотые коронки, не боящиеся кариеса, и произнес тоном человека, готового взять от жизни все:

– Пора на дело, писатель. Чен с Душманом дрыхнут без задних ног. Веди за башлями.

Выключив телевизор, я посмотрел на рукоятку пистолета, торчащую из-за Володиного пояса, и поинтересовался:

– «Макаров»?

– «Токарь», – пренебрежительно ответил Володя. – Черной сборки, албанской. Но зато целочка. На три-четыре выстрела его хватит, а тебе больше и не понадобится, если что, верно? Г-га!

– Да. Не понадобится, – согласился я.

– Ну, пошли, что ли? Где твоя кубышка?

– Комната геройски погибшего капрала Бурцева. Знаешь, где это?

– Так это же совсем рядом, на нашем этаже, – обрадовался Володя. – Зачем было темнить, писатель? Уже давно управились бы.

– Ага, – сказал я. – Всем квартетом. Мы с тобой что, благотворительная организация для товарищей с востока?

– Ладно, убедил. – Володя нетерпеливо переступил с ноги на ногу и облизал пересохшие губы. – Потопали. У меня ладонь правая чешется. К неожиданному богатству, г-га!

Я знал и эту примету, и еще кое-какие другие, не столь воодушевляющие. Но вместо того, чтобы спросить у Володи, не разбивал ли он на днях зеркало или не случалось ему раздавить сверчка, молча погасил в комнате свет и вышел в совершенно пустынный коридор.

Часовых видно не было. Во-первых, коридор отделяло от вестибюля незамысловатое архитектурное коленце, а, во-вторых, часовые по ночам, как правило, предпочитают сидеть или лежать, вместо того чтобы торчать истуканами на вверенном им посту.

Неслышно ступая по линолеуму босыми ногами, я приблизился вслед за Володей к нужной двери и в ответ на его вопросительный взгляд предложил жестом сначала войти внутрь.

В комнате было темно и душно. Она вся пропиталась амбре немытых ног Бурцева и его застарелого пота, но запах свежего пота, которым за версту разило от взволнованного Володи, был ничем не лучше. Казалось, находишься в кабине застрявшего лифта с целой бригадой грузчиков, вручную поднявших пианино на самый верхний этаж.

– Где? – прошелестело над моим ухом.

– Не спеши, – ответил я таким же тихим шепотом. – Пусть сначала глаза привыкнут к темноте.

– У меня зрение, как у кошки, – похвастался Володя. – Я и так все вижу. Не глаза, а приборы ночного видения, г-га!

– Вот и побереги их, – посоветовал я, продолжая стоять на месте.

До кровати, смутно виднеющейся у самого окна, было не меньше трех метров. Подходить к ней ближе я не собирался. Когда мое зрение наладилось настолько, что предметы обстановки обзавелись определенными очертаниями, я прошептал:

– Кровать видишь?

– А то!

– Под матрасом барсетка.

– Что за фигня такая? – спросил Володя, немедленно направившийся к пустой кровати. – Какая еще форсетка?

– Мужская сумочка с ремешком, – пояснил я. – В ней доллары.

– Их еще в народе пидорасками называют, да?

– Называют, – согласился я. – Те, у кого барсеток сроду не было и не будет.

– Нет здесь никакой сумочки! – пропыхтел мой спутник, шаря под матрасом. – И здесь нет… О! Кажется, надыбал! Ух ты! – Володин сдавленный голос чем-то напоминал стон облегчения, будто он нужду по-скоренькому справил впотьмах.

Справившись с задачей, он выпрямился и повернулся ко мне лицом, держа добычу в левой руке. Правая была занята дешевой подделкой албанских умельцев. Но заряжена она была самыми настоящими полновесными пулями. У меня неприятно засосало под ложечкой, как раз там, куда был направлен пистолет.