Михаил Нестеров - Директива – уничтожить
В той же чертовой Америке уже давно пережевали это и покакали. Там не знают, что такое предпринимательская улыбка. Все улыбки стали голливудскими. Люди работают играючи, потому что игра приносит удовольствие, и если поменять слова местами, ровным счетом ничего не изменится. Чертовы американцы!
Призадумавшись, Рябов даже заметил, как вместо образа ненавистного Антона Никишина перед ним вырос мрачный облик моложавого генерал-майора Писарева. Тот всего на четыре года старше Рябова, а по спеси обогнал его на доброе столетие. Залезть бы ему в башку да посмотреть, что он там думает… Не дай Бог задержит Рябову полковничье звание, а представление уже ушло. Обидно будет, и так полгода перехаживает…
Рябов невольно вздрогнул. Холодные глаза Писарева растаяли, и следователь снова увидел Антона, который заслонял от него Ирину. Рябов несильно ударил ладонью по столу: впору самому выходить на улицу и всматриваться в лица прохожих. Появилось какое-то нетерпение. Рябов призвал на помощь выручающую его иногда фразу: это временно. Действительно, все это пройдет и забудется; он поймает Никишина, приведут к нему и этого Андрея, и он войдет с докладом в кабинет Писарева и положит на его стол небольшой клочок бумаги с директивой – уничтожить. А Писарев сожжет ее в пепельнице и спросит: «Ты не размножил ее?»
Михаил Анатольевич передернул плечами. Размножил… Если уж ему позволено размножать такие бумаги, то Писареву… Он может поставить это дело на поток. Если уже не поставил. Рябов успокоился, он просто неправильно интерпретировал собственные мысли.
Иногда Рябову казалось, что он каким-то образом может воздействовать на определенную ситуацию. Сейчас в работе наступила пауза, для продолжения подполковнику необходима была дополнительная информация. И он, глядя на дверь, через которую минуту назад вышла Ирина, мысленно воздействовал на пустоту за порогом. В его воображении воздух сгустился, превращаясь в капитана Кожевникова. Когда тот стал совсем материальным, Рябов приказал ему: войди. И даже вздрогнул, потому что дверь действительно открылась и на пороге появился Кожевников.
Черт возьми… Рябов потянулся за сигаретой. Вот и не верь после этого в магию, потусторонние силы и энергию, которая таится в самом человеке. Его желания настолько совпали с действительностью, что Рябов, бросив взгляд на капитана, уже видел себя по меньшей мере Чародеем с большой буквы и жалел, что вызвал капитана Кожевникова, а не рядового Никишина.
Лицо Геннадия было настолько будничным, что и сам Рябов, сбросив с себя мантию, с коротким вздохом вынужден был объяснить это случайным совпадением. Хотя упрямо поставил многоточие: все же в этом что-то есть…
Он более внимательно вгляделся в Кожевникова: его будничность показалась подполковнику напускной. Через несколько мгновений он уже окончательно понял, что у капитана хорошие новости.
«Ну-ну, – Рябов едва заметно покивал головой, – поиграй, поиграй». И все же поторопил капитана, потому что сам спешил; вечерело, по успокаивающимся улицам к дому шла Ирина. Может быть, от того, что сообщит Кожевников, треснет невидимая преграда, образуя узкую щель. Вот через нее-то и плюнет Рябов на работу, бросившись за женой вдогонку.
– Однако долго нет известий от Гордеева, – следователь продолжал испытывать капитана взглядом. – Что там Ольга Никишина, так и не выходила из дома?
– Насколько я знаю, нет.
– Нам с тобой, наверное, следует порадоваться за Антона: его мать спокойна.
Кожевников пожал плечами. Эту тему они уже обсуждали, вполне возможно, что Антон Никишин с матерью не встретился. Зато образ заказчика с каждой минутой становился все серьезнее и серьезнее.
«Ну все, хватит», – подумал Рябов.
– Вижу, что есть новости. Выкладывай.
Кожевников наконец улыбнулся, убирая с лица маску будничности. На его физиономии заиграли отблески праздника.
– От вас ничего не скроешь, Михаил Анатольевич.
Следователь поторопил его.
– Давай-давай, не тяни. – И неожиданно для себя самого добавил: – Домой хочется.
Кожевников остался спокоен. Слова Рябова не прозвучали откровением, домой хотелось всем, даже дежурному внизу, который заступил на смену всего пару часов назад. Капитан начал с главного:
– Первое касается моего протеже, как вы его назвали.
– Андрея?
– Да.
– Сумели установить его личность?
– Да, Михаил Анатольевич. Полностью это звучит так: Фролов Андрей Викторович, 1966 года рождения.
– Как удалось установить, по отпечаткам?
– Ага. В 1989 году он был осужден по статье 206, часть вторая.
– Отлично! Что по автоматам?
– Номера спилены. С них сняли отпечатки, и Лезин сейчас собирается на «Ижмаш». Он со специалистами завода попытается установить дату выпуска, поднимут контрольные отстрелы, и тогда удастся выяснить, куда и кому было отписано это оружие. Одно дело запрос, другое – личный контакт.
– Ну, хоть что-то сдвинулось с места. Информацию по автоматам нужно передать Кравцу.
– Я хочу добавить, что отпечатки были только на одном автомате, другой аккуратно почистили. Что интересно, отпечатки пальцев на автомате принадлежат тому же Андрею Фролову.
– Даже так? – удивился подполковник.
– Да. Он участник расстрела нашей машины на шоссе.
Рябов сейчас не знал, хорошо это или плохо. Может быть, лучше, если бы на оружии нашли отпечатки пальцев другого человека.
– Вот что, Гена, тянуть не будем. Готовь команду: будем ждать Фролова у него дома. Понял?
Воспрянувший духом Рябов слегка помрачнел лицом: ему самому домой сегодня, кажется, не попасть. Однако доверительно посмотрев на капитана, он решился:
– Связь со мной будешь держать по моему домашнему телефону. Позванивай через каждые… сорок минут.
Ого! Кожевников, столкнувшийся с Ириной в коридоре, удивленно и недвусмысленно приподнял бровь.
Рябов, перехватив его взгляд, снова захотел послать капитана ко всем чертям и выгнать из кабинета.
19
Светлана Рогожина, выйдя из такси, нерешительно шагнула к массивной двери, за которой находился офис Дробова: он занимал двухэтажное здание на Мытной улице, построенное в 1936 году. Охранник, внимательно посмотрев ее удостоверение, связался по мобильному телефону с приемной Дробова. Пока он ждал ответа, Рогожина хорошо разглядела его. Если проводить какие-то аналогии, первое, что приходит в голову, когда видишь четко поставленную работу генерала в отставке, его службу охраны в черных, безукоризненно сидящих костюмах, с едва заметным проводком от наушника, скрывающимся за воротником пиджака, – это любовь генерала к американским боевикам, откуда, собственно, и содран весь этот имидж. Как бы то ни было, это не выглядело бутафорией: охранники были настоящими и знали свою работу, их хозяин хоть и походил по вальяжности на американских мафиозных боссов, тоже был как бы на своем месте: умен, немного консервативен, настойчив в достижении цели…
Охранник, выслушав абонента, вызвал напарника, который проводил Светлану на второй этаж в приемную Дробова. Охранник не имел права спрашивать у Рогожиной мотивы ее визита, этим поинтересовался секретарь генерала.
– Дело в том, – начала Светлана, – что Григорий Иванович приглашал меня. У меня как раз сейчас есть свободное время.
– Одну минуту, – извинившись, секретарь скрылся за массивной дверью.
Его не было минуты две или три, и Рогожина начала беспокоиться, что сегодня Дробов не примет ее. А ей просто необходимо повидать его. Светлана пока не знала, что она скажет, главное – она будет действовать.
Рогожина согласилась на это даже не ради Сергея Образцова, она глядела во ввалившиеся глаза Антона, а видела глаза генерала Дробова. Внутри явственно пульсировало: надо хоть чем-то помочь. Когда у нее уже не было сил смотреть на Антона, она сказала, что Дробов во время интервью приглашал ее.
– Что это нам даст? – спросил Ромка Ващенко. В отсутствие Образцова он явно подражал ему. – Мы даже не знаем, причастны к этому «Красные массы» или нет. Поэтому я и спросил: что это нам даст?
– Не знаю, – ответила Светлана, – но мы не можем сидеть сложа руки. Во всяком случае, я буду говорить с Дробовым, зная или предполагая, что Сергей где-то рядом. Я буду ловить каждое слово, может, сумею задать какой-то наводящий вопрос, который не покажется генералу подозрительным… Еще вчера наши планы были приблизительно такого характера. Одним словом, я иду.
Антон поблагодарил ее.
Ващенко, поймав такси, доехал вместе с журналисткой до конторы Дробова.
Секретарь наконец вышел в приемную, оставив дверь в кабинет генерала открытой. Дождавшись, когда Рогожина войдет, он закрыл ее.
Светлана, едва взглянув на Дробова, сразу поняла, что тот либо простудился, либо не спал ночь. Был, правда, еще третий вариант.
Она села; генерал удивился, не заметив перед ней блокнота и диктофона. Он улыбнулся, улыбка получилась довольно дружеской. Набив трубку и пустив в потолок струю дыма, Дробов, словно с их первой встречи прошло пять минут, продолжил начатый тогда разговор.
