Валериан Скворцов - Укради у мертвого смерть

—   А вам много переводят из редакции, если не секрет?

—   Какой секрет...

Шемякин, покрутив ручку, опустил стекло. Жара, гарь, вонь, влажность и рев моторов вдавились в кондициониро­ванное пространство такси.

—   У меня был случай, — сказал он. — Час ждал женщину. И меня ждали, только у другой двери... Когда все-таки добра­лись друг к другу, она швырнула на землю чайную розу, которую я почти смял в ладони, ожидаючи... Знаете, бестол­ковость случается от излишнего волнения. Но это уже не имело значения. Главное, что ждали. Оба издали. Так что я в полном ощущении своего счастья цветок подобрал и его приняли... Как бы дав выход пару, свидание начали сызнова... Туг часто на перекрестках предлагают розы.

Он сунул тайцу в нагрудный карман рубашки зеленую кредитку и выбрал из охапки воскового оттенка бутон, кото­рому только еще предстояло распуститься.

—   Где же в Бангкоке назначают свидания? — спросил Се­вастьянов.

—  Какой дурак это сделает в Бангкоке? — ответил Шемя­кин. — В другом месте... А эту хочу подарить заведующей канцелярией в посольстве. Она мне рукопись печатала, а подарков или денег брать не желает... С гениев, говорит, грешно.

—    Да, — повторил Севастьянов. — Действительно, какой дурак будет назначать свидания в Бангкоке... Мало ли мест на свете...

—     Как говорит наш консул Дроздов, отчего это нас как отличников боевой и политической подготовки не переводят в Европы или, на худой конец, в Португалию, просто не понять... Вот там — это да! По крайней мере вместе можно поехать на электричке в город Порто за портвейном. Или в музей виноделия заглянуть... Скажем, в Алентежу.

—   Конечно...

В отличие от Шемякина, жалкой личности, Севастьянов назначал свидание в этом городе.

—     Что-то я хотел спросить у вас... Ах да! Сколько вам переводят из редакции, вы говорите?

—  Десять, иной раз двенадцать тысяч долларов в один раз.

—     А знаете, сколько из них можно сделать, скажем, за неделю?

—   Половину?

—      В худшем случае... Кто из менеджеров подписывает ваши кредитные извещения?

Один ус газетчика пополз кривовато вверх. Севастьянов приметил: он вообще как-то не умел улыбаться. В серых глазах неподвижно стояло понурое и безмятежное выраже­ние. Трудно поверить, что этот человек ходит на свидания, да еще с розами.

—    Некто Ийот Пибул из отдела поступлений и кредито­вания.

—       Костистый, поддергивает брюки на ходу локтями, смотрит и смотрит вниз, да вдруг уставится в лицо. Он? Крупные такие кисти рук с узлами вроде ревматических на пальцах... Лобастый...

—   Да... Сидит на втором полуэтаже справа от входа в опе­рационный зал, за металлическим столом. Лобастый и паль­цы шишковатые, это верно.

Шемякин явно говорил про старшего бухгалтера, кото­рый начинал разговор с Севастьяновым до Жоффруа Лябасти в «Индо-Австралийском». Проходимец нейтрализовал беседу, удалившись, едва заявился хозяин... С задержками платежей старинный трюк. Вначале деньги заносят в бухгал­терскую книгу, которая скрыта за семью замками. И они крутятся и приносят проценты с какой-нибудь «черной ло­тереи», пока не попадут в официальную книгу, открытую аудиторам, то бишь контролерам.

— Посольство пользуется тем же банком?

Журналист молчал. Пожал плечами — мол, меня это не касается.

Таксист притормозил у двери консульства с покосившей­ся английской вывеской «Открыто». Под дождем, один за другим, словно солдаты под огнем, они перебежали в при­емную, где, казалось, сидели все те же посетители, что и три дня назад. Они перебежали дальше по кокетливо извиваю­щейся дорожке от консульского флигеля в барочное здание посольства, и дежурная из-за огромного стекла сообщила в микрофон Севастьянову о ждущем телексе из Москвы.

Надорвав бумажный квадратик, он прочитал: «В ходе пе­реговоров в Бангкоке можете коснуться вопросов обеспече­ния непогашенных кредитов земельным залогом. Семей­ных».

Минувшим утром с пяти до восьми часов он сидел в номере за столиком, приспособленным для чего угодно, но только не для работы с бумагами. Составлял собственное досье «Индо-Австралийского». На одном листе занес беседу с Лябасти-младшим по существу. На втором выписал столб­цом философские высказывания о желании Лябасти-папа- ши создать собственную замкнутую финансовую корпора­цию. Абстрактное это намерение могло существовать, а могло и не существовать. Но исключать возможность того, что разговоры об этом прикрывают разработку обширной системы широкого участия во многих компаниях сразу, в том числе и подобных «Ассошиэйтед мерчант бэнк», не следова­ло. Раскладывание яиц по нескольким корзинам во избежа­ние потери всех сразу — довольно ходовой прием, если упро­щать путаные рассуждения Лябасти-младшего.

Переговоры в отделении «Банка Америки» на Силом-роуд тоже практически дали мало. Но досье Севастьянов завел и после них записал несколько фраз, скорее догадок...

Представители отделения оказались готовы пойти на продажу земельных участков, заложенных у них «Ассошиэй­тед мерчант бэнк». Однако оговаривали два условия. Во-пер­вых, необходимость судиться. Во-вторых, необходимость решить в суде же перед этим возможность судиться вообще. То есть сказали и да, и нет. А ведь отсрочка с продажей земли с аукциона им обходится недешево. Обслуживание «зало­га» — налоги, содержание и прочее тоже стоит денег. Севасть­янов почувствовал, что банк предпочитает выжидать. Чего? Когда Амос Доуви, набравший от имени «Ассошиэйтед мер­чант бэнк» кредитов, окажется на свободе? То есть можно допустить, что деньжата, 18 миллионов, все же не испари­лись?

Беседу в этом направлении Севастьянов провел на собст­венный страх и риск. Однако теперь телекс из Москвы опре­деленно предписывал это сделать. Послание не ушло бы без ведома генерального. И пусть команда поступила задним числом, действия Севастьянова будут сочтены в любом слу­чае правильными, потому что теперь они не самовольные.

Хоть здесь облегчение и просвет от московских подза­тыльников. Как сказал бы Васильев, ничтожный, но кредит. Кто там поддержал его, Севастьянова? Или наоборот — сует палки в колеса, отправив столь важный для васильевского дела телекс с заведомым опозданием...

Появившийся рядом с дежурной за массивным, может, и пуленепробиваемым стеклом Дроздов, кивнув на бумажку с телексом, спросил в микрофон:

—   Тучи рассеиваются?

Севастьянов пожал плечами.

Дроздов помахал, чтобы ждал. А когда появился, с высо­ты своего роста как-то странно спросил:

—   По дому не заскучали?

—   Через три-то дня? — усмехнулся Севастьянов.

—  Тоска по дому—чувство патриотическое. Об этом при­нято говорить за рубежом с консулами... Как бы отмечаясь в духовном здоровье. Здоровое чувство.

—  И очень сладкое, — добавил появившийся уже без чай­ной розы Шемякин. — Обратите внимание, как приторны мелодии про далекую любимую родину на всех языках и на всех музыкальных инструментах мира... А? Не прав я?

—  Дерзишь? — спросил Дроздов. — И являешься с цвета­ми, и расточаешь комплименты заведующей канцелярией? Не боишься вести себя опрометчиво?

Они перебежали назад, в консульский флигель.

Вымокший Дроздов курил в обычной манере. Не выни­мая сигареты изо рта, глаза щурились от дыма.

«Ну и тип», — подумал Севастьянов.

Список телефонов внутренней посольской связи шевели­ло на стене сквозняком от кондиционера. Библиотечный значился пятым. Напротив указывалось — «К. Немчина». Аппарат стоял под списком.

—    Пойду возьму в приемной чемодан. Он у меня с утра тут, — сказал Шемякин.

Теперь они остались втроем — Севастьянов, консул и где- то в глубине старого особняка, почти невидимого за дождем, у телефона с номером пять Клава.

— Да когда же? Сейчас борзописец придет с чемоданом — и на аэродром. Времени в обрез...

—   Вот тоже герой, — сказал врастяжку Дроздов.

—   То есть?

—   У него увели жену, а ты уводишь...

Севастьянов ощутил отвратительную оскомину страха в горле, да и что было говорить?