Ржевское пекло - Сергей Иванович Зверев
– Как ее зовут? – осведомился Соколов и хитро прищурился.
– Кого? – Механик-водитель испуганно захлопал глазами.
– Ладно, – Алексей улыбнулся и поднял руку, призывая всех остановить шуточки в адрес Бабенко. – Закроем тему. Пока замечаний по дисциплине к сержанту Бабенко не имеется. А вот недовольство товарищей по экипажу как раз есть!
– Ребята, да вы что? – грустно проговорил Бабенко, усевшись на кровать в ногах Омаева и заглядывая всем в глаза. – Да я разве чего такого делал?
– Ты, Семен, вот что, – Логунов для солидности откашлялся в кулак, посмотрел на своих танкистов, как бы ища у них поддержки, и продолжил: – Прекращай эти свои барские замашки. У нас все поровну, что имеем, делим на всех. И беду, и радость, и НЗ. Если придется, то и смерть разделим. А ты повадился нас подкармливать за свой счет, подарки делаешь, как теща на масленицу. Я понимаю, что у каждого здесь есть семья, близкие люди, которым мы отсылаем большую часть довольствия. Нам здесь много не надо. А ты одинок.
– Да, Вася, – сказал Бабенко так тихо, что Логунов не стал продолжать. – Нет у меня никого. Только вы. Экипаж – моя семья, самые близкие мне люди. Что за грех такой, если я сбегаю на базар да по мелочи там отоварюсь? – Бабенко замолчал и стал выкладывать на кровать гостинцы.
Он вынул из вещмешка буханку настоящего ржаного хлеба домашней выпечки, три банки рыбных консервов, колотый сахар в бумажном пакете, три пачки папирос «Казбек» и шерстяные носки.
Логунов увидел такое богатство, поперхнулся, покачал головой и принялся почесывать затылок.
Семен Михайлович не сказал, что он чуть было не купил на базаре подарок для командира. Летные перчатки из настоящей кожи, на меху. Но механик-водитель вспомнил про изувеченную руку лейтенанта, и ему стало очень горько. Конечно, и без двух пальцев Соколов будет носить зимой перчатки, но сейчас они были бы лишним напоминанием ему об увечье. Бабенко хорошо понимал, что большая часть боли таится у Алексея внутри, в душе.
– Ребята, командир! – нарушил молчание Омаев, пальцы которого стиснули край одеяла. – А ведь нас выпишут в разное время. Кого раньше, кого позже. Меня, наверное, вообще последним. Разбросают нас по всем фронтам, по маршевым ротам.
– Да что ты, Руслан, – Бабенко похлопал чеченца по колену и сразу замолчал.
Возразить было нечего, прав был Омаев.
Соколов хотел было сказать, что он сам начнет добиваться, чтобы экипаж был отправлен в одну часть. Пусть Омаев потом туда же прибудет. Но командир роты вспомнил про свою руку. Его самого, скорее всего, отправят куда-нибудь в тыл. Экипаж может вообще сесть в обычную машину, не командирскую.
Вот тогда Логунов вздохнет облегченно. Именно ему труднее всего в бою. Почти на плечах у него командир роты сидит. Башня рассчитана на двоих, там заряжающему и наводчику не повернуться, а тут еще и лейтенант.
Но куда деваться? Командиры батальона и полка тоже имеют свои машины. Но они вполне могут обойтись без наводчика орудия. Их танки напрямую в бою, как правило, не участвуют. Если они и идут в атаку, то не в первом ряду. Эти офицеры боем руководят.
А что делать командирам взводов и рот? Они всегда на первой линии атаки. Тут уж сам выбирай, то ли тебе боем руководить, то ли орудие наводить. Ведь перед тобой немецкие танки, пушки и все такое прочее. Если твоя машина не будет стрелять и подавлять цели, то подобьют тебя наверняка в первые же минуты боя. Вот и приходится зачастую взводным и ротным садиться буквально на плечи своим наводчикам.
Многие, как и Соколов, когда получают машины, выбирают танки с шестигранной башней, которую называют гайкой. В прошлый раз лейтенанту повезло. На танке, подаренном фронту работницами уральского завода, была установлена экспериментальная цилиндрическая командирская башенка, обеспечивающая круговой обзор.
– Ну что, герои? – К кровати Омаева подошел лечащий врач Глеб Сергеевич. – Готовы еще к одной минуте славы?
Танкисты недоуменно посмотрели на улыбающегося врача, стоявшего рядом с ними и по привычке протиравшего мягкой тряпочкой очки в массивной роговой оправе.
Глеб Сергеевич выдержал паузу, прямо как заправский театральный режиссер, водрузил на нос очки и добавил:
– Я с утренней летучки от начальника госпиталя. Велено передать, чтобы завтра к десяти ноль-ноль все члены доблестного экипажа были умытыми и побритыми.
– Что за праздник намечается, товарищ военврач? – спросил Соколов.
– Ладно, чего уж секретничать, – Глеб Сергеевич понизил голос и пояснил суть дела: – Генерал приедет, будет награждать вас и еще несколько человек. Так что готовьтесь. Чтобы орлами выглядеть!
– Из меня орел не получится, – проговорил Омаев и поморщился.
– Ладно, горец! – строго сказал врач. – Не раскисай. Поставлю я тебя на ноги, еще повоюешь! Настоящие орлы, они, знаешь ли, всегда в небо возвращаются.
Воскресное утро было не по-зимнему ярким. Февральское солнце уже заметно припекало через оконное стекло. Руслан Омаев, уставший лежать, измучившийся от тоски, протянул руку и положил ладонь на ту часть одеяла, где замер луч. Одеяло было приятно теплым.
Парню сразу вспомнилось детство: лето у бабушки в горном ауле и вот такое же утреннее солнце, которое подбиралось к спящему мальчику по шерстяному одеялу. Иногда он чувствовал сквозь зыбкий утренний сон, как луч касался его пальцев, перебирался на локоть и двигался выше. Потом он добирался до лица, Руслан просыпался, и лицо его озарялось улыбкой. Его ждал новый день, много открытий и интересных дел.
Детство, как давно ты было! Несколько лет назад? Нет, еще до войны.
Это страшное событие разрубило привычную счастливую жизнь всех советских людей, отняло у них близких и любимых. Но самое страшное состояло в том, чтобы жить и понимать, что уже никогда не будет того, что было до войны. Мир необратимо изменился, люди стали иными. Кто-то говорил, что вот закончится война и мы снова заживем мирной счастливой жизнью. Нет, этого не будет. После таких ран и увечий, которые остались в душе, люди до конца дней своих испытывают боль. Порой совершенно невыносимую.
В назначенное время в госпиталь прибыл представитель штаба фронта. Генерал-майор Мостовой был крупным, довольно шумным мужчиной, как и все люди такого серьезного калибра. Все пространство вокруг себя он заполнял своей массой и громовыми раскатами командного, хорошо поставленного голоса.
Медицинское начальство сняло белые халаты, переоделось для такого торжественного случая в парадную армейскую форму и сопровождало высокого гостя по палатам. Эта торжественная процессия при своем появлении вызывала улыбки даже у тяжелораненых, поднимала настроение тем людям,
