Эльмира Нетесова - Стукачи
Кешка вмиг забыл о первотелке, дрожал осиновым листом.
Он не сразу сообразил, что Валька, его жена, тормошит его, говорит о чем-то.
— Корова? Какая корова? Да получай ты ее! — сунул накладную в руки и, шатаясь, вышел во двор.
Закурив торопливо, лихорадочно соображал, зачем он мог понадобиться чекистам. Может, сведут их с Ананьевым с глазу на глаз, узнать захотят, кто правду сказал? Ананьев не дурак, чтобы признать написанное им, Кешкой. А может, он тоже на Кешку всякого наговорил? Чтобы с себя свалить? Уж ему-то поверят…
Раз Кешкино написанное всерьез восприняли, почему Виктора не послушают? Вот и возьмут за жопу. Взамен… Чтоб не трепался, — дрогнуло где-то в коленях.
Кешка, поперхнувшись дымом, медленно поплелся домой. Там переполох, смех и радость. Корова в доме по-
явилась. Рыжая, громадная, горластая, как Валька. Кешка мимоходом глянул на нее, и тут же в дом, в свою комнату. Чтоб хоть немного отойти от страха, успокоиться и отдохнуть до утра.
Его пытались растормошить, поднять. Он отворачивался, прогонял всех, просил оставить в покое.
Всю эту ночь Кешка не мог уснуть. Страх отнял радость женитьбы. Ему бы поделиться своими переживаниями, рассказать о вызове. Но тогда и об Ананьеве придется говорить. А чекист запретил.
«Что, если меня обвинят во лжи? Ведь были у чекистов и Абаев, и председатель. Что-то говорили, защищали своего. Не иначе. Их вон как много. Кто я супротив начальства? Они грамотные. Знают, что где сказать. Их послушают. И, наверно, выпустят Ананьева. Меня за брехню…»— всхлипывал всухую Кешка.
И тут же оправдывал себя:
«Но ведь не просил же я их забирать Ананьева. Просто ляпнул, что думаю. И вовсе не сбрехал. Все точно обсказал, в бумаге. Ничего не прибавил. И для себя выгоды не ждал никакой».
Ломило голову от бессонницы.
Домашние не понимали, что творится с Кешкой, какая вошь его грызет? Почему вернулся из конторы как чумной?
Валька пыталась отвлечь мужа от невеселых мыслей. Теребила, ласкала. Кешка не реагировал. Отвернулся спиной к молодой жене и прикинулся спящим. Та, покрутившись, вскоре захрапела, не подозревая, как мучается, терзается рядом ее мужик.
«Эх, жисть, судьба собачья. Не успел бабу завести, скоро снова одиночкой стану. За дурь накажут. Недолгой моя радость была. Завтра, может, в последний раз увижу Вальку и своих…»
Кешке вспомнился рассказ Абаева в мехпарке. Он говорил, что в районе много люду арестовали чекисты. Средь них и начальники большие. Их, как ему знакомые рассказали, кого на месте убили, кого по тюрьмам мучиться отправили. На долгие сроки — на Колыму, в Игарку и Воркуту, на Печору и Сахалин — целыми этапами, эшелонами. До места и половина не добирается. Мрут в пути, как мухи. С голода, от болезней. Кешка вздрагивает. Нет, это не «воронок», это корова мычит в сарае. Время кормежки подошло. Значит, скоро вставать…
Мужик погладил по плечу молодую жену: «Эх, побаловать всласть не дали. Может, этим днем все и кончится. А девка была. Может, уже забрюхатела? не приведись горе, сиротой расти», — встает Кешка с постели, поняв, что уснуть не сможет. И, одевшись, вышел во двор.
Зима взяла свое. Заснеженные деревья, как седые старики, укоризненно качали головами, словно без слов стыдили, упрекали молча.
Кешка обтер лицо пригоршней снега. Снял неприятную дрожь затяжкой папиросы.
До райцентра пешком два часа топать. На машине — за минуты. Но как дождаться назначенных восьми утра? Эта неизвестность хуже всего. Знать бы заранее, зачем понадобился?
«Хотя… Ананьева не звали, за ним приехали, забрали без разговоров. Меня же — просили прийти, как сказал председатель. Просили — не велели. Это не один хрен. Если б арестовать вздумали — с работы забрали б. И не посмотрели бы, что только вчера женился. И председатель не просил бы на обратном пути к нему зайти. Хотя, кто ему доложит — зачем зовут? Его самого небось на поводке держат. Вон районное начальство без разбору хватают. Наш председатель и того меньше. Но нет… Не арестовать меня хотят. На что я им сдался? Невелик чирь на жопе. Небось Ананьев меня с полудурков не вытаскивал, все ухи прожужжал, мол, кому поверили? Да что теперь в том? Если б меня арестовать хотели, не дали бы самому к ним явиться. Тут же время есть. Может, на смелость проверяют? Хотя, зачем я им?»— разговаривал сам с собою, убеждал и успокаивал себя Кешка.
Перед дорогой опрокинул кружку молока и вышел из дома.
Завидев молоковоз, поднял руку. И, сев в кабину, устроился поудобнее.
Тракторист решил молчать всю дорогу, до самого райцентра. Но не таков был шофер. И едва тронул трехтонку, спросил напрямую:
— Ас хрена ль тебя чекисты зовут?
Кешка даже поперхнулся от удивленья. Откуда знает? Вылупился на водителя удивленно.
Тот расхохотался во всю глотку:
— А че хайло отвесил? Да мне председатель еще вечером велел тебя в район взять. Сказал, куда надо подбросить.
— Я и сам не знаю, зачем меня вызвали, — сознался Кешка.
— Коль вызвали — не ссы. Это — не больно. Понадобился, видать. По Ананьеву хотят тебя поспрошать. Все же напарник твой. Кого еще о нем спросить? Тебе нече пугаться! Это Витьке хреново! Попух мужик! Ни за хрен собачий. Кто-то заложил его. Иль при начальстве брехнул лишнее. Нынче оно как? Опрежь чем пернуть, глянь, куда вонь пойдет. А уж с трепом и вовсе сторожко надо. Из-за него нынче беда может приключиться.
— Вот я и думаю, може, меня сгрести решили, раз вместе с Ананьевым работал? — сознался Кешка.
— Тогда весь мехпарк за яйцы взяли б. Начиная с Абая. Не ссы! Ты им без нужды!
— Дал бы Бог!
— Да ты хоть десять раз трактористом стань, из полудурков в жисть, как из говна, — не вылезешь. А им такие без нужды! Живи спокойно. Поспрошают и — под зад коленом. Это, как пить дать, — смеялся водитель.
Кешка глянул на него исподлобья, затаил зло. Но шофер не заметил и продолжал говорить:
— Тебе, идиоту, крупно подвезло на Витькиной беде. Иначе хрен бы перепал, а не морковка. Не видеть бы трактора как своих ушей! Но то-то и оно, что Ананьева какой-то стукач заложил. Знал бы я его, голову своими руками свернул бы падлюге! Такого мужика загребли! Ему цены нет! Вот ты, к примеру, кой с тя навар? Первый долбоеб! Твоей башкой лед в реке пробивать можно. И лодырь. В кого такой народился, вся деревня удивляется.
— А ты лучше? — осек Кешка.
— Я — многим лучше. Уже хотя бы тем, что сам себя кормлю, пою и одеваю. Ни на чьей шее не сижу с пятнадцати лет. Но не о нас с тобой речь, слышь, полудурок, ты хоть о Витьке узнай. Живой ли он и где нынче обретается? Может, сумеешь ему, как напарник, кусок хлеба передать. Да сказать, что дома у него все живы, здоровы и ждут его.
— Передам, — поспешил согласиться Кешка и, подумав, добавил: — Если увижу.
— Я к тебе вечером зайду. Узнаю. Может, разрешат передачку отвезти человеку. Попроси.
— Непременно.
Водитель, въехав в райцентр, свернул на боковую улицу, подъехал к мрачному зданию и сказал коротко:
— Тебе сюда. Отваливай. Да не забудь, о чем тебя просил.
Кешка подошел к двери. Толкнул. Она открылась.
— Вы к кому? — внезапно возник перед ним дежурный.
Кешка показал записку. Человек прочел. И, указав на дверь, сказал:
— Вас ждут. Входите.
У Кешки зубы забились в чечетке. Он нерешительно потоптался. Потом, зажмурившись, вошел. Была не была…
Маленький холеный человечек встал навстречу из-за непомерно громоздкого стола. В этом просторном кабинете он казался детской игрушкой, оброненной или забытой по рассеянности.
— Здравствуйте, Иннокентий, — протянул жидкую ладошку. Кешка бережно придержал ее двумя пальцами.
— Говорили мне, что вы обзавелись семьей недавно. Женились. Примите и мои поздравления. Очень рад за вас. И девушку выбрали под стать себе, строгую, работящую, скромную. Такие уже редкостью становятся. Счастья вам, семейного! — говорил человечек, а у Кешки свербило на душе.
«Чего тянет резину? Уж не мучил бы, сказал бы напрямки, чего звал? А то раскланивается, как гусак в луже. Хотя если поздравляет, грозы не будет», — решил для себя Кешка.
— Как отнеслись в селе к аресту Ананьева? — спросил человечек внезапно, и лицо его из улыбчивого стало напряженным, покрылось морщинами.
— По-разному. Но много тех, кому жалко его. Говорят, если б знали, кто на него донес, голову оторвали б враз. Потому что работягу сгребли.
— И кто ж так жалеет Ананьева?
— Механик, председатель колхоза, водитель нашей трехтонки. Да и трактористы. Почти все. Только о нем и разговоры по селу. Мол, лучшего человека взяли. Председатель наказал мне, не ляпнуть тут лишнего про напарника. А вечером доложиться велел, зачем вызывали меня сюда, — выпалил Кешка.
— Он что же, проверять нас решил? Не много ли на себя взял? Ишь чего захотел? Ананьева ему жаль? А страну, революцию, наши завоевания — не жалко? — бледнел человечек. И, усадив Кешку за стол, снова вручил бумагу и ручку.
