Михаил Серегин - Особая миссия (Сборник)
Григорий Абрамович повернулся ко мне в последней надежде, что хоть я сумею развенчать эту террористическую сказку…
А я решила вообще не говорить о том, что услышала. Зачем опровергать чужую искусственно сконструированную версию, когда гораздо проще начать анализировать факты, которые известны тебе достоверно… Факты сами разрушат эту явно ложную версию…
– У меня есть несколько принципиально важных наблюдений, которым я не нахожу пока объяснения, – начала я и заметила в глазах у Абрамыча некоторое недоумение, он пока еще не понял методики моего ответа на свой вопрос. – Первое: странное внимание полковника ФСБ Краевского к работе нашей группы. Оно может быть связано с его личными социально-психологическими проблемами, с давно укоренившейся неприязнью к конкурентной силовой структуре, то есть МЧС, с какими-то неизвестными мне личными счетами с ним у командира нашей группы…
Григорий Абрамович в этот момент задумчиво покачал головой.
– Наконец, – продолжала я, – и это объяснение мне кажется наиболее правдоподобным, с повышенным вниманием ФСБ к тем людям, с которыми мы входили в контакт. Я имею в виду помощника капитана Васильева и самого капитана судна – Самойлова…
Я сделала очень короткую паузу, но Григорий Абрамович ничего не сказал. Ни за, ни против. Ждал продолжения. Я продолжила.
– Второе наблюдение, требующее объяснения… Странное поведение капитана судна во время катастрофы, известное нам со слов его помощника, и не менее странное – после аварии, до того момента, как его отобрал у нас Краевский. Можно, конечно, объяснить его патологической трусостью капитана, но я глубоко сомневаюсь, что такой человек мог долгое время работать капитаном. Судя по реакции Васильева, поведение капитана во время столкновения с мостом его поразило. Если люди долго работают вместе, скрыть свою трусость один от другого не сможет… Не помню, по каким именно фразам, но у меня сложилась стойкая уверенность, что работают вместе они достаточно долго… Вспомните, наконец, что он говорил, когда мы его обнаружили… Да, это был страх. Но не страх смерти… Скорее – наоборот. Страх перед жизнью… Перед людьми. Он явно боялся выйти наверх и посмотреть на то, что осталось от его теплохода и что стало с несколькими сотнями его пассажиров… Поведение до и после аварии странным образом согласуется с пассивностью в момент аварии, с бездействием. Помощник говорил, что пытался что-то делать… Кстати! Он сказал, что можно было избежать аварии непосредственно перед самым столкновением – стоило только развернуть теплоход боком к мосту. Не мог капитан не сообразить столь простой вещи. Но он стоял и только смотрел, когда помощник пытался действовать… Первая реакция человека на опасность – всегда моторная, именно такая, какая и была у помощника. Психофизиологический псевдопаралич наступает лишь в следующей фазе реакции человека на событие. И связан он с оценкой последствий события и невозможностью избежать этих последствий…
Я вновь посмотрела на Абрамыча. Он, как мне показалось, очень заинтересовался моим «докладом» и слушал с напряженным вниманием.
– Вывод, который я просто вынуждена сделать из фрагментарного, но достаточного психологического материала, вполне однозначен: тип психической реакции капитана свидетельствует о том, что он знал о предстоящей аварии. Именно поэтому фаза моторной реакции у него уже прошла и наступил период психоэнергетического коллапса. Другими словами – невозможности совершать активные действия… В народе говорят – «руки поднять не могу»…
Грег полез за своим платочком, чтобы вытереть неожиданно вспотевшую лысину, Кавээн смотрел на меня с недоверчивым удивлением, а Игорек с явным обожанием. Я решила сделать и следующий шаг в своем анализе…
– Но самое интересное в этой его реакции – причина, по которой он не мог предотвратить последствия, которые хорошо представлял себе задолго до приближения к мосту. Он столько о них думал, что пережил их заранее, в своем воображении. А из трюма выходить не хотел, чтобы не убеждаться в том, что фантазия его не обманула, чтобы не получать подтверждения своему кошмару… Но причина его бездействия для нас неизвестна, никакой информации по этому вопросу нет, следовательно, нет возможности и строить достоверные предположения… Дальше начинается необъективная область чистой фантазии…
– Да-а-а! – протянул Григорий Абрамович с неопределенной интонацией.
– Возвращаясь к газетной статье, вынуждена констатировать явное несоответствие поведения реального человека изложенным в ней фактам. Зачем нужно было посылать на судно спецгруппу для подстраховки незапланированных действий капитана? Если он сам знал о предстоящей аварии? Абсолютно бессмысленное действие. И еще… Скажите на милость, зачем было нужно столькими трудами и титаническими усилиями возводить новые береговые знаки? Только для того, чтобы направить теплоход не по главному фарватеру, а по боковому? Это сделал сам капитан. Я в этом уверена. А многочисленные боевики-«внучата» остаются в этом случае без работы… Что остается в рассказе? Одно название гипотетической организации – «Внуки Разина» и мифическая фигура ее руководителя – Тимофея Степановича Разина… То есть практически – ничего. Даже если они и существуют в реальности, что я готова, в принципе, предположить, тем не менее уверена на сто процентов, что к катастрофе они не имеют абсолютно никакого отношения…
Заметив, что Грег собирается что-то сказать, я поторопилась его предупредить:
– Простите, Григорий Абрамович, я еще не закончила… Из совсем уже случайных наблюдений у меня сложилось странное впечатление, что на аварию собралось, во-первых, слишком много зрителей, – не помню кто, но кто-то сказал, что накануне катастрофы проходил праздник рыболова и после него в районе моста был разрешен ночной лов без ограничений улова… Это, между прочим, – грубое нарушение правил рыбоохраны, за которое людей штрафуют и даже лодки конфискуют в крайних случаях. А тут кто-то берет на себя ответственность за массовое нарушение Закона об охране природы. В результате в районе катастрофы находилось около полусотни рыбацких лодок – «казанок» и «прогрессов». Странный факт для совпадения… Еще одно совпадение – на обоих берегах совсем недавно открыты новые подстанции «Скорой помощи». Можно еще понять, что такая станция вполне могла быть открыта на булгаковской стороне. Но зачем она нужна на практически голом противоположном берегу? Кого она должна была обслуживать? Два десятка рыбаков и пару сотен дачников? Да ее персонал помер бы от скуки, если бы не эта катастрофа… Я не могу проанализировать эти факты, поскольку к психологии они имеют, мягко выражаясь, отдаленное отношение, а для чисто дедуктивного анализа не хватает информации…
– Ну уж позвольте и мне сказать, капитан Николаева, – сказал Грег, и я даже засмущалась от такого обращения. У Грега обращение по званию и фамилии было проявлением его искреннего уважения к собеседнику.
– Я тоже не все сказал… Но теперь не знаю, как относиться к той информации, что у меня есть. Может быть, вместе решим?.. Дело-то в том, что получил я сегодня нагоняй от руководителя спасательных работ…
Мы сразу присмирели… Руководитель спасательных работ на катастрофе такого масштаба – должность генеральская. Начальство для Грега – немаленькое. Дело, значит, серьезное… За что нагоняй, никто из нас не спросил. Раз начал – сам скажет.
– И знаете, за что нагоняй? До этого нашего разговора я думал – справедливый разнос, расстраивался даже, а после Олиных рассуждений и выводов не знаю, что и думать… Генерал Кольцов поставил меня «на ковер» и минут пять распекал за то, что наша группа лезет не в свое дело, проявляет излишнюю активность в делах, прямо не связанных со своей задачей. Я голову сломал, думая о том, что же мы такое нарушили, какую-такую субординацию. Пока шел сюда, решил, что это Краевский накапал. Разозлился даже… А сейчас что-то засомневался… Видно, что-то Оля зацепила настоящее… Но тем не менее… Тем не менее – мы должны, наверное, сделать вывод: генерал Кольцов имел в виду Ольгины разговоры с помощником капитана и самим капитаном.
Григорий Абрамович помолчал, обвел нас взглядом и спросил:
– Как будем относиться к такому контролю со стороны начальства? Как реагировать на критику будем? Вопрос, между прочим, серьезный… От его решения многое зависит. Можно сказать – работа наша зависит. И не только здесь – работа вообще. А я на пенсию пока не хочу… Рановато мне на пенсию…
– Да и я увольняться из рядов не собирался, едрена-матрена, – заявил Кавээн. – Но мне совсем не нравится, когда мне указывают, что можно делать, что нельзя… У нас каждый салага знает – спасатель всегда принимает решение сам, в зависимости от обстановки… Если Кольцов об этом забыл – это его проблема, а не моя… Я так работать не умею: туда не лезь, этого не спасай, здесь не стой, туда не ходи…
