Евгений Сухов - Убить Петра Великого
Переминаясь с ноги на ногу, Глебов отвечал, посмотрев в жабьи глаза боярина:
— Надо, Федор Юрьевич.
— Вот и я об этом же. Видно, и тебе тоже достанется, Степан Михайлович, ты уж на меня не взыщи. Тебя тоже придется по государеву делу пытать. Вот мы сейчас с тобой разговариваем, а Еремей клещи на огне накаливает. Правду из тебя тянуть будем!
— Князь Федор Юрьевич…
— А что поделаешь? — печально вздохнул судья приказа. — Служба у нас такая дрянная. Не о себе приходится думать, а об отечестве. Ты же знаешь, Степан Григорьевич, я ведь хорошо к тебе отношусь.
— Я знаю, князь.
— Вот и славно. Так что не обессудь.
— Федор Юрьевич, ты бы отпустил жену с детишками. На что они тебе? — взмолился окольничий. — Пришел ведь я.
— Да что с ними станется? — отмахнулся князь Ромодановский. — Посидят у меня в темной да к себе пойдут. Ежели, конечно, крысы не сожрут. Хе-хе…
— Князь Федор Юрьевич…
— …Хе-хе. Зато больше государя любить станут. Матвей! — проорал Федор Михайлович.
Дверь приоткрылась, и в комнату просунулась крупная голова заплечных дел мастера Матвея. На перепуганном лице застыло угодливое выражение. Детина был огромного роста, наголо стриженный, причем так неровно, что казалось, будто волосы на голове состоят из сплошных узлов. Узники пугались только одного его вида.
Матвей уже три года служил заплечных дел мастером, завоевав своим усердием доверие князя Ромодановского. К своему делу он относился творчески, выдумывал новые наказания, за что от князя Ромодановского неоднократно получал похвалу. Прирожденный мучитель, он получал от физического страдания своих жертв необычайное удовольствие. Шальной, непредсказуемый, умевший повысить на бояр голос, он трепетал только перед князем Ромодановским, опасаясь смотреть ему даже в лицо.
— Здесь я, князь, — не смел оторвать палач глаз от пола.
— Что у тебя в бороде-то запуталось?
— Капуста, боярин, — повинился Матвей. — Уж больно есть захотелось.
— Кто же это ночью-то жует, дурья башка, — почти любовно укорил Федор Юрьевич. — Ночью спать нужно.
— Дознание ночью нужно проводить, чтобы лиходеи с силами не успели собраться, — убежденно заговорил Матвей, добавив в свой голос значительности.
Охотно верилось, что говорит это опытный палач. Глебов не сомневался, что через его пыточную избу прошла не одна сотня горемычных.
— А с окольничим что делать будем? Коли станет запираться?
Смахнув с бороды капустные струпья, Матвей посмотрел на Степана. В его глазах зажегся профессиональный интерес, как если бы он уже примерял к фигуре Глебова орудие пыток.
— Кость у него тонка. — Князь промолчал и палач сам вынес решение: — Много не выдержит. Подвесишь на дыбе, так суставы и затрещат. — В просторной красной рубахе, доходившей до колен, он казался неимоверно тощим. На худой шее болтался тяжелый крест, свисавший до пупа.
Окольничий невольно зажмурил глаза, почувствовав, будто руки наполняются болью.
— А можно и так, — задумчиво продолжал палач, — стянуть руки и ноги веревкой, а потом воротком их скручивать.
Глаза палача вспыхнули радостным огоньком. Верилось, что в своем деле он преуспел и слыл большим мастером.
— Тут у него всю кровушку пережмет и милости попросит.
Ноги у Глебова вдруг налились тяжестью. Степан сделал шаг. Фу ты! Чего только не почудится.
— А еще можно, — голос палача заметно окреп, — руки его стянуть, да…
— Поди вон, — отмахнулся вдруг Ромодановский, — у меня от твоих слов у самого по коже мурашки бегают!
Матвей исчез.
— А теперь давай поговорим, окольничий. Что у тебя с государыней было?
— Не было ничего, боярин, — похолодел Глебов. — Святая она!
— Святая, говоришь… А только слушок тут прошел, что до замужества ты ее в траве повалял. Али не так?
Судья взирал немигающими глазами. В самой середине зрачков вспыхнул красный огонек — не говорит, а будто бы в душе кочергой шурудит. Вот потому и боялся его Матвей, что одним только взглядом пришибить может.
— Не было такого, боярин. Чем угодно могу поклясться, — быстро заговорил Степан. — Может, отроком и задирал ей платье, но то не в счет. С кем не бывало… Кто же знал, что она царицей станет!
— А разве не ты у нее в Богоявленском монастыре до самых петухов пробыл? У нас и свидетели есть.
Лоб окольничего покрылся испариной.
— Наговор все это, князь, не было такого.
— Эх, хотел я тебе помочь, Степан, да видно, не судьба. Что тебе государь сказал, помнишь?
— Помню, — едва слышно произнес окольничий.
Однако его голос был услышан. И Ромодановский, лихо хохотнув, отвечал:
— Ну вот видишь. А я на то и поставлен, чтобы волю государеву блюсти. Себя не бережешь ты, окольничий, — глубоко вздохнул князь Ромодановский, — так хоть семью пощади. Матвей!
— Все скажу, Федор Юрьевич, все, как надо, скажу, — взмолился окольничий, — только семью пожалей. Был я у государыни! Познал я ее! Той же ноченькой и познал. Только под самое утро и вышел.
— Что же это она, отпускать, что ли, тебя не хотела? — ехидно поинтересовался Ромодановский. — Ты уж признайся мне, не из любопытства спрашиваю, а из государственного интереса.
— Истинный бог, не хотела! — осенил знамением взмокший лоб окольничий. — Как прикипела ко мне, так и не оторвать. Едва упросил отпустить.
— Как же ты незамеченным-то вышел? — удивился Ромодановский. — Там ведь повсюду стрельцы стояли.
— У двери затаился, а когда стрельцы мимо меня прошли, так я через ограду перелез и в кустарнике скрылся. А оттуда уже до постоя добрался. Ни одна живая душа не разглядела.
— Дознание будем проводить, — удовлетворенно протянул Федор Юрьевич. — Патриарха пригласим. При нем то же самое скажешь?
Лицо окольничего болезненно перекосилось, как если бы его растягивали на дыбе. И, справившись со спазмом, перехватившим горло, горько отозвался:
— Скажу патриарху все, как было. А если потребуется, так и крест целовать стану.
— Вот и сладились, — весело отозвался князь.
— Семью мою отпустишь, Федор Юрьевич?
— Отпущу, — махнул рукой судья приказа. — Что с ними сделается? На дворе они в пристрое живут. Места там на всех хватает. Даже солому постелил. Стрельца к двери приставил. Вот опять ты с лица сошел. Ну что с ним делать-то будешь! Девки у тебя больно шустрые, вот я и поставил караул, чтобы по двору не разбежались. Давай-ка лучше выпьем с тобой, окольничий, а то тебя так кондрашка хватит. Кто же тогда патриарху докладывать станет? Настойку из малины пьешь?
— Пью, боярин, — понуро отозвался окольничий.
Самым большим желанием окольничего было напиться до одури да проспать в беспамятстве несколько суток кряду.
— Вот и славно! Матвей! — позвал Ромодановский.
В пыточную, сутулясь, явно стесняясь своего огромного роста, вошел Матвей.
— Звал, государь?
— Дружков-то тать еще не назвал? С кем злодейства совершал, раскрыл? — с некоторой надеждой поинтересовался князь.
— Молчит пока, — честно признался Матвей. — Но у меня это ненадолго. Жилы из него тянуть буду, но до правды докопаюсь. А уж если что, так к крысам! А то они, почитай, уже целую неделю не жрали, — губы палача разошлись в нехорошей улыбке; вместо передних зубов торчали почерневшие осколки.
— Татя позавчера изловили, — пояснил Федор Юрьевич Степану, — на Владимировском тракте вместе с сотоварищами промышлял. Купца Никифорова вместе с приказчиками живота лишил. Товар его пограбили. Вон кого на дыбе разодрать следует! Ты посмотри, окольничий, как он на тебя смотрит, — хихикнул князь. — Хочет клещами из тебя потроха вытянуть. Дай ему волю, так он и чадо невинное на дыбе растянет. А ведь к каждому подход должен быть. Понятно тебе, дурья башка? — ласковым голосом поинтересовался князь Ромодановский у палача.
— Как не понять, боярин! — важно протянул Матвей. — Ведь на государевой службе.
— Вот ты посмотри на окольничего. Стоило с ним только по-хорошему поговорить, как он мне сам все рассказал. А ты говоришь, клещами правду вырывать нужно!
Матвей широко улыбался. На его лице аршинными буквами было написано обожание. Прикажи князь Ромодановский в омут головой, так он мешкать не станет.
— Разве он может отказать, когда его князь Ромодановский попросит, — поддакнул палач.
— Вот что, — посуровел Федор Юрьевич, — женушку окольничего крысы еще не съели?
Посмотрев на побелевшего Степана, Матвей широко улыбнулся, показав почерневшие корни выбитых зубов:
— Да кажись, цела.
— Ну тогда веди, — повернувшись к окольничему, князь строго наказал: — Все как есть патриарху расскажешь. А там и того…. В монастырь ее, окаянную, — с видимым облегчением заключил Ромодановский.
Глава 20 ОТВОРЯЙ ВОРОТА, ГОСУДАРЕВ СЫСК!
Сразу же после разговора с государыней Анна Кирилловна выехала из Москвы. В Богоявленском монастыре она была уже ближе к вечеру. Вышла из кареты перед самыми вратами, осенила лоб, глядя на золоченые купола, и последовала во двор.
