Евгений Сухов - Убить Петра Великого
— Написала, Евдокия Федоровна… Ей сокрушуся!
— Тьфу ты! — раздосадованно воскликнула царевна. — «Сокрушуся»-то к чему? Хотя ладно, пусть останется. Авось проймет! Пошли девку верную ко двору Глебова, пусть она прямо ему в руки отдаст.
Боярыня аккуратно свернула грамоту.
— Ленточкой бы красивой перемотать, государыня. А уж потом я молитву над письмом прочитаю, чтобы лиходея проняло.
— Хорошо, а уж я ответа ждать буду.
Глава 19 СЛУЖУ ИСПРАВНИКОМ
Веселье улеглось только под утро, когда из винной лавки, что находилась по соседству с пристанищем бомбардира Петра Михайлова, была вынесена последняя бутылка с вином.
Осоловелые гости разбрелись по съемным квартирам, оставив после себя груду переколоченной посуды. Трое горожан, заглянувших на веселье к бомбардиру Питеру, остались лежать под столами, пуская обильную пьяную слюну на кафтаны, изрядно запачканные вином.
По узким городским улочкам размеренно брела стража. Высокий стражник в длинном белом парике, локоны которого свисали на размашистые плечи, остановился у расставленных столов и не без интереса осмотрел груду пустых бутылок, поддел ногой поломанный стул и пошел далее, энергично стуча коваными каблуками по брусчатке.
Город затих, но только на несколько часов. Самое подходящее время для тайных дел.
Невысокий горбоносый мужчина подошел к столу и, обмакнув перо в чернильницу, принялся писать угловатым почерком. Гусиное перо энергично бегало по листу бумаги, выводя высокие буквы. В одном месте оно застыло, как будто надумало передохнуть, а потом также споро заторопилось далее.
Дописав письмо, горбоносый аккуратно свернул бумагу, перевязал, залил узел расплавленным сургучом. Сняв с безымянного пальца огромный золотой перстень с фамильным гербом, крепко впечатал его в расплавленный сургуч.
— Подойди сюда, — подозвал он юношу лет восемнадцати, нетерпеливо дожидающегося у двери. Тот подошел, почтительно наклонился. — Если не будут пускать, покажешь сей герб, — ткнул он пальцем в застывший сургуч, на котором застыл змей с распахнутой пастью. — Отдашь письмо лично министру, а уж он передаст его Августу.
— Хорошо, господин, — упрятал юноша письмо за пазуху. — А как же вы? Не боитесь?
Вопрос застал горбоносого врасплох. Следовало бы одернуть слугу за несдержанность, но помешали наивные, широко распахнутые глаза.
— Я у Петра на хорошем счету. Меня он не тронет. Ну ладно, — отмахнулся горбоносый, — ступай. Рассвет скоро.
Юноша надвинул на глаза треуголку и скорым шагом направился из комнаты. Горбоносый поднялся из-за стола, подошел к окну. Улица выглядела тихой. Но пройдет пара часов, и она пробудится от громкого смеха русского царя. А горожане, привыкшие к размеренной жизни, будут в страхе разбегаться по переулкам.
* * *Уже светало, но уснуть царь Петр так и не сумел. Помаявшись на кровати, он поднялся. В коротком помятом халате, из-под которого торчали худые ноги, спрятанные в коричневые чулки, в громоздких туфлях, шлепающих по полу при каждом шаге, и в длинном ночном колпаке, островерхий конец которого свешивался на худое плечо, царь представлял собой комическое зрелище.
Но смеяться никто и не думал.
Несколько раз государь садился за письменный стол, пытаясь хотя бы вчерне набросать грамоту государыне, но нужные слова не приходили, и в раздражении он швырял перо, заливая чернилами бумагу.
Из соседней комнаты высунулась кудлатая голова Меншикова. Губы расплылись в любезной улыбке:
— Может, приказать чего изволишь?
— Пошел прочь! — отмахнулся Петр, и Меншиков мгновенно исчез, оставив царя наедине с тягостными думами.
Прошло добрых полчаса, прежде чем Петр Алексеевич угомонился.
— Алексашка! Вот что… Приведи-ка мне этого соглядатая. Хочу сам с ним потолковать.
Сдернув с головы колпак, царь бессильно плюхнулся в кресло. Жалобно треснуло под ним пересохшее дерево, но сдюжило. Набив в трубку табака, Петр Алексеевич жадно распалил его и успокоился окончательно, когда проглотил первую порцию удушливого терпкого дыма.
Уже через несколько минут в комнату государя привели белобрысого малого лет двадцати. Облика он был неказистого, с крупными веснушками на впалых щеках. Только перешагнув гостиничные покои государя, ударил большим поклоном, касаясь кончиками пальцев пола.
— Будет тебе, — отмахнулся Петр. — Как тебя звать?
— Егор я, при Федоре Юрьевиче служу исправником.
— Сказывай, что видел.
— Глебов приходил к Евдокии и днем, и ночью. Не стесняясь божьих сестер, целовал ее в уста. Потом она уводила его в свою келью, и наедине оставались подолгу. Бывало и так, что на день, а то и на два.
Губы Петра Алексеевича перекосились в неприятной гримасе. И он нервно вытряхнул пепел из трубки прямо на пол. Некоторое время царь сидел неподвижно, углубившись в невеселые думы. Помалкивал и соглядатай, опасаясь нечаянным словом навлечь на себя царский гнев. Ссутулившись, Петр Алексеевич некоторое время сидел неподвижно. Распрямившись, неожиданно потребовал:
— Ну чего умолк, холоп? Тебя за язык тянуть?
— Как и было велено, я в его дом тайно забрался.
— Нашел письма? — также живо отреагировал царь.
— Отыскал, государь. Целых четырнадцать! На шести письмах рука государыни, а вот остальные писала ближняя боярыня Голицына, ее поверенная.
— Что в письмах?
— Государыня просила встречи с полюбовником. Спрашивала, неужели он позабыл о ней, неужели более не любит.
Детина неожиданно умолк.
— Говори все как есть, — поторопил государь. — Не клещами же мне правду из тебя тянуть!
— Ну коли так… — пожал плечиком отрок. — Царевна обвиняла его в том, что, верно, он нашел себе другую, а она от того пуще прежнего страдает. В письмах, которые Анна Голицына писала под диктовку государыни, имеются еще и приписки. Боярыня корит окольничего, говорит, что у него нет сердца, называет его изменщиком и просит сжалиться над страданиями матушки.
— Вижу, что вник, холоп, — угрюмо произнес государь.
— Как было велено князем Ромодановским, — чуток смутившись, отвечал слуга. — Вот он меня для доклада и отправил.
Ноги у царя были тонющие, колени острые. Заденешь такое, так и ободраться можно.
— Ты уж не робей, — отмахнулся царь. — Интересно читать было?
— Не без того.
— Как письма-то нашел?
— Больно он аккуратный, сей Глебов, — сдержанно заметил слуга. — На каждом письме сделал приписку: «письмо от царевны Евдокии».
— Что-то озяб я, — проговорил Петр. — Алексашка! Одеяло дай, ноги укрыть.
Меншиков сорвал с кровати одеяло и бережно укрыл ими ноги царя, но даже через толстую ткань было видно, как острыми буграми выпирают его колени.
— Отправляйся в Москву с письмом. Пусть князь Ромодановский учинит розыск. Вора, окольничего Глебова, пытать, пока в блуде не признается. — Петр Алексеевич зябко передернул плечами, справляясь с ознобом. — Всех монахинь, виноватых в сводничестве, пытать, пусть правду расскажут. Наказать кнутами. А поверенную государыни боярыню бить до тех самых пор, пока не признается.
— А коли не признается?
— Тогда с палача спроса никакого.
— Как с государыней поступить?
— Как приеду, отправлю в монастырь за прелюбодеяние. А теперь ступайте отседова, выспаться хочу!
* * *Евдокия Федоровна утопала в перине. Сон не брал. Повернувшись на бок, она закрыла глаза. Ближняя боярыня Анна Кирилловна, находившаяся подле, аккуратно подправила сползшее одеяло.
— Матушка, может, тебе почитать «Житие святых»?
Эта была одна из любимых книг государыни, она помнила ее едва ли не наизусть, но всякий раз приносила почитать вновь.
— Давай, — пожелала царевна. — Про Софью.
Боярыня Голицына открыла книгу на нужной странице, когда в опочивальню негромко постучали и из-за двери раздался взволнованный голос:
— Матушка, Евдокия Федоровна, открывайте, это я, боярышня Куракина.
— Чего же ей надобно? — нахмурилась ближняя боярыня. — Вот я ей сейчас задам!
— Открой, — распорядилась царевна. — Пусть войдет.
Голицына направилась к двери. Щелкнула задвижка. Широко распахнув дверь, вбежала боярышня.
— Матушка! Матушка! Беда приключилась! — заголосила боярышня. — Что же нам теперь делать?!
— Да не кричи ты, — строго наказала царевна, приподнимаясь. — Что такое?
— Матушка, вы ведь знаете, что я у Преображенского приказа стою по твоему наказу. Юродивой прикинулась.
— Так и что с того?
— Вчера вечером посыльный к Ромодановскому прибыл от Петра Алексеевича.
— Вот как! — ахнула царевна.
— Я как раз в сенях находилась. Меня рекруты супом грибным угощали.
— Дальше говори, — поторопила Евдокия Федоровна.
— Почуяла, что неспроста. А когда князь Ромодановский во двор вышел, так я к нему в палату тайком заглянула. Посмотрела на стол, а там грамота лежит, ну я и прочитала…
