Борис Седов - Пленница

Вокруг никого. Ни собак. Ни стояков. Лишь комары. И неказистый домина, доверху набитый трупешниками. И Дина-Ди, на крылечке с нетерпением дожидающаяся моего условного знака.

Я сладко потягиваюсь.

И в тот оке момент Диана буквально выстреливает с крыльца. Не стартует, не отправляется в путь, а именно выстреливает. Раз… два… три… и я ее больше не вижу, от меня ее уже скрывают кусты. И при этом ни шороха! Выучке этой парашютистки можно лишь позавидовать!

Я встаю со скамейки и подхожу к кустам, за которыми находится моя боевая подруга.

— Как ты?

— Еле втиснулась в эти сраные дебри, — доносится недовольный голос Дианы. — Меня не заметно?

— Ничуть. — По правде сказать, немного заметно, но это только если спецом вглядываться. А какому уроду придет в голову разглядывать кустики, когда рядом с ним в этот момент буду я. Другое дело — собака, но здесь я надеюсь на русский авось.

— Олег уже в доме, — докладываю я. — Только что высунулся, помахал рукой. Дин, тебя жрут комары?

— Как и тебя! Послушай, подруга, шла бы ты на скамеечку, пила б свой «Мартини». И не отсвечивала б возле меня…

Я снова устраиваюсь на скамейке и, свинтив с горлышка пробку, отхлебываю немного вина.

«Интересно, когда ж объявятся эти уроды с собакой?»

— Сколько сегодня? — в тот вечер спросил Монучар, не сводя глаз с усердно вышагивавшей по «дорожке» Тамары.

— Прошла три километра, пробежала одиннадцать. Закончила по истории Киевскую Русь, написала изложение по Шукшину, сама себе поставила тройку, зато не сделала ни одной грамматической ошибки. Моча, ты сможешь купить мне кассеты с недублированными фильмами? А то я боюсь совершенно забыть английский. И еще, мне очень нужен компьютер.

— Ты же видишь, сюда просто некуда втиснуть даже самый маленький компьютерный столик. Потерпи еще три недели. И прошу тебя, не напоминай мне о компьютере. Я пока еще не страдаю провалами памяти.

— Хорошо, потерплю! — Девочка яростно щелкнула тумблером на пульте управления, и рифленая лента «дорожки» заскользила с удвоенной скоростью. — Потерплю!!! Заметано, босс! Вот уж чему я научилась лучше всего, так это терпеть! Прямо хоть отправляйся на первенство мира и становись чемпионкой! Но я не хочу быть чемпионкой! Ты понимаешь?!! Я мечтаю всего лишь вдохнуть хоть глоточек свежего воздуха и вспомнить, как выглядит солнце! — Еще несколько щелчков регулятором скорости. — Я мечтаю хотя бы раз в год помыться под душем, а не в тазу! Я вся насквозь провоняла потом!

Монучар молчал. А что ему было сказать в ответ?

— Извини, Моча. — Тамара выключила тренажер, оперлась на пульт управления, восстанавливая дыхание. — Кажется, у меня стремительно сносит крышу. Происходит то, чего не смогли добиться Толстая Задница и дядька Игнат… Неужели мне нельзя хотя бы на час подняться наверх и просто посидеть возле распахнутого окна? Ты можешь приковать меня к батарее наручниками.

— У меня нет наручников, — уставившись в пол, пробормотал Монучар.

— Там сейчас лето, — мечтательно прошептала Тамара. — Тепло. Солнце еще не зашло…

— Там сейчас идет дождь.

— Я хочу дождь! Я мечтаю под душ! — Девочка отступила от тренажера и вдруг с разворота хлестко влепила ногой по пульту управления. Пульт даже не дрогнул. Ступня онемела. — Чего уставился?!! А пу проваливай!!! — окончательно взорвалась Тамара. — Проваливай, слышишь!!! Я хочу в туалет!!! Пшел вон из комнаты?!! Или мне влепить тебе по морде, чтобы понял?!!

— Я не хочу тебя провоцировать. — Грузин тяжело поднялся с табурета, поплелся к двери. — У тебя теперь и без того будет болеть нога. А чтобы влепить мне по морде, тебе предстоит еще долго тренироваться. Спокойной ночи, Тамара. Отдыхай. Мне кажется, сегодня ты просто перезанималась.

Он ушел, а девочка еще долго, установив тренажер на один из наиболее жестких режимов, несмотря на боль в отбитой ступне, изводила себя бегом, пока не темнело в глазах и во рту не появлялся привкус крови. Тогда она, сев на шпагат, давала себе короткую передышку. И снова бег до изнеможения… Опять шпагат…

Потом ее рвало. И всю ночь она не могла уснуть. А наутро болели все без исключения связки и мышцы так, будто вечер накануне она провела в молотилке. Когда Монучар принес завтрак, девочка еще лежала в постели и не сводила с грузина злобного взгляда.

— Как себя чувствуешь? — участливо спросил Монучар, устанавливая на тумбочку поднос. И не удостоился никакого ответа.

Хотя Тамара понимала, что неправа, что самой стало бы легче, если бы извинилась. Но внутри продолжали бурлить остатки вчерашней злобы. Девочка мечтала сейчас об одном: чтобы Моча скорее убрался из комнаты, и она опять встала бы на эту проклятую «беговую дорожку». И опять довела бы себя до полнейшего изнеможения. И до рвоты. А потом бы заставила себя заниматься ненавистными химией и биологией. И решать задачки по физике — самые сложные, отмеченные в задачнике звездочками.

«Никак у меня начала проявляться склонность к самоистязанию? — подумала она, влезая в спортивный костюм, когда Монучар вышел из комнатушки. — Нет, это просто нервный срыв. Это скоро пройдет. Вот только что странно: когда мне было в миллионы раз хуже, когда надо мной измывались толстуха и дядюшка, я ни разу не чувствовала ничего подобного вчерашнему приступу необъяснимой злобы. И это несмотря на то, что мое существование улучшилось здесь во сто крат. Меня даже балуют.

Вот и избаловали! Может, это реакция на послабления? Надо всерьез последить за своим поведением. Надо учиться себя контролировать. И уж ни в коем случае не выплескивать свои эмоции на Монучара…

Все! Заметано! Я сегодня же вечером должна перед ним извиниться!»

…Она извинилась, и в тот день они с Монучаром в самой дружеской обстановке провели вместе несколько часов после ужина. Сначала пытались смотреть какой-то малобюджетный ужастик. Не досмотрели, и Моча вызвался помочь Тамаре по физике и математике. И просто поразил девочку тем, с какой удивительной легкостью щелкает самые сложные задачки, параллельно объясняя решения настолько доходчиво, что девочке ни разу не пришлось попросить: «Повтори еще раз. Вот здесь я не поняла!»

Потом они еще долго сидели у тумбочки, пили чай, и Монучар очень занятно рассказывал о своем детстве, которое провел в Кобулети, на побережье Черного моря. Там, где растут настоящие пальмы, а в январе бывает так же тепло, как в Ленинграде в апреле.

Все было просто отлично в тот вечер.

… А на следующий день Тамара ударом ноги разнесла в мелкие щепки свой хлипкий пюпитр. Она так и не поняла, зачем это сделала.

НЕЧТО, — девочка ощущала это каждой клеточкой своего организма — уже почти выбралось на поверхность.

Монучар опустил на тумбочку поднос с едой, молча собрал с пола остатки пюпитра и, прихватив ведро, вышел из камеры. Через минуту вернулся, поставил парашу на место и ушел уже насовсем. В дверном замке скрипнул ключ.

За все это время они не обмолвились ни словечком. Пока Моча занимался уборкой, Тамара сидела на кровати в позе «лотоса» и отчужденно пялилась в экран телевизора.

Она дождалась окончания фильма, спокойно нажала на кнопки на пультах, отключив и видик, и телевизор, взяла с полочки магнитолу, размахнулась и от души шваркнула ее об оклеенную красивыми обоями стену! Китайская «мыльница» разлетелась на осколки.

— Вот так-то лучше, — всхлипнула девочка, и в уголках ее глаз блеснули слезинки. Магнитолу было до невозможности жаль. Ведь другую Моча уже не купит.

Она подошла к своей тумбочке, приподняла с подноса прозрачную выпуклую крышку и посмотрела, что сегодня на ужин. Салат «оливье», огурец и редиска (не нарезанные, как ей и нравится), большой бокал свежевыжатого апельсинового сока (на дне несколько подтаявших кубиков льда), две котлеты с картошкой и зеленым горошком (еще горячие).

Всё так аппетитно!

К тому же так хочется кушать!

Тамара подцепила поднос под угол и резким движением подбросила вверх. Рассыпая содержимое, поднос несколько раз перевернулся в полете и приземлился на обильно удобренный остатками магнитолы пол. Выпуклая стеклянная крышка треснула и разломилась на две почти равные половины.

— Вот так-то лучше, — повторила Тамара и с учебником географии и атласом развалилась на кровати. На предстоящую ночь она поставила себе задачу: усвоить такой объем материала, который в обычной школе проходят за четверть.

Наутро сквозь сон она слышала, как в камеру заходил Монучар, поставил на тумбочку другой поднос. Как же ей было стыдно за то, что учинила вчера! Но развернуться к Моче лицом, разреветься, попытаться хоть как-нибудь все объяснить не хватало решимости.

Стоило Монучару уйти, как Тамара поспешно влезла в спортивный костюм, сняла с крючка подвешенный в углу веник и принялась подметать останки магнитолы и вчерашнего ужина.