Сергей Алексеев - Удар «Молнии»
— Знаю, — вымолвила женщина.
— Откуда ты знаешь?
— Вчера ты бил чечетку… — Она обернулась — пепел упал на одеяло. — Не нужно себя насиловать. Если хочешь — уходи, я не люблю лживых слов и отношений…
— Никуда я не уйду! — заявил Грязев, задетый за живое. — Я никогда никого не обманывал!
Он отнял сигарету, потушил ее в пепельнице, пальцами и ладонями вытер слезы на ее лице и изумился собственной бесчувственности — как можно было обидеть такую женщину?! Во влажных зеленых глазах стояла бесконечная тоска расставания. Он представил себе, как сейчас она скорчится на постели и уже заплачет по-бабьи, в голос, если за ним закроется дверь. Саня обнял ее, положил на спину и, поглаживая лицо кончиками пальцев, восхищенно выдавил:
— Какая ты прекрасная… Боязно прикоснуться к тебе…
— Врешь, — горько сказала женщина. — Ночью ты говорил мне это… И забыл.
— Все! — Грязев вскочил. — Никуда не ухожу! Никогда! Пока не прогонишь! Ногами станешь выталкивать — не уйду! Все! От добра добра не ищут!
Коньяк странным образом действовал отрезвляюще, в голове просветлело, однако он никак не мог вспомнить имя женщины, а спросить сейчас — вновь оскорбить ее. Впрочем, и детали прошедшей ночи все еще оставались в тумане, хотя в душе уже теплились ощущения от нее — какая-то неуемная сверкающая радость, свобода, желание делать приятное, глубокое чувство благодарности.
— Хочу еще коньяку! — заявил Саня. — Конечно, это свинство с моей стороны, но хочу!
— Хорошо, — зашептала она в ухо.
Потом к нему вернулась память и вместе с ней — то прекрасное состояние, когда хотелось обнять весь мир, покаяться Бог весть в каких грехах и признаться в любви. Он не был пьян, но отчего-то не в силах оказался совладать с собой, переполненная чувствами душа рвалась наружу и как-то уж очень стремительно летело время! Возможно, потому, что он не задумывался, который час, утро сейчас или вечер, а ночей будто бы и не существовало вообще. Просто на какой-то момент из окон падал голубоватый свет, делая мир еще более восхитительным и таинственным.
Вдруг откуда-то приезжал Мангазов — то один, то со своей женщиной мальчишечьего типа, то с пожилым, представительным мужчиной; тогда вся компания собиралась за столом в зале, и начинались разговоры, воспоминания прошлой службы. Часто вспоминали генерала Дрыгина, и тогда у Сани Грязева на короткий миг возникало чувство ирреальности всего происходящего. Казалось, сам он где-то стоит в стороне, а за столом с незнакомыми людьми — тоже незнакомый, другой человек. Он старался сосредоточиться в этот миг, продлить его и понять, как подобное возможно вообще, однако воля как бы ускользала из сознания, ибо чувство полного раскрепощения было приятнее, и он с полной уверенностью считал, что наконец-то стал самим собой, наконец-то избавился от довлеющего всю жизнь самоконтроля.
Напрочь утратив чувство времени, однажды он проснулся (или очнулся) глубокой ночью и впервые вдруг осознал, что это не голубые сумерки, а настоящая ночь, чужая квартира, рядом спит совершенно незнакомая женщина с каштановыми волосами. Отчего-то снова болит позвоночный столб: болезненные, судорожные волны пробегают от головы к ногам. Он как бы уже привык к такому состоянию, наступающему в определенное время, и знал, что стоит сейчас выпить серебряный стаканчик коньяку — превосходного, которого не пивал никогда в жизни, — армянский «Двин», царь вин, — все пройдет. В этот же раз он лишь подержал стаканчик в руке и снова поставил на поднос. Его вдруг насторожила боль в позвоночнике, точнее, привела к мысли, что это уже когда-то было. Было! Он ощущал электрические подергивающие волны, только давно и в других условиях… Стараясь прорваться сквозь тусклый свет в памяти и приковавшись мыслью к болезненным ощущениям, Грязев осторожно ушел в ванную, заперся там и включил свет.
Слепящая белизна фаянса, стен и сверкание никеля кранов ассоциативно обнажили место, где все это было, — в ялтинском закрытом санатории. Именно там он впервые испытал болевой синдром — первый, самый точный признак, что в его организм были введены психотропные вещества…
Все офицеры «Молнии» проходили специальную психологическую подготовку, в том числе отрабатывалась и способность самоконтроля в случаях применения против них этих самых веществ. В первую очередь следовало выявить индивидуальную реакцию на психотропик — а она была самой разной и проявлялась у всех по-своему, в зависимости от психотипа. Кроме ослабления воли и самообладания, эта «химия» как бы выявляла истинный, «первозданный» характер каждого человека — все теряли голову, но каждый сходил с ума по-своему. Грязев становился совестливым и любвеобильным: выплескивалось наружу то, что было заложено от природы, и то, что сдерживалось в течение всей жизни. Поставив таким образом «диагноз», каждый офицер получал рекомендации, как и за счет чего можно держать себя под контролем, управлять разумом, речью и действиями, — одним словом, не терять головы, если даже она отрублена.
Общих рецептов не существовало, все зависело от индивидуальной психики, и «лекарство» против «химии» находилось в самых неожиданных вещах. Чей-то разум пробуждался от сильной боли, кому-то хватало вспомнить и удержать в сознании скальпель, касающийся живого тела, кто-то воображал, что он — тяжелый, неподъемный камень, вросший в землю. У Грязева действие психотропных средств останавливалось, если он начинал смотреться в зеркало, видеть свое отражение: идиотскую пьяную улыбку, квелые, затуманенные глаза, приоткрытый рот. В пригородном дальневосточном поселке был местный дурачок Паша, который все время ходил будто под воздействием «химии».
— Ангел, спаси меня! — прошептал Грязев и боязливо посмотрелся в зеркало над умывальником. Собственное отражение, вид жизнерадостного идиота привели его в чувство окончательно. Он справился с мимикой, взял себя в руки, только не мог справиться с болезненными волнами по спине.
Боль возникала из-за своеобразной ломки в организме, но в отличие от наркотика психотропик не привязывал человека к себе. Насмотревшись на свою рожу, Грязев отыскал на кухне бутылку «Двина», куда зелье наверняка уже было засыпано, отлил больше половины в раковину и с остатками вернулся в спальню. Очаровательная дама все еще спала — притомилась от трудов праведных… Он включил ночник и сразу же разбудил возлюбленную.
— Что? Ты вставал, милый?
— Мне захотелось коньяку, — признался Саня. — Какой прекрасный коньяк.
— Но я оставляла тебе стаканчик…
— А я захотел еще! Хочу, чтобы ты выпила со мной. Сейчас же! У меня есть слово!
Она взяла бутылку, посмотрела на свет и ужаснулась:
— Ты столько выпил?.. Сашенька, я предупреждала тебя, родной: не пей с утра. Нам же ехать!
— Я всегда в форме! — счастливо засмеялся Грязев. — С тобой хоть на край света!.. Но я хочу выпить с тобой! Потому что мне пришло в голову… Нет, сначала возьми стаканчик! А я из горла…
Он всучил ей коньяк, что стоял на подносе, взмахнул бутылкой.
— Это что, «Двин»? — поморщилась она. — Терпеть не могу! Он нравится только извращенным мужчинам. Я принесу себе «KB». Что вы находите в этом мерзком напитке?
Она умчалась на кухню и через минуту вернулась с другим коньяком и стаканчиком.
— Итак, милый, за что мы выпьем? Грязев взволновался и потянул паузу.
— Дай мне зеркальце! — вдруг попросил он.
— Зачем?
— Хочу взглянуть, можно ли с такой рожей делать женщине предложение.
Она рассмеялась, плеская коньяк на одеяло, достала из тумбочки расческу с зеркалом. Грязев всмотрелся в себя, скривился:
— Прости, любимая… Все равно я прошу стать моей женой!
— А разве я тебе еще не жена? — со смехом удивилась она, погрозила пальчиком и принесла зеленую книжечку свидетельства о браке. Он почитал документ — натуральный, подлинный, без исправлений и подделок: оказывается, теперь в Москве можно жениться, не выходя из спальни. Саня выразил бурный восторг по этому поводу и устроил дурашливую возню на тахте и, пока валял свою жену, захлебываясь от смеха, успел повернуть поднос на тумбочке таким образом, чтобы поменялись местами серебряные стаканчики. Риск был единственный: он не знал, как поведет себя возлюбленная, приняв дозу психотропика, какого монстра или, напротив, ягненка выпустит он из раскрепощенной, обезволенной души. Уровень подготовки у нее был великолепный, однако вряд ли она проходила психоаналитические исследования. Для такой процедуры требовались особые условия и крупные специалисты в области современной медицины.
— Почему же у нас не было свадьбы? — вспомнил Грязев и отпустил законную жену. — Хочу свадьбы! Чтобы кричали «горько», чтобы плясали и пели…
Фокус прошел успешно — она взяла стаканчик с коньяком «Двин», а отличить его по вкусу от «KB» мог бы лишь консилиум дегустаторов. Грязев подозревал, что это один и тот же напиток, разлитый в разную посуду…
