Их было десять - Александр Александрович Тамоников
– Я же капитулирен! Ты что же руки-то распускаешь, сволочуга, – простонал Игнат.
Он с трудом сделал несколько шагов в сторону, как можно дальше от бурелома, где дрожал от негодования Гоша Борисевич. Парень был вне себя от возмущения – его спасителя избивали у него на глазах. От такого зрелища кровь закипала у него внутри, грозя позабыть об осторожности.
А германский вояка вошел в раж, он наносил один удар за другим, избивая пленного, который не отвечал ему и был абсолютно беззащитен. Игнат лишь прикрывал лицо и покряхтывал от каждого нового тычка:
– Вот сволочуга, фриц проклятый, глумится. Ох, ты ж! Да что ты творишь! Ох, вернется все тебе.
Хофман, вне себя от волнения, лупил русского что было сил. При этом громко выкрикивал один и тот же вопрос, совсем позабыв от возбуждения, что пленный его не понимает:
– Где остальные? Где они? Где остальные?
Собравшиеся вокруг немцы с интересом наблюдали за происходящим.
Гоше казалось, что от злости у него сейчас все разорвется внутри. Он едва сдерживался, чтобы не выскочить и не разрядить остатки магазина в этого гада. Немец был чуть старше Борисевича, но Гоше никогда бы и в голову не пришло так жестоко избивать человека, который годится ему в отцы. Пусть пленного, пусть своего врага, но все-таки человека.
От очередного удара Кликунец мешком свалился на землю, ноги его уже не держали. Весь мир перед глазами затянула кровавая пелена, в голове набатом пульсировала страшная боль. Он попытался было встать, но удалось лишь приподняться на колени. Тяжелая голова раскачивалась во все стороны, от лица до самой земли тянулись кровавые вожжи.
Разбитым ртом Кликунец прохрипел:
– Падла, какая же ты падла… Чтоб ты сдох, фриц проклятый.
Разгорячившийся перед подчиненными Хофман с гордой улыбкой поставил сапог на спину поверженного русского:
– Присягай нашему фюреру! Я приказываю!
Вытерпеть боль и удары Игнат еще как-то мог, но снести такое унижение – ни за что. С ревом раненого быка, собрав последние силы, Игнат вскочил на ноги, ринулся на немца как на таран и ударил его головой в живот. Лейтенант завалился на спину и завизжал по-бабьи. Кликунец обрушил на него свои тяжелые кулаки, давая выход накопившейся злости:
– На, получай, гад. На!
– Уберите его, уберите! Убейте! Стреляйте! – визжал офицер, мотая головой.
Его подчиненные поначалу замялись, но потом оттащили пленного от своего командира. Много усилий им прикладывать не пришлось, ефрейтор был почти без сил. Его протащили по траве подальше от командира, а потом ударили прикладом по голове.
Разъяренный Хофман вскочил на ноги, его скривившееся от злости лицо украшали свежие синяки, кровь стекала из разбитой губы. Он налетел на лежащего без сознания ефрейтора, пнул его несколько раз сапогом, выхватил парабеллум, чтобы прикончить, но… тут же опустил пистолет.
– Ну нет, я не дам тебе так легко сдохнуть. – Злости лейтенанта не было предела. Этот старый русский унизил его – избил на глазах у подчиненных, да еще так легко, будто надавал подзатыльников ребенку. Офицер не собирался такое терпеть и теперь жаждал этому упрямому русскому настоящей мести.
Он повернулся к своим подчиненным:
– А ну, немедленно тащите сюда самые тяжелые бревна!
Хофман словно позабыл, что они отправились в этот лес, чтобы догнать группу русских диверсантов, которые только что уничтожили на поле часть его команды. Сейчас он думал только об одном: какую бы мучительную казнь устроить своему обидчику! Как жаль, что тот потерял сознание и не будет корчиться и орать под пытками, которые придумал ему изобретательный лейтенант.
Посланные в лес солдаты вернулись с увесистыми корягами. Хофман выбрал одну из них, с трудом приподнял и всем весом обрушил на ногу пленного. С хрустом переломилась кость, ткань штанины лопнула от удара, обнажив жуткую кровавую рану.
Гоша Борисевич в своем укрытии стиснул зубы, не давая вырваться отчаянному крику. От нестерпимой боли Игнат пришел в себя и с трудом открыл разбухшие багровые веки. Хофман торжествующе наклонился прямо к его лицу и зло проговорил:
– Ты сейчас сдохнешь в муках за то, что посмел поднять руку на германского офицера!
Хофман посмотрел на толстое бревно. То, что нужно для этого наглеца. Он попытался поднять его сам, но не смог – толстый сухостой был слишком тяжелый. Тогда офицер прикрикнул на подчиненных:
– Ну, чего встали! Хватайте эту корягу и бейте этого мужика! Чтобы у него вылезли кишки! Давайте, шевелитесь!
Солдаты принялись топтаться у лежащего на земле ствола. По их движениям Гоша Борисевич мгновенно понял, что сейчас произойдет. Немцы уже занесли над Игнатом свое орудие, когда лесную тишину один за другим разорвали сухие выстрелы. Первая пуля, пущенная с близкого расстояния, пронзила Хофману шею, вторая раздробила затылок. Он даже не успел понять, что произошло – рухнул рядом со стонущим от боли разведчиком.
Борисевич выскочил из своего укрытия, наставил на немцев винтовку и выкрикнул единственное слово, которое знал на немецком:
– Штиль!
Он не думал о последствиях, о том, как будет действовать дальше. Знал только, что ни за что не будет спокойно смотреть, как фашисты мучают и убивают его боевого товарища. Поэтому и выпустил два последних патрона в главного обидчика – офицера Хофмана, а после кинулся на немцев с бесполезной уже винтовкой в руках. Больше нет смысла прятаться, надо драться – руками, ногами, зубами – до последнего. Пускай этот бой он не выиграет – фашистов слишком много, и они вооружены автоматами, зато рядовой Борисевич умрет как настоящий герой.
Смерть командира и неожиданное появление еще одного бешеного русского повергли немецких солдат в ужас: они замерли с открытыми ртами, позабыв об автоматах.
В наступившей тишине раздался хрип Кликунца:
– Гошка, беги за нашими!
И Борисевич сорвался с места, рванул так, что его фигура мгновенно скрылась за деревьями. Он бежал, не чуя под собой ног. Голова его, несмотря на ужас увиденного, работала хорошо, ноги вели точно в направлении железной дороги, куда ушла основная часть группы.
Спохватившиеся немцы открыли вслед беспощадный огонь. Гоша чувствовал и слышал, как над его головой свистят пули, как щелкают по деревьям и рвут редкую листву. Но ему не было страшно, он знал только одно – надо скорее привести помощь, успеть спасти Игната.
В последний момент, понимая, что вот-вот задохнется от тяжелого бега, Борисевич отважился крикнуть:
– Товарищ капитан!
Шубин остановился и прислушался. Что-то случилось… Приказав группе залечь, он пошел на крик.
