У смерти женское лицо - Воронина Марина
— Стоять! — совершенно пьяным голосом рявкнул грабитель.
Язык у него сильно заплетался, и Кате подумалось, что этот парень может заснуть прямо здесь, с пистолетом в руке, с сигаретой на губе и с соплей на бороде, как пелось в студенческой песенке, которую ей однажды довелось услышать в электричке.
— Ты что, с дуба рухнул? — спокойно спросила она. — Убери пушку, дурак. Ты же сам просил меня постоять на стреме.
— Я? — пьяно изумился грабитель. — Ну, просил, — с вызовом добавил он, не желая, видимо, признаваться в собственной забывчивости, происходившей от чрезмерного употребления горячительного. — Так и стой на стреме, чего ты сюда приперлась?
Бэдя тупо моргал, по-прежнему сидя на полу и отвесив челюсть. Катя между тем приблизилась к пьяно вихлявшемуся пистолету еще на метр.
— Так менты на подходе, — сообщила она грабителю. — Пошли отсюда, придурок.
— Погоди, — сказал тот, — какие менты? Я еще не закончил.
— Дома закончишь, — сказала Катя, выворачивая у него из пальцев пистолет и отбирая пакет, оказавшийся, как и следовало ожидать, пустым. — Пить надо меньше. Бэдя, вынь палец из задницы и покажи ему, где дверь.
— Что за х...ня? — обиделся грабитель, безуспешно пытаясь отобрать у Кати пистолет. — Это ограбление!
— Говно это, а не ограбление, — устало сказала Катя, убирая пистолет в карман куртки. — Иди проспись. На такси деньги есть?
— Какое такси? — обмякнув и вроде бы даже слегка протрезвев, ответил тот. — Три месяца без зарплаты, жрать нечего, а ты — такси...
— На пойло-то хватило, — заметила Катя, заталкивая в нагрудный карман его пиджака двадцатидолларовую бумажку. — Шагай, Робин Гуд недоделанный.
Бэдя уже воздвигся над незадачливым грабителем и сгреб его за шиворот.
— Пошли, — сказал он, утирая свободной рукой сочившуюся из ссадины на лбу сукровицу. — В легавке расскажешь, какой ты несчастный.
— Потише, герой, — сказала ему Катя. — Я сказала, проводи на выход.
— Да ты что, сдурела? — возмутился охранник. — Он же тут пистолетом махал. Он же...
Катя решительно взяла его за рукав и потащила к выходу из казино вместе с грабителем, который безвольно обвис в Бэдиной ручище и, кажется, уже начал что-то напевать себе под нос. Отведя охранника подальше от посторонних глаз и ушей, она приперла его к стенке и тихо, с нажимом повторила:
— На улицу, ты понял? Иначе я молчать не стану.
— Да ты что, Катерина, — продолжал слабо сопротивляться Бэдя. — Че ты, сука, в натуре? Он же меня чуть не замочил!
— Да, — сказала Катя, — ты же у нас ранен. Интересно, где ты будешь через десять минут после того, как Щукин узнает, что пьяный мозгляк весом в семьдесят кило...
— Семьдесят два, — заплетающимся языком поправил ее грабитель.
— Прошу прощения, семьдесят два... что он напугал тебя игрушечным пистолетом, дал по черепу и чуть не вычистил кассу, которую ты охраняешь за полторы штуки баксов в месяц?
Бэдина рука безвольно разжалась, и грабитель винтом направился в сторону выхода. Катя проводила его взглядом и снова повернулась к охраннику.
— Пусть идет, — уже мягче сказала она. — Похоже, он действительно на мели, вот и набрался с горя. Иди умойся.
Бэдя бросил на нее взгляд, который очень не понравился Кате. «Ну вот, нажила себе врага, — подумала она без особого огорчения. — Теперь он будет ходить и думать, как бы половчее заткнуть мне рот. Впрочем, не имеет никакого значения, буду я молчать или нет: там был бармен, крупье и куча посетителей, так что Бэде скорее всего придется все-таки искать себе новую работу. Охранник, мать его...»
Она направилась в ресторан, к своему столику и недопитому бокалу, постаравшись как можно скорее выбросить из головы эту глупую историю. Не прошло и часа, как ей это удалось, чему немало способствовал хороший армянский коньяк.
* * *В привокзальном кафе, как всегда в этот час да и в любое другое время суток, было полно народа. В воздухе висел неистребимый дух забегаловки, с которым испокон веков не способны справиться ни мыльная вода, ни суперсовременные кондиционеры, — сложный и липкий запах жареного, смешанный с вонью пролитого пива и застоявшегося табачного дыма, запах испарений множества тел, грязных тряпок и бессмертных московских тараканов, короткими перебежками передвигавшихся по стойке от тарелки к тарелке, невзирая на шум, толчею и яркий дневной свет. Этим шустрым ребятам было наплевать на перестройку, застой и новые веяния в архитектуре — за новомодными пластиковыми панелями им, судя по всему, жилось ничуть не хуже, чем за старыми отстающими обоями и гнилыми плинтусами ветхих «сталинок».
В ароматном воздухе забегаловки висел приглушенный гомон множества голосов, звон посуды и лязг столовых приборов. Порой скрежетали ножки отодвигаемого стула, когда какой-нибудь командировочный бедолага, наскоро набив желудок чем Бог послал, вставал и покидал помещение. Народ сюда заходил по преимуществу случайный: всевозможные приезжие, отъезжающие и те, кто пришел их проводить и втихомолку раздавить под нехитрую закусь принесенную с собой прощальную поллитровку. Впрочем, спиртное можно было купить и здесь, но на разлив это получалось чуть ли не вдвое дороже, так что народ предпочитал приносить горючее с собой, игнорируя кричавшие с каждой стены запретительные надписи.
Словом, место это, как и все подобные места, представляло собой сущий рай для того, кто хотел подкрепить свои моральные и физические силы, не сильно при этом рискуя, а попросту говоря — находился в бегах. Само собой, здесь тоже можно было нарваться на милицейский рейд, но кто и где в наше время гарантирован от неприятной возможности быть уложенным мордой в пол прямо посреди изысканного ужина в дорогом кабаке? Кроме того, в местах, подобных этому, ОМОН не слишком-то и усердствует — шанс отловить крупную рыбу в привокзальной пивнухе ничтожно мал, а вот воплей от всяких командировочных и прочей алкашни наслушаешься на всю оставшуюся жизнь.
Человек, сидевший за угловым столиком спиной к окну и лицом к залу, тоже был командировочным — в своем роде, конечно. Это был высокий, худощавый мужчина лет тридцати двух — тридцати пяти, неброско одетый в черные джинсы и мягкую кожаную куртку на случай дождя. На его шее с левой стороны, прямо под плохо выбритой челюстью, красовалась полоска грязного лейкопластыря, а глаза, несмотря на ненастную погоду, скрывались под большими темными очками. Он понимал, что очки — это уже явный перебор, но ничего не мог с собой поделать.
Он боялся.
Страхи его по большей части были иррациональны. Найти человека в Москве не так-то просто, да и вряд ли его кто-нибудь искал по-настоящему, но три недели, проведенные в бегах и бесплодных поисках, сильно пошатнули его психику, краеугольным камнем которой с детства было холодное самомнение. Его заманили в ловушку, как последнего лоха, перебили всех его людей и чуть не убили самого — и это в самом центре территории, которую он давно привык считать своей вотчиной, доставшейся ему чуть ли не в наследственное владение! Более того, как ему удалось узнать окольными путями, гвоздилинские менты после состоявшегося на окраине города побоища потеряли наконец терпение, отловили тех из его людей, кому посчастливилось уцелеть в этой мясорубке, и теперь, высунув языки, охотились за ним. Мутный Папа никак не мог взять в толк, как могло случиться, что создававшееся и укреплявшееся годами королевство рухнуло в течение нескольких минут, сметенное с лица земли пулеметным огнем. Одно было ясно: в Гвоздилино возвращаться нельзя.
Кроме того, нельзя было забывать про должок.
Видит Бог, он и не думал забывать. Он искал, забывая про сон и еду, искал и никак не мог найти человека по кличке Голова. Некоторые из людей, с которыми он встречался, отводили взгляд, говоря, что никогда не слышали о таком человеке, и он понимал, что они врут, и предлагал деньги — большие деньги, которых у него теперь не было, — за информацию, но они продолжали качать головой и отводить глаза, и он бежал без оглядки, потому что не сомневался в том, что в ближайшее время Голове доложат о нем.
