Михаил Зайцев - Укус Змея
В молодом российском Интернете легко нашлась репродукция с написанной маслом в 1927 году картины народного художника СССР, академика Дейнеки «Боксер Градополов», а также ссылки на художественные киноленты, в коих Константин Градополов играл добрых молодцев, в частности — «Кружева» режиссера Юткевича, «Посторонняя женщина» в постановке Пырьева и еще с пяток. Отыскалось и факсимиле учебного пособия по боксу с боевой составляющей, написанного, правда, чемпионом Союза, тренером и актером Градополовым сразу после победы Красной армии над белофиннами. Однако между выходом пособия и началом тренировок по данной системе вполне могло пройти несколько лет.
Восстанавливать документы Шурика, тем паче возвращать салабона в Назрань ни у кого, конечно, и в мыслях не было. Приблудившийся паренек, оставшись жить — не тужить да ума набираться при людях доброго пана, быстро стал общим любимчиком. Рубаха-парень, он очень гордился эксклюзивными навыками «реального бокса», поскольку больше ему гордиться было и нечем. Он так гордился навыками боксера-бойца, что, в итоге, Игорю стало искренне жаль парня. И вот недавно Леший повесил на плечо махровое полотенце, пошел пропотеть в сауну, да и заглянул по дороге в компактный зальчик, где сынок Шурик околачивал боксерскую грушу. И задержался на пять минут, дабы разочаровать пацана в чисто воспитательных целях.
Игорь предложил гордому боевому боксеру малость размяться в паре, а когда тот согласился, он его тут же и уронил, подбив пареньку опорную ногу. Уронил быстрее, чем Шурик успел поднять кулаки и приготовиться к бою. Парень вскочил резво, однако в момент, так сказать, вскакивания Леший хлестнул ему полотенцем по глазам и на мгновение ослепшего взял на захват. «Дикарей с гор в аут посылать ума много не надо, — высказался воспитатель Леший, — а против меня твой боевой бокс не канает, усвоил?»
С тех пор каждое свободное утро Игорь с Шуриком встречались в спортивном зале. Бесхитростный, но вовсе не глупый малый уговорил Игоря, согласился Леший поделиться с пацаном знаниями в области руконогоприкладства. Жестко и без поблажек бывалый особый порученец учил бывшего раба чеченов болезненным премудростям «специального рукопашного боя», и не только.
— Игорь Павлович, я хотел спросить...
— Палыч! Сколько раз тебе, бестолочь, повторять — правила русского устного учат произносить отчество короче, чем оно пишется.
— Прошу прощения, Игорь Палыч, забыл.
— А о чем спросить хотел, помнишь?
— Почему оно так называется: «специальный рукопашный бой»?
— Не «оно», а «он». Потому что создавали его для специальных людей.
— Каких?
— Особых, которым без нужды навыки танцулек на ринге, незачем бить чечетку на татами или возиться на ковре.
— В боевом боксе тоже не учат спортивному спаррингу. Хрясь в подбородок — и аут. Можно еще руку захватить и хрясь ему из-под его руки в подбородок, и он...
Игорь повернулся к ученику спиной.
— ... Игорь Палыч, вы уже уходите?
— С чего ты взял? Стою смирно, на месте. Встал к тебе задом, твой любимый подбородок, излюбленную цель боевого бокса спрятал. Нападай.
— Так я, это, я вам по почкам могу...
Игорь стоял на расстоянии двух мужских шагов от Шурика, и пацан совершенно — ну совершенно! — не ожидал, что наставник резко вдруг сократит дистанцию, прыгнет на него спиной не оборачиваясь и лягнет практически прямой ногой в пах. Лягнет пяткой, не глядя, нагибаясь вперед, таким образом уводя и затылок от возможного «хрясь», и почки, направляя пятку по кратчайшей траектории от пола к промежности.
— Ай!.. — Шурик схватился за ушибленный пах, скрючился, опустился на корточки.
— Молодец, молодой, — повернувшись лицом к ученику, похвалил учитель. — Все верно — раз по яйцам схлопотал, так садись на корточки и попрыгай в этом положении, полегчает. А пока тебе легчает, подумай, чего в вышло, ударь я в полную силу.
— Яичница... — простонал Шурик, снизу вверх, с обожанием глядя на учителя.
— Верно, она. И стал бы ты «оно». Если в пережил болевой шок в результате разрыва мошонки. Бил я коряво, не спеша, медленнее, чем умею, но ты таки схлопотал. Почему?
— Потому что не ожидал я.
— Верно! Учил тебя, учу и продолжу учить той очевидной истине, что наипервейшим союзником адепта специального рукопашного боя является... что?
— Этот... фактор неожиданности.
— Верно, он. Он с лихвой компенсирует и отставания в уровнях физподготовки, и технические недочеты, и разницу в весовых категориях. Фактор неожиданности — наш спасательный круг.
— Игорь Палыч, — Шурик кряхтя, но поднялся с корточек, — а я скоро стану этим... ну, типа, адептом?
— Та-ак... Значит, так — сегодня же найдешь в толковом словаре и вызубришь значение слова «адепт». И чтоб словечка «типа» я от тебя больше не слыхал. С паразитами речи будем беспощадно бороться, усвоил?
— Я постараюсь.
— А еще чего надо сказать?
— Спасибо за учебу, Игорь Павлович.
— Палыч! Ну сколько можно повторять?! Палыч! Игорь Палыч!
— Доброго утра, Игорь Павлович, — поприветствовал друга Олег, появившийся на пороге зала.
— Олег, блин...
— Палыч! — перебил друга Олег. — А где ж, так сказать, личный пример борьбы со словечками-паразитами, типа, «блин», а?
Шурик заржал.
— Олег, ты куда в уличной обуви прешься?! Тут некоторые, всегда готовые над учителем посмеяться, сейчас будут мордой глумливой по полу валяться, а ты грязь несешь.
Шурик насторожился, услыхав про «некоторых» и валяние по грязному полу. Ученик напрягся, глазки его забегали, ноги сами собой отошли подальше от учителя.
— Не боись, Шурик, — успокоил Олег пацана. — Тренировка на сегодня окончена. Я, Игорек, шел с тобой кой о ком пошушукаться, да придется отложить. Гулливер минуту назад позвонил на трубку с дороги. Аскольд Афанасьич в трех кэмэ езды, возвращается с ночной терки и передает, чтоб вся банда собралась в Овальном кабинете. Ненавижу этот кабинет. Как представлю, какой геморрой был у гастарбайтеров при его отделке, так сразу охота ругаться матом минут пять подряд, и все по-разному...
3. Овальный кабинет
Кабинет действительно имел форму овала. Пришлось, мать-перемать, былым работягам, соратникам Змея, помучиться, помудохаться, скругляя углы в этом долбаном кабинете. Нынешним соратникам Олега Змеева, ясен пень, на давешний геморрой гастарбайтеров наплевать, у нынешних свои заморочки. Они расселись за овальным столом посреди геометрически сложного помещения и буквально ели глазами пана Аскольда, ожидая от него новостей. Каждый из собравшихся был в той или иной доле с Аскольдом, и каждый нервничал, ибо новости ожидались архиважные для общего бизнеса. Позаимствовав терминологию у телевизионщиков, можно сказать — «экстренный выпуск».
Разумеется, далеко не «вся банда» собралась за столом без углов. На мягких стульях сидели лишь те, кто коротал это лето в коттедже вместе с Аскольдом Афанасьевичем, чтоб быть всегда под рукой у пана, и те, которые минувшей ночью ожидали его у дверей скромного особнячка посреди Москвы, в коем о-очень большие шишки разруливали о-очень серьезные проблемы.
Судя по лицам невыспавшихся, возвращаясь за город, пан Аскольд ни звука, ни ползвука не проронил на предмет итогов разруливания.
Аскольд Афанасьевич сидел на стуле сутуло, уперев глаза в инкрустированную столешницу и стряхивая с беломорины пепел частенько мимо бронзовой пепельницы. Прежде чем сесть, он чего-то шепнул на ухо толстой, толще его самого, горничной Глаше. Толстуха в ответ кивнула и, виляя подушками ягодиц, чинно удалилась из кабинета. За чем?.. За чем-то. То ли за водкой, чтоб выпить с горя, то ли за шампанским, чтоб хряпнуть на радостях. Большинство разновозрастных мужчин за столом подозревало, что пан послал Глафиру таки за водкой, ибо перед каждым стояло по серебряной стопке, а даже Шурик, и тот знает, что шампузик из стопок не принимают.
Вернулась Глаша с подносом — кстати, с овальным, — накрытым салфеткой, которая топорщилась, однозначно прикрывая бутылку. Поднос Глафира торжественно поставила перед хозяином. Пан нервно затушил папиросу, да и сдернул салфетку, едва бутылку не уронив и чуть было не смахнув с подноса штопор.
Бутыль открылась взорам собравшихся. Так себе бутылек, на глазок емкостью 0,7, без этикетки, болотно-зеленого, темного стекла, горлышко опечатано сургучом.
— Господа! — Пан Аскольд наконец-то заговорил. — Эту бутыль я купил во Франции, куда сбежал от ГКЧП ровно семь лет тому назад. По тем временам этот бутылек стоил для меня огромных денег. Это, господа, коллекционный коньяк, черт-те какой выдержки... Гулливер, возьми штопор и сделай одолжение, откупорь древний напиток. А ты, Глаша, будь добра, обнеси всех, разлей господам по капельке и себя не обдели, себе капни. Есть повод выпить, есть... — Аскольд Афанасьевич обвел присутствующих ничего не выражающим, усталым взглядом. Истомил он всех вусмерть, довел до кондиции и вот наконец объявил: — Дефолта не будет, господа! НЕ БУДЕТ! Виват!..
