Олег Алякринский - Гастролер
— А не звериный ли у тебя закон, Катя?
— Какой есть, тем и живу! — отрезал вор, насупившись. — В общем, выкладывай, зачем пожаловал, и мотай отсюда подобру-поздорову. Мне не с руки тут с тобой посольства разводить…
В этот момент за стенкой послышался какой-то шум и в комнату быстро ввалились трое бандюков, сжимающих в руках трофейные немецкие автоматы «шмайсеры». Медведь косо глянул на них, угадав в хмурых лицах тупую ненависть и уверенность в последующих своих действиях. «Эти готовы на все. И свою шкуру задешево не отдадут, — подумал Георгий. — Им терять нечего».
— Что ж, — помедлив, проговорил Медведь, пропуская угрозу мимо ушей и исподлобья в упор глядя на развалившегося на стуле самодовольного Катю. — Твои ребята в прошлом месяце налет совершили, троих стариков охранников порезали… Склад «Пищепрома» взяли, а там продукты были для городских детских домов…
— Я не МОПР и не Красный Крест, — снова огрызнулся Катя. — Ты что ж предлагаешь, мне на венок им скинуться?
— Ну да не это главное… — не обратив внимания на грубость, продолжал Медведь. — Главное, ты весь Питер поставил на уши, Катя. Мочишь всех без разбору — и стариков, и детей, и женщин. Безоружных и безответных. Вот в чем проблема…
Медведь говорил спокойно, не повышая голоса. Катя молчал, слушал.
— У тебя на хвосте уже тонна мусоров. Те тоже, суки, стреляют без разбора всех, кто под руку попадется… В общем, Катя, развязал ты кровавую бойню в городе, вот что я тебе скажу. Сход предлагает тебе сбросить отходные и мотать из Питера под афишей. СССР — страна большая, места тебе и твоей братве везде хватит. Но не здесь.
— А коли я не соглашусь? — усмехнулся Катя. — Что тогда — товарищам мусорам сдадите? Или нас, как щипачей вокзальных и рыночных, порвете?
Один из стоящих у дверей автоматчиков направил ствол в лицо Медведю и картинно передернул затвор, с ненавистью сжав рукоятку автомата.
— Спокойно, Прохор! — скомандовал Катя, не шевельнувшись и даже не повернув головы к своим гладиаторам. Он все так же зло смотрел на Медведя.
— Не мне тебя учить. Ты все знаешь сам, — продолжил тот, будто не обратив никакого внимания на то, что нервный «шакаленок» мог его сейчас запросто шлепнуть. — Решение схода окончательное и обжалованию не подлежит!
Георгий встал из-за стола и, не прощаясь, пошел к выходу.
— Не жди санкций! — бросил он по ходу. — Вот мой тебе совет!
Он уже почти вышел за порог и вдруг каким-то внутренним чутьем понял, что сейчас произойдет. С разворотом пригибаясь, Медведь отпрыгнул вбок, за спасительную стену, и тут же длинная автоматная очередь с треском прошила коридор и дерматин входной двери. Присев у входа в чулан, Медведь успел выдернуть свой «тэтэшник» и, не высовываясь, сделал наугад два сквозных выстрела по коридору. Потом в два прыжка оказался в конце коридора, выбил нотой входную дверь и вырвался на воздух, тут же метнувшись влево.
— Гаси его! — услышал он за спиной хриплый истошный крик Кати. — Сучара не должен уйти!
По коридору с топотом, веером стреляя на ходу, ко входной двери неслись мордовороты Кати. Они ошалели от упущенной возможности завалить Медведя, и теперь старались достать его беспорядочной стрельбой. И вдруг с улицы, разбивая в щепы косяк входной двери, ударил крупнокалиберный станковый пулемет, разорвав в клочья выскочившего за Медведем пацана. В следующую секунду пулеметная очередь насквозь прорезала дощатую стену пристроенного коридорчика, точно острый нож раскромсав его на куски.
Все кончилось в считаные секунды. Георгий прислушался к внезапно наступившей тишине, и в сопровождении своих помощников, выделенных на эту операцию ленинградским сходом воров, вошел в заполыхавший дом. Окровавленное, бездыханное тело Кати валялось, скрючившись, на полу в коридоре. Рядом темнели трупы двух других его корешей, получивших изрядную дозу свинца, так и не успевших понять, что же произошло.
— Видно, заранее почувствовал Катя, что так просто я от него не отстану… Но понадеялся на своих головорезов напрасно, — тихо проговорил Георгий. — Вот теперь и определились, кто из нас сильнее и кто прав…
После ряда суровых разборок авторитет Медведя вырос как на дрожжах. Теперь о Гере Медведеве пошла весть не только по воровским малинам, но и по всем зонам. И не просто как об умелом, удачливом медвежатнике, но как о твердом, крутом вершителе воровской воли, воровского закона, безжалостно выкорчевывающем всех, кто этот закон не чтит. Из лагерей ему прилетело немало ободряющих маляв с поддержкой. Многие авторитетные воры разделяли его позиции. Получил он письмецо и от авторитетного вора Заки Зайдуллы по прозвищу Мулла, который целиком и полностью поддержал войну Медведя против беспредельщиков и обещал на всех заполярных зонах поддержать его масть.
Очухавшись маленько после столь стремительного возвращения в воровской круг Ленинграда, Медведь решил заняться делом, о котором в последние перед освобождением месяцы думал неотступно и о котором так много рассуждал вместе с Егором Нестеренко.
Но именно тут неожиданно вышел полный облом: по прежнему адресу найти Егора не удалось. И о его судьбе долго узнать ничего не удавалось. Медведь уж было совсем отчаялся найти Егора живым, как вдруг обнаружился один старый общий знакомец, который сообщил, что Нестеренко уже два года как переехал жить и работать в Москву. Что ж, решил Медведь, значит, есть Бог на свете. Видно, судьба ему опять вернуться в столицу. Там он скорее найдет и Катерину, и сына своего Макарку, которого в последний раз видел годовалым — теперь уж, должно быть, совсем взрослый пацан стал, четырнадцать годков как-никак, можно сказать, мужик уже…
И в декабре пятьдесят третьего года Медведь вернулся в Москву.
Глава 15
Выйдя из здания Ленинградского вокзала и вдохнув морозного московского воздуха, я заметил на привокзальной площади маленькую будочку с надписью «Справка». Эти будочки появились в Москве вскоре после войны, и я таких не видал никогда — может, потому она сразу и бросилась в глаза. Я, конечно, сильно сомневался, что эта «Справка» поможет мне в поисках недавнего переселенца Егора Сергеевича Нестеренко и моих родных Катю с сыном Макаркой. Но тем не менее решил проверить нововведение советских властей.
— Можно у вас взять справочку? — обратился я к симпатичной девушке в окошечке.
— Да, пожалуйста! — ответила она, мило улыбнувшись мне, как старому знакомому. И через пять минут выдала бумажечку с адресом и телефоном, чем поразила меня необыкновенно. Информация, правда, имелась только о Егоре Сергеевиче Нестеренко: он, оказывается, работал доцентом на кафедре экономики в Московском университете. Сведений же о Екатерине Ивановне Провоторовой в Мосгорсправке не оказалось. Что меня несколько и огорчило, и сильно обеспокоило. Ну ладно, думаю, встречусь с Нестеренко — может, от него что узнаю.
С Егором я лицом к лицу столкнулся прямо у ворот университетского здания на Моховой, когда тот торопливо направлялся к метро.
— Здравствуйте, Егор Сергеич! — просто обратился я к высокому сухощавому мужчине в пышной лисьей шапке.
Услыхав оклик, Нестеренко повернулся ко мне и сразу же радушно бросился меня обнимать.
— Гера… Ты?! — воскликнул он с таким облегчением, будто сбросил с плеч тяжелую ношу. — Ну вот ты и вернулся! Теперь мы можем продолжить с тобой наши беседы, — добавил он так, словно мы расстались только неделю назад и словно не было этих долгих тринадцати лет.
Мы сидели в небольшом кабинете просторной профессорской квартиры в старом доме на улице Семашко, сплошь заставленном книжными полками, и то радостно, то печально вспоминали довоенную жизнь… Пили водку и закусывали закупленной тут же по соседству в гастрономе докторской колбасой, нарезая ее толстыми ломтями. Я сначала предложил заехать и отметить встречу где-нибудь в хорошем ресторане, но Нестеренко отказался, сказав, что в его «конуре» это будет уютнее. Он оказался прав: тут и впрямь было уютно и покойно. В какой-то момент Егор, помолчав, очень серьезно спросил меня:
— Скажи, Георгий, ты получал мои письма? Я ведь накануне войны отослал тебе на зону… около двух десятков. Ты получил?
— Нет, Егор! — напрягся я. — Ни одного. Ни от тебя, ни от кого другого. Видно, не сработала лагерная почта, боюсь, пошли все твои письма в лучшем случае на самокрутки, а скорее всего, в лапы к операм. Я ведь и сам писал тебе окольными путями, но, вижу, и ты ничего не получал.
Егор кивнул и, мрачно глядя исподлобья, добавил:
— Я ведь, Гера, решил, что тебя уже нет в живых. Потому и перестал писать.
Мы помолчали. После долгой паузы Нестеренко, глядя мне прямо в глаза, сурово спросил:
— Значит, не знаешь ничего?
