Андрей Таманцев - Угол атаки
Это означало, что через три-четыре часа мачта ЛЭП будет поставлена на место, а еще через час-другой возобновится разгрузка состава и погрузка «Мрии». И никаких способов помешать этому у нас уже не было.
Так и вышло. И даже быстрей, чем я думал. Через два с половиной часа Ми-10 вернулся на аэродром, высадил солдат и охрану и ушел в сторону Транссиба. А еще через час на эстакаде пришли в движение все краны и погрузчики.
— А еще говорят, что армия ничего не может, — прокомментировал Артист. — Может, когда захочет.
— Когда очень захочет, — подтвердил Муха. — Да что же в этих долбаных контейнерах, если они так суетятся?
— Истребители, — объяснил Док. — Су-27 или Су-39.
— А ты-то откуда знаешь? — удивился Боцман.
— Сам смотри. Что на вагонах написано? «Собственность Улан-Удинского авиационного завода». Там как раз и делают «сушки».
Док извлек из чехла шифровальный прибор «Азимут», подсоединил к «Селене» и забегал пальцами по клавиатуре. Я взглянул на дисплей. Там появилось:
«Пастухов — Центру. Разгрузка состава возобновлена. Сохраняется ли необходимость прервать работы?»
— Отправляю? — спросил Док.
— Ну отправляй, — кивнул я. — Только как же мы их прервем?
Не ответив, Док нажал клавишу шифратора. Сигнал ушел на спутник. Я посмотрел на часы. Полдень. В Москве — шесть утра. Ответа можно было ждать часа через три: пока в этот таинственный Центр приедет начальство, пока прочитают, пока обсудят.
Ответ пришел через четыре минуты:
«Центр — Пастухову. Приказываю предотвратить вылет „Мрии“ любыми средствами».
Док охлопал себя по карманам, как человек, который ищет спички, извлек из камуфляжки черную пластмассовую коробочку радиопульта, ввел код и нажал пусковую кнопку.
Долбануло так, что с кустов стряхнуло капли росы. По проводам высоковольтной линии пробежали искры. И лишь потом донеслись раскаты двойного взрыва.
— Ексель-моксель, Док! — сказал Артист. — Сколько же ты туда зафигачил?
— Два заряда по килограмму.
— А сколько еще в запасе? — спросил я. Словно бы извиняясь, Док пожал плечами:
— Все. Больше нет ничего. Я и эти-то заложил так, на всякий пожарный.
Он снова придвинул к себе «Азимут» и набрал:
«Пастухов — Центру. Подача электроэнергии на объект возобновится не раньше, чем через сутки. Две мачты ЛЭП полностью уничтожены».
Центр спросил:
«Каким образом?»
Док показал мне текст. Я ответил:
— Не один ли им хрен? Взорвали.
Док перевел на канцелярский:
«Пастухов — Центру. Опорные мачты ЛЭП выведены из строя посредством взрыва».
Центр минут десять думал. Потом приказал:
«Доложите данные визуальной разведки. Особое внимание обратить на взлеты и посадки самолетов всех систем: количество, тип, время полетов, опознавательные знаки. Регистрировать режим работы аэродромных радаров. Докладывать обо всем происходящем на территории объекта. Не упускать ни малейших подробностей».
* * *
А в виске у меня все зудело и зудело.
* * *
Артист произнес:
— Нет ли у вас, джентльмены, ощущения, что нам отсюда нужно как можно быстрей валить?
Вот это у меня и зудело.
— Есть, — подтвердил я. — Ночью уйдем.
* * *
Но до ночи еще нужно было дожить.
Ощущение тревоги у меня все усиливалось и усиливалось, хотя для этого не было никаких очевидных причин. Все было обычным. На сторожевых вышках стояли солдаты, по двое на каждой, озирали окрестности через бинокли и стереотрубы. Грунтовку между линией ЛЭП и железнодорожной колеей утюжили бронетранспортеры и БМП с автоматчиками на броне. Усиленные патрули прочесывали русла ручьев и горные тропы.
«Мрия» стояла на прежнем месте в начале главной взлетно-посадочной полосы с задранным носом и опущенной аппарелью, готовая к погрузке. Утром пришли члены экипажа, походили вокруг нее и вернулись в военный городок коротать время в гарнизонной гостинице.
Прилетел Ми-10, забрал рабочую команду и «черных» охранников, ушел по-над железнодорожной колеей к месту взрыва. Часа через три снова появился, заправился, загрузил бетономешалку и какое-то оборудование, улетел. Задали мы работенки саперным частям. В условиях, приближенных к боевым. Ну, что делать?
Трудно в ученье, легко в гробу.
А чувство тревоги у меня все не слабело. И наконец дошло. Тишина. Не летали «миги» и «су». Все вертолеты, беспрерывно барражировавшие вчера над нагорьем, как шмели над цветущим лугом, стояли на площадках в окружении солдат охраны.
Экипажи кучковались возле машин, готовые по первому сигналу поднять их в воздух.
И еще одно наблюдение настораживало. Безлюдье возле вагончиков ПМС. Не дымили трубы «буржуек», не колготился рабочий люд. Создавалось ощущение, что всех срочно эвакуировали. А когда эвакуируют мирное население? Когда ожидают боевых действий. В военном городке тоже было непривычно безлюдно. Ну дела. Они что, ждут штурма?
Таким наблюдательным оказался не я один. Муха повертел головой, потянул носом, поморщился. На его размалеванном гримкарандашом «Туман» лице белели зубы, из-под каски поблескивали глаза.
— Чего это они не летают? — спросил он. — Вчера целый день летали, а сегодня хоть бы кто!
— Горючку, наверное, выжгли, — попытался найти объяснение Боцман. — У всех же сейчас лимиты.
— Ни фига, — возразил Муха. — Все вертушки с самого ранья заправили под завязку, я видел.
Он не стал объяснять, с какого места он это видел и что заставило его встать на рассвете, а мы из присущего нам чувства деликатности не стали спрашивать.
— И ракет нацепляли, — внес свою долю в общую копилку наблюдений Артист.
— Ракеты были, — возразил я.
— На «двадцать восьмом», — подтвердил Артист. — А на «двадцать четвертых» не было.
Он протянул мне бинокль. Я всмотрелся в сторону вертолетной площадки. И в самом деле: внешние узлы трех Ми-24 щетинились сверхзвуковыми ракетами ПТУР «Штурм-В».
— И вот что еще непонятно, — продолжал Артист. — Куда «черные» подевались? Вчера бегали как заведенные. А сегодня — ни одного.
Этой странности никакого объяснения не нашлось. Неуверенное предположение Боцмана, что им всем дали отгул, даже не удостоилось обсуждения. Гипотеза Артиста о том, что все они сидят на губе из-за того, что допустили проникновение постороннего зловредного элемента в расположение резервной дизельэлектростанции, тоже не выглядела убедительной.
Муха удалился для обдумывания в кусты, а Док вообще участия в обсуждении не принимал. Он сидел, согнув над «Селеной-5» большие плечи, и выстукивал на клавиатуре «Азимута» сообщение о результатах визуальной разведки. Время от времени поднимал к голубому небу замаскированную под болотный пенек физиономию, всматривался в легкие перистые облака, как бы пытаясь углядеть в них те самые мельчайшие подробности, которых требовал Центр, и вновь склонялся над «Азимутом». Отправив очередную порцию наблюдений, ждал уточняющих вопросов, терпеливо отвечал.
Из кустов выполз Муха и поделился результатами своих размышлений:
— Я понял! Они переоделись!
— Кто? — спросил Артист, уже забывший, о чем шел разговор.
— "Черные"!
— Во что?
— Не знаю.
— Иди еще подумай, — посоветовал Боцман. Муха хотел обидеться, но не успел и рванул в кусты. Говорят, халявного сыра не бывает. Халявного шашлыка тоже.
— Тихо! — вдруг приказал Док и поднял голову. Мы прислушались. Откуда-то сверху, с большой высоты, доносился слабый гул самолетного двигателя.
— Уже третий или четвертый раз пролетает, — объяснил Док.
Я перевернулся на спину и поднес к глазам бинокль. Успел увидеть лишь маленькое серебристое пятнышко на высоте километров семь-восемь. Оно прошло к юго-западу и растаяло в лучах склоняющегося к закату солнца. Инверсионного следа за ним не было. Значит, не истребитель. Скорость тоже была явно не сверхзвуковая — километров семьсот — восемьсот в час, не больше. Похоже на пассажирский самолет, но их трассы были очень далеко отсюда.
Я решил подождать. Километрах в трехстах — государственная граница. Если рейс не международный, самолет должен будет там развернуться. Значит, минут через сорок снова пройдет над нами.
Я оказался прав. Через полчаса вновь донесся нарастающий гул турбин. Я всмотрелся. Турбин было четыре — на консолях, под крыльями. Как у ильюшинских машин. Классический силуэт пассажирского лайнера. Что-то вроде Ил-76. И только какая-то непонятная круглая нашлепка над фюзеляжем.
— Что это у него за тарелка? — спросил Муха, временно вернувшийся к нормальной жизни.
— Какая тарелка? — не понял Боцман. — И в самом деле тарелка.
И тут мне стало нехорошо. Тарелка. Твою мать. Тарелка!
— Глуши связь! — крикнул я Доку. — Вырубай к черту! Быстро, Док! Быстро!
Он растерянно оглянулся на меня:
— Я уже все передал. А в чем дело?
Он взял у Мухи бинокль и всмотрелся в небо.
