Александр Афанасьев - Жертва особого назначения
Ничего не происходило, и дата начала саммита все близилась. Я даже начал сомневаться в том, что Аль-Малик – реальность, а не плод моего больного воображения. Но, наверное, так и должно быть – как только ты расслабляешься, жизнь дает тебе оглушительную плюху.
Это произошло девятого, за два дня до визита. День начался как обычно – я проснулся, позавтракал, поехал на работу. В Миннефти – здание охраняется так, что террористам не пройти, – я отдал ключ Вовану и сказал, что он свободен до шестнадцати по местному. Иракцы, кстати, несмотря на сильнейшую жару, все больше переходят на наш график работы – по восемь часов[37].
В шестнадцать часов я позвонил вниз, но машины в гараже не было. Посмотрел на часы, покачал головой и продолжил работу – благо она была. А ближе к семнадцати открылась дверь, и я увидел на пороге Павла Константиновича.
Мелькнуло в голове – Амани. Он добрался до нее, раз не смог до меня?
– Кто? – спросил я.
– Смольнов.
Я сначала не въехал. Просто не понял?
– Кто?!
И тут понял. Ё… твою мать.
Я просто не помнил фамилию моего верного Санчо Пансы, моего телохранителя, приставленного ко мне на случай покушения. Хотя – какой он, на хрен, Санчо Панса – в сорок-то лет и с двумя детьми. И из меня, признаю, хреновый Дон Кихот. Не получается у меня бесконечно и бескорыстно бороться с ветряными мельницами и не получается долго вздыхать по Дульсинее Тобосской. Не те сейчас времена.
– Где, – прокашлялся я от пересохшего горла. – Где?
* * *Вован.
У него было какое-то обиженное выражение на лице, как у ребенка, у которого отняли игрушку. Это было глупо: двухметровый здоровяк – с таким детским выражением лица. Но еще более глупо было то, что он лежал здесь на столе, в морге базы ВВС Балад, ожидая отправки на родину. Лежал как статуя, е… твою мать, я столько видел трупов. Порванных в куски, обгоревших. Я и сам закончу свою жизнь так – даже не сомневаюсь в этом. Нормальной смерти мне не будет, и это лучшая смерть из всех, какую я могу принять. Если я когда-то ошибусь, резать будут на куски, и резать долго. Или кожу снимут заживо. Но Вован… Казалось, что он встанет сейчас и пойдет.
Павел Константинович качнул головой. Солдат, который присматривал за моргом, понял, задвинул полку в холодильник обратно. Здесь, на базе, все строили американцы, поэтому и морг был типично американским. Высокий холодильник с ячейками, выдвигающимися на роликах. Как в американских детективах.
И в нем стоял ледяной холод.
– Как его? – спросил я, когда мы вышли из этого ледяного пристанища. Из последнего пристанища героев.
– Пять пуль, – сказал Павел Константинович. – Все пять в спину, с очень близкого расстояния. Одна – очень точно, в затылок. Двадцать второй.
– Двадцать второй? – не поверил я. – Может…
– Не может. Пистолет нашли около него, в переулке. Двадцать второй, «Рюгер» с глушителем.
– Где его нашли?
– В районе Мансур, на самой окраине, в проулке. Пистолет валялся рядом.
– Машина?
– Ее нет. Мы объявили ее в розыск, на ней номера, и она в списке.
В списке машин для обслуживания саммита.
Как он туда попал, в этот проулок? Как?!
– Оружие?
– При нем, оба пистолета. Он даже не пытался ими воспользоваться.
Кого он мог подпустить так близко?! В ком – так ошибиться.
ЦРУ? Не может быть, хотя пистолет однозначно их. Я даже представляю, что это – «Рюгер Амфибия». Американцы использовали его для охоты на багдадских улицах. Предельно опасное оружие, но только если стреляешь в ничего не подозревающего человека в нескольких метрах от себя. Двадцать второй калибр убивает ничуть не хуже, чем любой другой, но останавливающее его действие – совершенно никакое. Вован, с его двумя метрами роста и привычкой в свободное время «качать железо», мог бы свернуть шею убийце даже с пятью пулями в теле. Потом бы умер, но нескольких секунд ему бы хватило.
Так какого же хрена?!
– Сколько стоит сейчас квартира в Москве? – спросил я.
– Не понял.
– Да так. Ничего.
Полковник явно не был рад всему этому.
– Слушай сюда. Слушаешь?
– Так точно. – Я пытался собрать мозги в кучу и понять, что происходит.
– Саммит – через три дня. Москвичи зачистили все, что знали. Но что мы не знаем… В общем, возможно всякое. Американцы все еще здесь и явно ведут двойную игру. Аль-Малик на свободе и только что сделал ответный ход.
– Это не он, – сказал я.
– А кто?
– Не знаю. Но это точно не Аль-Малик. Не его почерк. Он или заложил бы бомбу, или выстрелил из снайперской винтовки. Он не подходит близко, не шутит с этим. Черт, я сам бы не подошел так близко!
Последние слова я почти прокричал.
– Уймись, – сказал полковник, и тут зазвонил телефон. Его. Он ответил, точнее, выслушал сообщение, сказал «понял» и нажал на отбой.
– Нашли машину, – сказал он.
– Где?
– Там же, на соседней улице. Поехали.
* * *Когда я вернулся домой, Амани уже была дома. Она была женщиной, и она была палестинкой. Дочерью народа, который слишком многих потерял за последние восемьдесят лет. Потому она все поняла – сразу.
– Кого?
Я прошел на кухню. Сел у стола, не зная, что делать.
– Моего друга. Того, который был всегда со мной, ты его видела.
Амани подошла ближе, прижалась ко мне, словно пытаясь высосать из меня мою боль. Так делают кошки – они ложатся на больное место.
– Не надо, – сказал я. – Не надо.
– Только Аллаху ведомы наши жизненные пути. Скажи: это предопределено Аллахом, и он сделал, как пожелал. А потом иди дальше.
– Ты веришь в Аллаха?
– Нет. Но эти слова помогают справиться с собой, когда ты кого-то потерял. Ему уже ничем не помочь. Проблема в тебе.
– Да, – согласился я. – Во мне.
– …
– У тебя есть гашиш?
– Что?
– Гашиш. У тебя же он бывает.
– Но ты… Тебе нельзя. В таком состоянии…
Я молча посмотрел на нее. Амани какое-то время колебалась, но потом встала и пошла за трубкой.
* * *Я курил гашиш первый раз. Честно, первый. Как-то так получилось, что я с детства какой-то не такой. В компании меня невозможно было сподвигнуть на то, чтобы выкурить бычок или там хлебнуть какой-то бормотухи. Все делали это за компанию, а я нет. И даже гордился тем, что все делают так, а я по-другому. Всегда шел против течения. И дальше как-то я никогда не жил для себя. Не пытался поддаться соблазнам.
Курение гагиша – это орбита. Недаром опытные наркоманы называют прием наркотика «слетать в космос». Или «сходить на орбиту». Я и был на орбите. Мое тело было почти что невесомым, это трудно передать словами, не уверен, что даже космонавты могут такое испытать. Я летел, а вокруг меня были звезды – разноцветные и так близко, что их можно было потрогать руками. Земля была рядом, я ее видел точно так же, как ее видят космонавты. И солнце было, и от него исходило тепло, но не испепеляющее, а ласковое. И луна тоже была.
И возвращаться на грешную землю совсем не хотелось. Я знал, что место человека здесь. В пространстве, в свободном полете. А не на земле, где мы убиваем друг друга. Я готов был парить вечно.
Вот только любой полет рано или поздно заканчивается. Кроме одного, последнего.
После очередной затяжки я увидел Аль-Малика. Он сидел по-турецки напротив меня и пыхал косячком. Я попытался его ударить, но он без труда отбил мою руку.
– Э-э, – сказал он. – Не мешай. Вот, дерни лучше.
– Мразь, – сказал я. – За что?
– Что – за что?
– За что ты убил Вована?
– Ты же знаешь, что это не я, – сказал Аль-Малик. И улыбнулся так мерзко, что мне захотелось его ударить. Но я не ударил.
– А Красина – тоже не ты?
– Красина я. – Аль-Малик сидел напротив меня, довольный и горделивый, как пьяный палач. – Здорово я их поймал, правда?
– Мразь.
– Не. Ошибаешься. Это ты – мразь. Хоть тебе никто этого и не скажет. Но в историческом контексте ты – мразь.
– Это почему?
– Потому что ты предал своих дедов и прадедов. Помнишь, что ты говорил своей шлюхе.
– Она не шлюха, ты, подонок.
– На вот, пыхни, пыхни, пыхни.
Я пыхнул. Но почему-то больше не взлеталось. Тело тянуло к грешной земле.
– Она шлюха, потому что ты к ней относишься как к шлюхе. Просто используешь ее для удовлетворения своей похоти.
– Да что ты знаешь?! – заорал я, а может, и не заорал, а просто сказал. – Я ей замуж предлагал выйти, понял?!
– Да? Она не говорила.
Дьявол. Он – дьявол. Сатана. Шайтан. Совсем не просто так эти слова созвучны.
– Отойди от меня, – сказал я и попытался положить крест. – Наша сила в могуществе Господа Нашего!
Не знаю, это ли говорят экзорцисты, когда изгоняют дьявола. Но мне больше ничего в голову не пришло. Это из «Дракулы» Брэма Стокера, я фильм смотрел.
Но дьявол не ушел. Вместо этого он снова пыхнул косячком.
– Хочешь, скажу, в чем ты не прав? В чем вы все не правы?
– Скажи, мразь.
– Хватит называть меня мразью. Вы виновны в том, что забыли дело наших дедов. Продались за миску похлебки. Это говорю тебе я, шайтан. Страшно?
