Илья Рясной - Большая стрелка

Стручок сумел добежать до «жигуля», который они угнали только что, и ввалился на сиденье. Башня рванул машину вперед, а Брюс высадил весь магазин в отстреливающегося шофера, но так ни разу и не попал.

«Жигули» вырвались, как ошпаренный мул, со двора и, резко набирая скорость, устремились по улице Ворошилова, сбив бабку с авоськами.

На миг повисла тишина. А потом подъезд огласил страшный вопль. Пятнадцатилетняя дочка директора, распахнув дверь на звонок, увидела свалившегося на пороге отца.

Брюс и Башня вернулись в полуразвалившийся домик на окраине города, который снимала команда для разных деликатных дел, где их ждали Художник и Хоша. Они притащили с собой находившегося в полубессознательном состоянии Стручка, иногда разум у того прояснялся и он хрипел:

— Врача, братаны… Умираю… Плохо, больно… Пожалуйста.

— Так получилось, да… Случайность, — возбужденно бормотал Брюс.

— Случайность? — усмехнулся Художник.

— Ну… не всегда же получается… Охранники очень быстрые оказались, да.

Хоша зло посмотрел на него. Его тоже уже начинали доставать залеты этой парочки.

— Хреново, — произнес он.

Тут на сотовый Художника позвонил Гринберг. Водочный заправила истошно кричал, нисколько не стесняясь, зная, что сотовые телефоны не прослушиваются.

— Он жив! Понимаешь, жив!

— Понимаю.

— И говорить начнет! У его палаты двое ментов!

— Ничего, решим проблему, — сказал Художник и отключил телефон. — Гринберг в гневе.

— И чего? — спросил Хоша.

— Говорит, что директор жив.

Хоша повернулся к покрасневшему Брюсу:

— Ты говорил, что он мертв.

— Может, ранили.

— Бабки с вас снимаются, придурки! — воскликнул Хоша и ударил ладонью о ладонь. — Что делать?

— Надо разузнать ситуацию, — сказал Художник. Он сел в машину и отправился на разведку. К вечеру расклад был ясен.

— Два омоновца у палаты. Сам Палубов пока в сознание не пришел, — сообщил он Хоше.

— Кто сказал?

— Клистер.

Клистер был своим человеком в горбольнице — один из врачей, кто оказывал команде услуги — выковыривал у ребят пули после перестрелки.

— Он не подъедет Стручка посмотреть? — осведомился Хоша.

— Обещал… Надо доводить дело до конца, — сказал Хоша.

— Как?

— Надо думать… Только Брюса и его оруженосцев к этому не подпускать. Им только в «зарницу» играть, дуракам…

Клистир подъехал в дом вечером. Осмотрел Стручка и заключил:

— Плохо дело. Его бы в стационар надо.

— Хорошо, — Хоша протянул ему деньги. Когда Клистер уехал, Художник сказал:

— Стручка надо кончать.

— Надо, — кивнул Хоша.

— Пусть кто заварил кашу, те и кончают…

Брюс, услышав, что надо кончить кореша, резко воспротивился:

— Не я! Стручок, он же… Это братан настоящий! Верный братан! Нет!

— Брюс, ты виноват, — спокойно произнес Художник. — А вину надо заглаживать.

Брюс сглотнул. Потом вынул пистолет.

— Ты стрелять будешь? — спросил Художник.

— Ну…

— Брюс, так не делается. Ты переполошишь соседей. На, — протянул Художник ему подушку. Брюс потряс головой.

— Что, привык из пистолета шмалять, чистоплюй! А ты ножом поработай! Но подушкой чище, — Художник протянул ладонь, и Брюс с неохотой отдал ему пистолет.

— Я так не могу, — воскликнул он.

Художник передернул затвор, невзначай направил ствол ему в лоб и улыбнулся змеино.

Брюс, шатаясь, пошел в соседнюю комнату. Не было его долго. Наконец он появился и выдавил:

— Сделано…

Теперь надо было решать, что делать с директором. Можно зашвырнуть в его палату гранату. Можно проникнуть в палату через окно. Можно заскочить в коридор, расстрелять омоновцев… Варианты были один другого хуже. А время подпирало…

Но утром позвонил Клистир и сообщил:

— У нас несчастье.

— Что?

— Умер Палубов.

— Вот ведь судьба какая, — сказал Художник. — Ну давай…

После этого Художник нащелкал номер Гринберга.

— Дела на поправку идут.

— Что?! — воскликнул замдиректора по коммерческой части «Эльбруса».

— Проблема решена.

— Как?!

— Остап Бендер говаривал — у нас длинные руки. Решили-и все, — Художник отключил телефон, положил трубку перед собой и только тогда перевел дыхание. Хорошо, когда проблемы решаются сами собой. И плохо, когда их делают тебе те, кто должен помогать их решать.

Художник физически ощущал, что в команде близилось время внутреннего разбора. И дядя Леша, который все замечал и все понимал, сказал однажды, когда они остались с глазу на глаз за бутылочкой джина:

— Художник, у тебя остается месяц-два. Они тебя похоронят.

— А тебя? — исподлобья посмотрел на него Художник.

— Я-то тварь безобидная и полезная… Но, может, и меня. Так что думай.

— Я и думаю…

Для себя Художник пока твердо решил стараться не подставлять спину и не есть из рук Хоши. И не появляться нигде без Шайтана.

После встречи с Крошкой предстояло еще важное рандеву. В переулках за метро «Шаболовская» Влад встретился со старшим лейтенантом Балабиным. Тот опасливо озирался, когда садился в машину. Устроился на переднем сиденье, втиснул папку между сиденьями.

— Да чего трясешься? — насмешливо спросил Влад.

— Есть причины, — недовольно произнес Балабин. — По-моему, о тебе не забыли. Какой-то гнилью тут все сильнее несет.

— Что за гниль? — заинтересовался Влад.

— Нам негласно посоветовали меньше общаться с бывшими сотрудниками, которые сейчас работают неизвестно где и неизвестно на кого.

— Имели в виду, конечно, меня, — улыбнулся Влад.

— А кого же еще?

— И от кого шорох весь?

— От Ломова.

— Ага.

— Ломов вообще насторожился, когда я сказал о тебе, что ты не за дело пострадал.

— Любопытно, что он имеет против меня?

— Та каша все кипит.

— Политик не успокоится?

— Наступил ты ему на мозоль… Ну а Лом, ты знаешь, сейчас он начальник отделения.

— Дослужился.

— Ну да, — скривился недовольно Балабин. — И теперь он самый правильный. Выслуживается, как только может. По отношению к руководству — постоянно стойка по команде «служить». Ну, а по отношению к нам рык по команде «фас» отрабатывает. Что с людьми власть делает, — произнес он обиженно. — Мужик как мужик был. А как дорвался до власти, сразу другим человеком стал.

— Ты Лома плохо знаешь. Он всегда таким был. Просто косил под своего парня.

— Влад, ознакомься с материалами, — Балабин погладил пальцами папку, с которой ему не хотелось расставаться. — Потом лучше уничтожь. Мне спокойнее будет.

— Обязательно… Ну что, старлей, бывай, — Влад протянул ему свою широченную ладонь.

— Бывай, — Балабин вяло пожал руку. Держался с Владом он как-то отстранение, как общаются с тяжело больными, безнадежными людьми — с жалостью и состраданием. Хотя ничего особенного не произошло. Просто переехал опера политический бульдозер.

Еще одна встреча намечалась с Гурьяновым. Они договорились встретиться у дома Влада и в спокойной обстановке, без шатающейся рядом по квартире Вики, обсудить положение.

Влад жил в двухкомнатной квартире в Кунцево. Странно, но когда ушла Люся с ее несносным характером, он вдруг ощутил глухую пустоту. Дом стал немножко чужим.

Влад заехал на тротуар перед домом. Вышел из машины. Снял дворники, дабы не вводить в искушение слабые души.

И услышал:

— Ложись, старшина!

По привычке, как много лет назад, в Афгане, заслышав этот голос, он рухнул на землю. Тут послышался грохот и пулями разнесло телефонную будку за его спиной.

Башня и Брюс гудели. Гудели так, что запирай ворота. Они сорвались с катушек полностью. Художник попытался их достать по одной срочной проблеме, но телефоны не отвечали. Это означало, что парни вышли на охоту.

Они устроились в однокомнатной квартире, которую снимали для плотских утех. Башня взял «Газету вечерних объявлений».

— Ага. Досуг, — нашел он фирму, в которой их еще не знали. Набрал номер и осведомился:

— Две шкуры на час сколько стоят?.. Дороговато заламываешь, подруга… Ладно, вези по адресу: Садовая, пятнадцать, пятая квартира. И побыстрее. Не томи.

Через сорок минут амбал-охранник привез двух девах — блондинку и брюнетку лет по двадцать каждой от роду.

— Сойдут? — скабрезно улыбнулся он.

— Сгодятся для сельской местности, — Башня неохотно отслюнявил баксы.

— Через час заеду, — уходя, пообещал амбал.

— Заезжай, — улыбнулся многообещающе Брюс. И пошло удалое веселье.

— На счет три раздеться. Кто быстрее, — смеялся радостно Брюс. — А то накажу.

Девчонки скинули одежду в рекордное время. Брюс, развалившийся на диване, зевнув, осведомился;

— Башня, ты их хочешь?

— Ага. Утюгом горячим по заду.

Девчонки напряглись. По роду деятельности им приходилось видеть всяких садистов и извращенцев, особенно славились своими дурными манерами черные. И нередко встречи эти кончались побоями, унижениями. Но тут уж работа такая.