Борис Сопельняк - Багровая земля (сборник)

«Услышать похвалу от такого человека, как Рашид, дорогого стоит», – не без гордости подумал я и, набравшись смелости, сказал:

– Помнишь, я говорил, что хочу увидеть лицо врага? Я увидел его, как и хотел. Но это был враг либо задумавший перейти на сторону законной власти, либо уже сделавший этот непростой шаг. А вот нераскаявшегося, убежденного, несломленного душмана я не видел. В тюрьме такие есть?

– Там только такие. Тюрьма Пули-Чархи предназначена для тех, кто по уши в крови. Чего же ты хочешь?

– Попасть в тюрьму.

– Попасть в тюрьму – не проблема, – усмехнулся Рашид. – А вот как выйти?

– Возьмешь на поруки, – подыграл я.

– Тебя?! Да ни за что! Слишком много знаешь. Обеспечим отдельную камеру, то бишь отдельный кабинет, – и сиди, пиши на здоровье.

– Мысль, конечно, интересная, но…

– Ладно, уговорил, – великодушно согласился Рашид. – С тобой поедет Азиз. Тьфу ты, привык к псевдониму. – чертыхнулся он. – С тобой поедет Саидакбар…

…Прошло три дня. Я уже начал терять надежду, как позвонил Саидакбар и пригласил в пятое управление ХАДа.

– Разрешение на посещение тюрьмы получено, – сообщил он. – Выезд через полчаса, в Пули-Чархи нас ждут. Кстати, Пули-Чархи – это название местности, где расположена тюрьма. Но как-то так повелось, что, когда говорят Пули-Чархи, то все понимают – речь идет о тюрьме.

Этот комплекс зданий в форме круга, обнесенного высоченной стеной, был построен еще при шахе. Дорога туда довольно приличная: километров двадцать по асфальту, а потом еще пять по проселку. Днем там спокойно, но по ночам движение прекращается.

И хотя в горах усиленные посты, кишлаки вроде бы мирные, а густой кустарник постоянно прочесывается, время от времени на дороге происходят ЧП. Мы приняли кое-какие меры безопасности, но самая главная – неожиданный выезд на неприметной серой «Волге».

В тюрьме нас действительно ждали, но все равно несколько раз придирчиво проверяли документы и осматривали машину. Наконец за нами захлопнулись последние ворота, и мы оказались во внутреннем дворе одного из секторов, где сидели осужденные, но пока еще не знающие приговора душманы.

– Минимальный срок для них – двадцать лет строгого режима, – рассказывал начальник тюрьмы подполковник Ариф. – Но мечтать об этом могут немногие, большинство получит высшую меру наказания – расстрел.

– И сколько их на вашем попечении?

– Двести девяносто два человека ждут оглашения приговора, пятьсот его уже знают.

– А где приговор приводят в исполнение?

– Во времена Амина это делалось прямо здесь, – кивнул он на металлическую дверь своего кабинета. – Видите кое-как заделанные отверстия? Это следы от пуль. Начальник тюрьмы расстреливал людей сам, именно в своем кабинете. Я это помню. Сам когда-то был заключенным и чудом избежал последнего визита сюда.

– Вот так судьба! – воскликнул я. – Бывший заключенный – начальник тюрьмы?

– Случается, – развел руками Ариф. – После освобождения я некоторое время работал на селе, но мне приказали – и я стал начальником тюрьмы. Что касается другого вашего вопроса, – замялся он, – скажу только одно: смертный приговор приводится в исполнение в соответствии со специальной инструкций.

– И не в этом кабинете? – натянуто улыбнувшись, уточнил я.

– Этим занимаются специально обученные люди и в специально отведенном месте, – не стал он отвечать на мою улыбку.

– Прямо как у нас, – продолжал я разговор на щекотливую тему. – После революции в Союзе тоже стали расстреливать каждый день, а специалистов не хватало. Вначале этим занимались, если так можно выразиться, любители. Считая, что выполняют партийный долг, они с наслаждением всаживали пули в затылки осужденных. Это делалось в свободное от выполнения основных чекистских обязанностей время.

Одним из первых таких «любителей» считался комендант Московского Кремля Павел Мальков. Его основной обязанностью была охрана ворот, проверка пропусков, уборка площадей. Но вот поступил приказ расстрелять Фанни Каплан, которая якобы стреляла в Ленина. За покушение на вождя надо было кого-нибудь наказать, и выбрали для этого отсидевшую много лет на каторге полуслепую эсерку Каплан.

Бывший матрос Мальков никогда раньше в безоружных женщин не стрелял, а тут – такое серьезное поручение. Мальков, можно сказать, был натурой артистической.

Вместо того чтобы привести девушку в подвал и там разрядить в нее револьвер, он выкатил во двор несколько грузовиков, к воротам поставил легковушку, а вокруг рассредоточил вооруженных латышей. Не хватало только оркестра! Но звуки труб заменил рев одновременно запущенных моторов. Под эту какофонию Мальков приказал Каплан подойти к легковушке и разрядил в нее всю обойму.

А куда девать труп? Хоронить эсерку запретило начальство, а труп было приказано «уничтожить без следа». Крематория тогда еще не имелось, и Мальков решил тело Каплан сжечь в бочке с бензином. Не сразу, но бензин загорелся. И тут же из всех окон стали выглядывать любопытные лица: уж очень аппетитно пахла жареная человечина.

Согласитесь, что такого рода расстрел – мероприятие хлопотное и достаточно дорогое. А ведь назревал «красный террор», когда всякого рода врагов – от студентов до священников и от офицеров до бывших помещиков – расстреливать приходилось сотнями. Зачем тратить целую обойму на одного человека, если при умелом подходе хватит и одного патрона?! Вот и пришлось расстрельное дело ставить на поток. Ничего, со временем нашлись способные люди, которые быстро освоили новую специальность, и профессия «исполнитель смертных приговоров» стала одной из самых престижных. Хотите, расскажу, как?

Саидакбар пожал плечами, а начальник тюрьмы заинтересованно кивнул.

Хотя об их существовании знала вся страна, а результаты деятельности время от времени становились достоянием печати, хотя встречей с ними пугали маршалов и генералов, народных артистов и партийных деятелей, простых рабочих и зажиточных крестьян, ни фамилий, ни имен представителей этой древнейшей профессии никто не знал. А вот лица их стали известны многим. Правда, это было последнее, что видели те «многие».

Тот, кто отправлял людей на тот свет, деловито перезаряжал револьвер и шел к следующей жертве. Убивать – его профессия, и чем больше он убьет, тем выше звание и больше орденов, тем безграничнее авторитет в глазах начальства.

Их первыми серьезными жертвами стали члены царской фамилии. Если о трагической судьбе Николая Второго, его жены, дочерей и сына написано и рассказано немало, то о его родных и двоюродных братьях, о его старших наставниках – братьях отца, почти ничего неизвестно, кроме того, что восемнадцать представителей Дома Романовых были казнены. За что? Ведь никто из них не воевал на стороне белых, не организовывал заговоров с целью свержения советской власти, не пытался вывезти несметные богатства. Убили их только за то, что они – Романовы.

Ну чем был опасен новым обитателям Кремля великий князь Николай Михайлович?! Известнейший ученый-историк, он проводил все свое время в тиши кабинета, рылся в архивах, не вылезал из библиотек. В конце концов он издал книгу, в которой доказывал, что Александр Первый не умер в Таганроге, а еще тридцать пять лет жил отшельником под именем Федора Кузьмича.

После потрясшего всех ареста за Николая Михайловича вступилась Академия наук, небывалую активность проявил Максим Горький. Они обратились лично к Ленину с просьбой освободить бывшего великого князя, приводя доводы о том, что тот всегда был в оппозиции к императору и во всем мире известен как ученый-историк. То, что они услышали в ответ, вошло в анналы: «Революции историки не нужны!» Николая Михайловича отвезли в Петропавловскую крепость и без какого-либо суда и следствия расстреляли.

Такая же участь постигла его брата – Георгия Михайловича, который был известен как искусствовед и директор музея Александра Третьего – ныне он называется Русским музеем.

Войдя во вкус, верные ленинцы не стали церемониться и с Дмитрием Константиновичем, который вначале был моряком, но из-за того, что страдал морской болезнью, сошел на берег и стал коннозаводчиком. Он так увлекся лошадьми, что у него не было времени даже жениться, не то что заниматься политикой.

Присоединили к нему и Павла Александровича, который на долгие годы от Дома Романовых, кстати, был отлучен: он влюбился в замужнюю женщину, отбил ее у мужа и, вместо того чтобы завести интрижку, взял да и женился на ней. Дядюшка императора даже написал манифест, в котором требовал от царя принятия Конституции. В глазах новой власти этот демарш ничего не стоил, и его отправили в Петропавловскую крепость, где морозным январским утром вместе с братьями расстреляли.