По кличке Рейнджер - Сергей Иванович Зверев
– Мудрая мысль.
– Дельная мысль, Сахиб.
– Так вы едете?
– А ты предлагаешь отказаться? Если все-таки что-то случится… Сахиб, раздави эту чиновью букашку.
– Я его достану и на том свете, – пылко воскликнул Шарифов.
Комплекс охраняли двое скучающих милиционеров. Они проверили документы и пропустили Амарова в здание. Тут же «шестерка» из прислуги провел его в раздевалку. Там азербайджанец разоблачился.
Стол в предбаннике был накрыт. За столом сидели двое: вице-губернатор Яков Гопман и главарь «красноармейцев» Хамсай.
Лицо Хамсая удивленно вытянулось. Амаров, тоже очень удивленный и раздосадованный, скрыл свои чувства и вежливо поклонился:
– Вечер добрый всем.
– Присаживайся, – кивнул вице-губернатор.
Откуда-то из-за двери возник официант. Он разлил вино по бокалам.
– За встречу друзей, – поднял Гопман бокал и гнусно хихикнул.
Хамсай нахмурился и не двинулся с места. Амаров насмешливо глядел на него.
– Уймитесь, горячие парни, – хмыкнул вице-губернатор. – Мириться вас собрал.
Амарову хотелось сказать – без сопливых разберемся. Но он лишь закивал.
– Не я все начал, – прошипел Хамсай, которого после несостоявшейся «стрелки» продержали сутки в камере и выпустили – злого, созревшего для кровавой мести.
– Я начал, – кивнул вице-губернатор. – Рынок «Гяндже» выделен. Написано пером, топором не вырубишь.
– Смотря каким топором, – буркнул Хамсай.
– В городе – разборы. По телевизору вчера репортаж показали. Вам что, нужна бригада прокуратуры из Москвы? Нам – нет, – сказал Гопман.
– Но… – попытался возразить Хамсай.
– Вы миритесь. Или…
– Или? – заносчиво осведомился «красноармейский» главарь.
– Или к разбору подключатся люди со стороны. И всем на орехи достанется.
– А убытки кто оплатит? – возмутился Хамсай.
– Вот именно, – поддакнул азербайджанец. – Хулиганили. Людей били. Товар уничтожили. Плохо вели себя. Плохо.
– А ну, давайте, – потер руки вице-губернатор. – Можете прямо здесь друг другу зубами в филейные части вцепиться. Посмотрим. – Он хихикнул придурочно.
В нем проскальзывала болезненная нервозность с сумасшедшинкой.
– Рынок останется за нами, – сказал Амаров.
– За вами, – согласился Хамсай. – А процент с оборота за нами.
– Какой такой процент, сынок? – покачал укоризненно головой Амаров.
– Небольшой. Треть. Только с реального оборота, не бумажного.
– Ая-яй. – Амаров посмотрел на него как на шизофреника.
Начался ожесточенный торг, за которым с наслаждением наблюдал вице-губернатор Гопман. На его лице была написана радость ребенка, которого привели в цирк.
* * *
– Это… Ну давай. – В дверях Татарин хлопнул Эллу по заду.
– Синяки останутся, дурак!
– Приду. Завтра, – махнул он рукой и направился вниз по лестнице.
Он сел в «БМВ», стоящий перед домом. По телу растекалась сладкая истома. Он не мог отойти от сегодняшней ночи. Элка с Галкой – лесбиянки. Надо же! Втроем балдежно погуляли. Он уже три месяца пользовал их поодиночке. Первый раз развлекались все вместе. Девчонки терлись друг о дружку, потом принимались за него. А он время от времени стискивал их в объятиях, и ему очень хотелось, чтобы они кричали, корчились от боли в его руках.
– У, бля, – покачал он головой и тронул машину с места. Вырулил с тесного двора на улицу Жукова.
Татарин был из племени отморозков. Сколько он себя помнил – всегда кого-то бил, размазывал по стенкам, с кем-то махался. Когда ему исполнилось шестнадцать, изнасиловал свою двенадцатилетнюю сестру. Мать, пьяная вусмерть, в это время храпела, зарывшись мордой в опрокинутое мусорное ведро.
Сестра оказалась не в претензии, ей понравилось. Через два года она перебрала дозу дихлофоса в подвале и умерла, но Татарина это особенно не удивило и не огорчило. Окружающие люди представлялись ему какими-то неясными, тусклыми фигурами. Они не вызывали у него никаких чувств. Они становились интересными, только когда кричали от боли.
Он страдал истерией. Вид крови распалял его. Вид беспомощной жертвы доводил до безумия. А при столкновении с более сильным и отчаянным противником в нем шевелился колючий холодный зверек, лишавший его сил. В мире не существовало ничего, что заставило бы его пожертвовать собой. Он не годился в солдаты и телохранители. Но он идеально подходил на роль киллера и палача. Совесть он считал выдумками малахольных, ни на что не годных недоумков. Жалость принимал за слабость. Слово «сострадание» он не мог выговорить без запинки. В его тупой башке с трудом ворочались немногочисленные мысли, и ни одна из них не способна оторваться хоть на сантиметр от земли.
В «красноармейской» банде его считали крутым. Здоровенный, косая сажень в плечах, с бычьим загривком и мощными плечами, весом далеко за центнер, он хорошо стрелял – натренировался в каком-то левом спортивном обществе, через которое прошли многие «красноармейцы». И никто не знал о том холодном предательском зверьке, сидевшем в нем.
Дел крутых давно не подворачивалось, и Татарин начал скучать. Еще года два назад, когда он только прибился к Хамсаю, разве такая жизнь была? Людей вывозили за город, подвешивали на суку и жгли пятки. Закапывали по горло в землю – это почему-то действовало лучше всего. Воевали сперва с «централами», пока не скорешились с ними, потом с кавказцами, пока все не утряслось. Несколько раз его задерживала милиция. Но братва не оставляла в беде – быстро вызволяли, выкупали. В городе ведь все продается и покупается.
Уже год продолжалось затишье. Сферы влияния распределили. Кого надо – замочили. Теперь знай только бабки собирай да еще иногда долги выбивай. Скукотень!
Татарин втайне от Хамсая совершил в это время несколько набегов на городских бизнесменов. Работал с двумя корешами, голью перекатной. Для них каждый бакс – сумма. А он делал это не столько ради бабок, сколько для удовольствия.
Три месяца назад он потешился мокрухой. Одна его подружка обратилась за помощью. Сошлась с каким-то парнем. А когда собралась его бросать, тот потребовал с нее возместить все деньги, которые на нее потратил за год, – что-то около пяти тысяч долларов. Татарин с теми двумя корешами ему и возместил все. Убивать сначала не хотели. Вывезли за город. Отметелили. Татарин погорячился. Не сдержался. Будто шлюз какой-то в мозгах открылся, когда этот малахольный ползал перед ним на коленях. И Татарин не смог остановиться. Перевел дух только тогда, когда кореша пытались оттащить его от уже мертвого тела.
Та терапия пошла ему на пользу. После нее он воспрянул духом. И вот с черными конфликт. Это хорошо. Будет работа. Будут деньги. Начнутся стоны и мольбы о пощаде на радость палачу. Хотя, поговаривают, Хамсай решил с азерами на мировую идти. Козел этот Хамсай. Слабак. Эх, если бы его да по горло в землицу… Татарин сладостно прижмурился, улыбнулся, побарабанил пальцами по рулевому колесу.
Он вдавил газ. «БМВ» вылетел на встречную полосу, обогнул медленно плетущийся, как слон на водопой, рейсовый автобус и устремился вперед. Правила дорожного движения он не уважал.
Перед поворотом с Пригородной на Чистый переулок часть пустынной дороги оказалась обнесенной оранжевыми колпачками. И надо же, в самом узком месте застыл заглохший «Москвич» – ни
