Дмитрий Красько - Волк-одиночка
Входная дверь оказалась заперта. Как мне удалось выяснить с помощью зажигалки — на накидной крючок изнутри. Возможно, Камена был не единственный хахаль у своей девицы, и та на всякий случай подстраховывалась, чтобы кто-нибудь посреди ночи не вломился и не попортил общих впечатлений своей незванной физиономией. А может, просто предприняла разумные меры предосторожности.
В любом случае, остановить меня, скользкого, как сопля, было трудно. И тем более этого не могла сделать простая деревянная дверь, к тому же изрядно рассохшаяся и непрочно сидящая в петлях. Я без труда просунул в щель мизинец и, поддев крючок снизу, сбросил его. Путь был открыт.
Толкнув дверь, я поморщился, услышав ее недовольный скрип. Одно дело, когда скрипит калитка, совсем другое — входная дверь. Как бы ни был крепок предутренний сон, а меру знать все равно надо. Поэтому я разулся и, бесшумно ступая босыми ногами по, хвала Всевышнему, все еще достаточно прочным половицам, пошел вперед.
И влез пальцами правой ноги во что-то мягкое. Чертыхнувшись про себя, снова достал из кармана зажигалку и чиркнул ею. Ну его к лешему, в самом деле, еще врежусь во что-нибудь в темноте — по опыту знаю, что в чуланах у людей всегда куча разного хлама навалена. Грохоту тогда не оберешься. Не только хозяев подымешь — еще и соседей перебудишь. И тогда можно будет смело ставить крест на всем походе. Да и на мне, наверное, тоже.
В свете зажигалки я приметил дорогу и, погасив огонь, снова двинулся вперед. Мягкое, в которое я влез, оказалось телогрейкой. Какого хрена она делала посреди чулана прямо на полу — даже не спрашивайте, не знаю. Но, переступив через нее, я пошел дальше.
По памяти нащупал ручку от двери в дом и потянул на себя. На сей раз обошлось без скрипа — дверь была плотно подогнана и утеплена, петли хорошо смазаны. Шагнув в обволакивающую темноту жилого помещения, я остановился, раздумывая: зажигать свет или еще раз воспользоваться зажигалкой. И в том, и в другом случае были свои плюсы. Но были и минусы. Тем не менее, пораскинув мозгами, я решил, что лучше все-таки свет зажечь — вдруг дело примет крутой оборот. Тогда мне лучше иметь над головой постоянный источник, чем раз за разом, как идиоту, чиркать зажигалкой вместо того, чтобы начинать — или продолжить — обрабатывать Камену. Такие вот доводы.
Любовница Камены, судя по всему, нужды не испытывала. Во всяком случае, на электричестве не экономила. Как только я нащупал выключатель и нажал на него, под потолком ярчайшим ослепляющим светом вспыхнула люстра о пяти довольно мощных лампах. И комнатка, размером-то всего ничего — три на три — оказалась высвечена до самых тайных закутков. Ничего не скроешь.
Я невольно поморщился, а потом испугался — от такого яркого света любой, даже самый крепкий, сон бегмя сбежит. Скажет: да нафиг вы мне, такие веселые, нужны? При таком свете не сны смотреть, а на огороде ковыряться надо.
Но ничего страшного не произошло. Никто не проснулся до срока, не закричал дурным голосом. Все было тихо и мирно. Потому что смежные помещения были занавешены плотными иссиня-черными драпировками.
Отодвинув одну из них, ту, что пошире, я увидел кухню. Небольшая кирпичная печь с мощной восьмилитровой бадьей наверху, от которой аппетитно тянуло борщом. Хозяйка, если она действительно была любовницей молочного магната, должна была жить одна, так что наличие этой емкости повергло меня в легкий шок — для кого это она столько наготовила? Вряд ли Камена был способен упороть восемь литров русского народного блюда, даже отработав в постели за себя и за того парня. В общем, вопрос. Ответа на который я так и не нашел.
Зато, пошарив глазами по окружности, нашел другое. А именно — подставку для посуды. А в ней, среди прочего хлама, весьма неприличных размеров миску — как раз под стать богатырской кастрюле с борщом. И у меня против воли потекли слюнки. Но, помимо миски, я обнаружил еще кое-что — очередной дверной проем, задрапированный шторой.
Чувство долга победило, и я, подойдя к шторе, отдернул ее и чиркнул зажигалкой — разыскивать выключатель не стал, потому как имел смутное подозрение, что ничего серьезного в этой комнате не обнаружу. Так, собственно и оказалось — здесь было нечто вроде кабинета-библиотеки — полки, уставленные книгами, стол заваленный бумагами, компьютер, принтер, сканер. Интересно, кем работала подруга Камены?
Решив, что дальнейший осмотр смысла не имеет, я водрузил штору на место, обернулся и вынул из общей кучи ту самую приглянувшуюся мне огромных размеров миску. Чувство голода, то есть, взяло верх над всеми другими чувствами. Хотя, собственно, ничего сверхъестественного в этом не было. Я пришел в гости, а законы гостеприимства предполагают в таких случаях угощать пришельца. Не стану же я будить хозяина, чтобы он меня обслужил? Сам управлюсь, не маленький. Если же хозяин проснется, думаю, не осерчает. Тем более, что у меня под рукой «Беретта» и «Макаров».
Наложив себе полную посудину, даже с солидных размеров мослом, — насколько я понял, говяжьей лопаткой, — я вышел в ярко освещенную комнату, вынул «Беретту» и, положив ее рядом с собой на стол, — осторожность превыше всего, — принялся за еду.
Не знаю, какой любовницей была владелица этого дома, а хозяюшкой она оказалась очень и очень неплохой. Под бумажной салфеткой в хрустальной чашке лежал нарезанный хлеб, так что мне на этот счет даже суетиться не пришлось. Да и вкус борща говорил о том, что дамочка готовить любит и умеет. Одно, знаете ли, удовольствие — кушать стряпню, приготовленную с душой.
Хозяйка все-таки проснулась. Я к этому времени уже успел обглодать мосол, в самом деле оказавшийся лопаткой, и умять три четверти оставшегося борща. Так что когда она, сдвинув в сторону портьеру, появилась в дверном проеме, я чувствовал приятную полноту в желудке и не менее приятную умиротворенность в душе.
Подняв взгляд на часы, я зафиксировал время — пять тридцать пять — и посмотрел на девицу. Она была действительно недурна собой, довольно высока — чуть выше метра семидесяти, стройна, с пышными каштановыми волосами, стриженными в каре. Возраст — лет двадцать пять. Гибкая, миловидная. Такая и в постели должна быть хороша.
— Салют, — бодро сказал я. — Борщ жутко вкусный. Чуть ложку не проглотил.
Она молчала. Она вообще, похоже, потеряла дар речи. Впрочем, что тут удивительного — запираешь дверь на крючок, ложишься спать, а когда просыпаешься, видишь, что за твоим столом сидит совершенно непонятный и незнакомый мужик и рубает твоей ложкой из твоей миски тобою приготовленный борщ. От этого и глаза круглыми станут — что, собственно, с девушкой и произошло, — и челюсть может отвалиться — чего она, по счастью, избежала.
— Не стоит так таращиться, — посоветовал я. — От этого куриная слепота бывает. Давайте лучше знакомиться. Меня Миша зовут. А вас?
— Роза, — как я понял, совершенно автоматически отозвалась она. Но, сказав «а», тут же принялась за все остальные буквы алфавита. Единственное сказанное слово, похоже, освободило речевые шлюзы, блокированные неожиданной картиной. — Кто вы такой? Что вы делаете в моем доме?
— Я кушал, — я честно показал на почти пустую миску. — Вы, Роза, клянусь скальпом моего прадедушки, чудесно готовите. Борщ — просто объедение. Мосол — вкусноты неописуемой. Хотя это уже, наверное, не очень ваша заслуга. Все равно — примите мои поздравления.
— Спасибо, — она вовсе не выглядела испуганной. Скорее — рассерженной и раздосадованной. И голос был не визгливым, как можно было ожидать, а холодным и раздраженным. — Может быть, вы все-таки объясните, кто вы такой?
— Может, и объясним, — без труда согласился я. — Да и как можно утаить что-то от такой чудесной хозяйки, как вы, Розочка? Целую ваши ручки за этот борщ, а я просто небольшой таксист, и ваш борщ не дал мне заработать язву желудка, если не сказать хуже. Я шел мимо и, не смотря на жуткий западный ветер, унюхал этот запах и завернул к вам. Вы не поверите, Розочка, но за мой нос любая охотничья собака удавится. Такого носа, как у простого таксиста Миши Мешковского, нет больше нигде в этом дурацком огромном мире, можете поверить мне на слово. А если не верите, посмотрите в мои голубые глаза — разве такие глаза смогут солгать такой красивой девушке, как вы, Роза?
После моей дурацкой речи Роза окончательно ошалела. В глаза мне она, понятно, заглядывать не стала, но, выдвинув стул, уселась напротив. Причем я заметил, что и движенья у нее, что надо — плавны и грациозны, любого мужика с ума сведут. Тем более, если она, как сейчас, будет в пеньюаре, из под которого просвечивают небольшие упругие груди и который выгодно подчеркивает рисунок живота и бедер. В общем, Камена выбрал себе девушку что надо. В какой-то мере я ему даже завидовал. Если учесть, что сам я, после ухода Женечки, теплоты женского общества не испытывал, то, думаю, чувства мои понять не сложно.
