Дмитрий Красько - Волк-одиночка
Я ловко выполнил разворот на пятачке — и обалдел. Потому что в луче света оказался пятнистый. И в руке у него был пистолет. Где он его раздобыл — черт знает, только целился теперь в машину. Грубо выругавшись, я вывернул баранку и нажал на газ. Но за мгновение до этого раздался выстрел.
Все обошлось благополучно. Скорее всего, у гуманоида дрожали руки, в чем не было ничего удивительного, учитывая его состояние. Пуля, в общем, то ли в землю воткнулась, то ли в небо полетела, оставив и меня, и машину целыми и невредимыми. А потом я боковым зрением увидел, как пятнистый поднес пистолет к виску, и сквозь закрытые окна в кабину ворвался треск второго — и последнего на этой поляне в эту ночь — выстрела.
Глава 10
Так бесславно закончил свое движенье по полной неожиданностей дороге жизни бесспорно умный и даже где-то талантливый человек, которого природа обделила красивой внешностью, зато сделала незабываемым. Внешний вид парня, покрытого пятнами, врезался в память, как шило в задницу. Что ж, как написали в свое время немцы над воротами Бухенвальда — «Каждому — свое». Нацистам — Нюрнберг, Наполеону — Ватерлоо, шведам — Полтаву. Всем прочим — второе пришествие и судный день. Ждите.
Странно, но за все время, проведенное нынешней ночью в компании пятнистого и Васька я так и не испытал ощущения, что уже на грани и подобрался к самому краешку жизни. Как-то слишком по-глупому решили шестерки Камены покончить со мной. Глупо и безоглядно. Словно не подозревали, что даже кролик, загнанный в угол, может покусать волка. У меня оказался туз в рукаве, и, к их великому сожалению, я испортил им всю игру. Они о такой возможности даже не подумали. Но я-то про свой секретный туз знал с самого начала, возможно, поэтому и не испугался по-настоящему.
А сейчас было уже поздно — и пугаться, и совершать прочие глупости. Все осталось позади, и все, если говорить откровенно, вышло не так уж плохо. Я, хреново себя чувствующий, двукратно уступающий противнику в численности, не только с честью вышел из ситуации, но и наголову разгромил — можно сказать, уничтожил — врага. Сам при этом даже не оцарапавшись. Зато поимел информацию, в которой отчаянно нуждался. Так что — и появись такая возможность — переигрывать ситуацию наново не стал бы.
Конечно, гуманоид спорол глупость, выложив мне адрес зазнобы своего босса еще в баре. В его оправдание можно сказать, что он не знал, как все обернется, считая, что сто шансов из ста — у него в руках. Но это были уже его проблемы. А вернее даже, проблемы Камены — гуманоид больше не страдал от их избытка. У него теперь вообще никаких проблем не было. Назвал адрес и убыл в безвозвратном направлении. А я теперь ехал, куда он указал.
На Твердокаменном Взгорке я бывал лишь однажды. Шесть — примерно — лет назад отвозил туда бабушку-божий одуванчик. Бабулька, скорее всего, ехала помирать, хотя изо всех сил отпиралась, утверждая, что едет к внучке на блины. Ха! Видел я эту внучку! Если вы мне скажете, что она умеет печь блины, я буду два часа гадко хихикать вам в лицо. Она даже яйцо в сковородку разбить не сумеет. Если, конечно, судить по внешнему виду.
Внучка, помнится, проживала в доме за номером тринадцать. У меня это в памяти сохранилось, потому что число несчастливое. Тринадцатый дом был последним на Твердокаменном Взгорке. Дальше там вообще ничего не было, кроме водокачки. Такая патриархальная картина кисти неизвестного художника — чуть больше десятка аккуратных деревенских домиков, шикарные сады, буйно колосящиеся огороды. Куры в собственном дерьме ковыряются… Если есть машина, чтобы наезжать в город за покупками и на работу, жить можно. И даже хорошо отдыхать по выходным дням. Все бы хорошо, если бы не одно «но». С запада Твердокаменный окаймлялся очистными. Большими — весь огромный город сбрасывал туда свои трудовые фекалии. А поскольку в середине августа устанавливался стабильный западный ветер, до конца октября на Взгорке было трудно пребывать — стеснялось дыхание. Так что в части отдыха на лоне природы у Камены, скорее всего, нынче напряг.
Изрядно поплутав по лесу, куда меня завезли Васек с пятнистым и где я не запомнил дороги, поскольку был непростительно сильно увлечен рассказом о коротком романе амбала с медсестрой Верочкой, я таки сумел выбраться на трассу. Но еще долго, топя педаль газа и направляя «Шевроле» куда-то вперед, не мог сообразить, где нахожусь. Только когда в свете единственной действующей фары сверкнул указатель, что, дескать, до Омска столько-то километров, до Воронежа чуток побольше, а до Москвы вообще можно не доехать, я определил свое местоположение на планете Земля. Я был на ее поверхности. Но, собственно, не это главное. Я был на Западном шоссе, причем — закон, сами понимаете, подлости — удалялся от города. И преуспел в этом. На целых шестнадцать километров. Если учесть, что ехать мне предстояло, ни много ни мало, аж до Взгорка, то расстояние можно было смело удваивать. А электронные часы на приборной панели показывали четыре тридцать восемь утра. Слишком уж подзадержали меня бывшие обладатели «Шевроле». Хорошо хоть, что тумана за городом не было, так что в скорости можно было себя не ограничивать.
И я развернулся и помчался в обратном направлении. Спидометр демонстрировал, что я безнадежно глуп, поскольку уже почти труп — стрелка колебалась где-то на отметке сто шестьдесят. Километров в час, естественно. Автомобиль очень неприятно покидывало из стороны в сторону — ночью было уже холодновато, конец октября, все-таки. Асфальт остывал, слава богу, инеем не покрывался, но становился все более и более скользким. Так что малейший ветерок добавлял неприятных ощущений подергиванием баранки в руках да рысканьем машины по шоссе.
И все-таки скорость я не снижал. Отыгрывал минуты и секунды. Старался поспеть в нужное место по возможности раньше — тогда выигранное в этой гонке время пойдет на пользу. Например, в случае необходимости позволит провести работу над ошибками. Или, на худой конец, спрятаться где-нибудь так, чтобы даже археологи через тысячу лет не отыскали.
Дорога с благодарностью восприняла мою езду. Она же почти как живая — дорога. За девять с лишним лет своего таксерства я это понял. Она может приласкать, а может и отомстить. Она может свести с ума и заставить забыть обо всем, но может и открыть глаза на многие вещи. Нынешней ночью дорога была благодарна мне за то, что я есть, и за то, что я на всю катушку пользуюсь ею. А ей нравилось осознавать, что кому-то очень нужна, потому она и не сбросила «Шевроле» в кювет, удержала на себе.
Тем не менее, ворвавшись в город и сбавив скорость почти вдвое, я вздохнул с облегчением. Вы, возможно, будете смеяться, но я не совсем камикадзе. Я даже совсем не камикадзе. Я люблю эту жизнь, какой бы паршивой она порой не оказывалась. Но когда меня в задницу клюет жареный петух, готов рискнуть. И рискую. До сих пор это сходило мне с рук, и я очень надеюсь, что так будет продолжаться еще долго.
В общем, по городским улицам я катил на общепринятой скорости, — чуть более шестидесяти километров, хотя при плотном тумане это было несколько опасно, — пытаясь при этом прокрутить в голове варианты предстоящей встречи с Каменой.
Вариант номер один: Камена оказывается у любовницы, я каким-нибудь способом проникаю в дом и вершу, прости, Господи, правосудие. Вариант номер два: Камены у любовницы не оказывается, я пытками и угрозами заставляю любовницу назвать мне его домашний адрес и еду туда. Вот, в принципе, и все. Больше вариантов не просматривалось, как я ни старался.
Часы показывали ровно пять, когда я штурмом одолел дорогу на Взгорок — было самое время для свершения черных дел. У честных людей в эти минуты, как утверждают умные сомнологи, наступает самый крепкий предутренний сон, прервать который труднее всего. Я не хочу сказать, что Камена был честным человеком, но вряд ли он страдал от бессонницы. Когда, конечно, не на работе, не бабло считает. Но сегодня он ведь был не на работе, я проверял.
Поэтому, остановившись у седьмого домика, я безо всякой опаски вылез из машины, открыл калитку, не обратив внимания на ее отчаянный скрип и, пройдя по дорожке, оказался перед крыльцом.
Собаки у любовницы Каминского, слава богу, не было. Да и зачем нужна собака в таком захолустье, где жители всех тринадцати домов знают друг о друге все. Даже то, у кого в какой тональности скрипит кровать. Здесь, подозреваю, с роду не слышали о ворах, а чужие на Взгорок если и забирались, то крайне редко, да и то — приятно провести время. Это я был исключением из правила, которое это правило подтверждает. Раз в сто лет перебаламучу жизнь Твердокаменного, после чего он еще на сто лет погрузится в патриархально-болотистую тишину.
Входная дверь оказалась заперта. Как мне удалось выяснить с помощью зажигалки — на накидной крючок изнутри. Возможно, Камена был не единственный хахаль у своей девицы, и та на всякий случай подстраховывалась, чтобы кто-нибудь посреди ночи не вломился и не попортил общих впечатлений своей незванной физиономией. А может, просто предприняла разумные меры предосторожности.
