Крымский оборотень - Александр Александрович Тамоников
И он тотчас же растворился в темноте, будто его и не было.
– Вроде все в порядке, – доложил Волошко Ольхину, а заодно и всем остальным. – Дамочка дома. Одна, без гостей. Данные – точнее некуда, потому что источник информации – надежнее не бывает.
– Вперед! – скомандовал Ольхин, и вся группа направилась к дому, где проживала Любка, которая, возможно, была фашистской шпионкой Дуней.
Бойцы неслышно подошли к дому.
– Развалины там, – шепнул Волошко сержанту Ветрякову и его солдатам и указал рукой куда-то во тьму. – На ощупь, ребята, на ощупь… И – не спать. И помните – живой в нашем деле лучше, чем мертвый. Потому что с мертвого какой спрос?
Сержант и бойцы тотчас же растворились в темноте, а четверо смершевцев подступили к дому. Завьялов и Вашаломидзе остались у окон, а Ольхин и Волошко подошли к двери. Волошко постучал в дверь тремя короткими, отчетливыми стуками. Он, конечно, понятия не имел, как правильно надо стучать, и больше руководствовался интуицией и оперативным опытом. Опыт ему подсказывал, что обычно тайные ночные гости так и стучат – тремя короткими стуками. Меньше нельзя, потому что те, кто находится в доме, могут не услышать, и больше тоже нежелательно, потому что чем больше стуков, тем больше вероятность, что их также могут услышать, но уже кто-нибудь посторонний.
– Белый, это ты? – послышался из-за двери приглушенный женский голос.
– Я, я! – полушепотом ответил Волошко.
Он специально говорил полушепотом, в этом также таился особый смысл и расчет. По шепоту невозможно определить, кто именно говорит, все люди говорят шепотом одинаково, шепот скрадывает тембр, тон и прочие индивидуальные особенности голоса. Значит, женщина за дверью не сможет узнать, кто именно с ней разговаривает, и потому не исключено, что она беспрепятственно откроет дверь, даже не спросив пароля, если таковой имеется. Особенно если женщину полушепотом напугать.
– Открывай скорее! – все тем же полушепотом произнес Волошко из-за дверей. – Следят за мной! На хвосте висят! Схорониться надо!
Расчет оправдался. Женщина ничего больше не спросила и не сказала и открыла дверь. Волошко и Ольхин ворвались в дом. Длинные белые полосы фонарей заплясали по комнате. Похоже, в доме никого, кроме самой женщины, не было.
– Одна? – на всякий случай уточнил Ольхин. – Я спрашиваю – одна?
– Одна… – растерянно ответила женщина. – А…
– Цыть! – прикрикнул на нее Волошко. – Будешь отвечать на наши вопросы. И больше ничего! И тихим голосом. Попробуй только крикни! Понятно тебе?
– Да.
– А тогда сядь на эту лавку и замри! – Волошко посветил фонариком.
Женщина покорно опустилась на лавку. В дом вошли Вашаломидзе и Завьялов. Капитан запер дверь на крючок.
– Значит, так, Люба-Любовь, – сказал Ольхин, обращаясь к женщине. – Ведь тебя зовут Любой, не так ли?
– Да, – подтвердила женщина.
– А кличка у тебя какая? – спросил Ольхин.
– Какая кличка? – отозвалась женщина. – Я не понимаю…
– Э! – отозвался из темноты Вашаломидзе. – Зачем так говоришь? Все ты понимаешь! И мы о тебе все знаем, раз к тебе пришли!
– Кто вы? – спросила женщина.
– А что, по нам не видно? – сказал Ольхин. – Ведь видно же, правда? Даже в темноте.
На это женщина ничего не сказала, лишь тихо то ли охнула, то ли вздохнула.
– Когда ждешь гостей? – спросил Ольхин.
– Каких гостей? – ответила женщина. – Никаких гостей я не жду…
– Ты запомни одно, – назидательно сказал Ольхин женщине. – Если ты не станешь отвечать на наши вопросы, тебе же хуже. Мы – СМЕРШ. Сказать тебе, что это означает? Смерть шпионам, понятно тебе? Смерть шпионам! И без разницы, кто этот шпион – мужчина или женщина! Ну, так кто к тебе должен сегодня прийти? Скажешь – будешь жить. Не скажешь – сама понимаешь…
Конечно же, Ольхин, что называется, блефовал. Он не знал, действительно ли эта женщина немецкая шпионка или, может, он, Ольхин, вместе со всей своей группой пошел по неверному пути и сейчас мучает ни в чем не повинную женщину, которая действительно кого-то ожидает, но не фашистского диверсанта-связника, а приходящего ночного любовника. Но, с другой стороны, приходилось рисковать и идти напролом. Потому что если женщина и вправду шпионка, то тот, кто к ней должен ночью прийти, тоже каким-то образом связан с немцами. А прийти он может с минуты на минуту. Вон какая тьма за окном, да и время позднее. В такую-то пору диверсанты и прочая нечисть и разгуливают.
– Ну? – поторопил женщину Ольхин.
– Белый… – не сразу ответила женщина.
– Откуда? – спросил Ольхин.
– Оттуда…
– Понятно. Зачем? Я спрашиваю – зачем?
– Я должна рассказать ему… ну, то, что я разузнала…
– Что именно?
– О штабе…
– И что именно?
– Где он находится, как лучше к нему подобраться, сколько часовых его охраняет.
– И что же, разузнала?
– Нет.
– Почему?
– Мне страшно…
Услышав такие слова от женщины, Ольхин даже опешил. Он вдруг поймал себя на мысли, что ему эту женщину жаль. Да-да, жаль, несмотря на то, что она была вражеской шпионкой и, по сути, призналась в этом. Призналась, а все равно жаль – какой-то несвоевременной, невоенной, непонятной и необъяснимой жалостью. «Вот ведь дуреха! – подумал Ольхин о женщине. – Зачем она только ввязалась в эту пакость? Шпионка… Жила бы себе…» Но вслух, конечно, он ничего подобного не сказал, а спросил совсем другое:
– Когда должен прийти Белый?
– Не знаю, – ответила женщина. – Ночью… – Она помолчала и добавила: – Я думала, что вы – это он. Потому и открыла.
– Он будет один? – спросил Ольхин.
– Не знаю, – повторила женщина. – Может, один, может быть, с кем-то. По-разному бывает.
– Какой-нибудь пароль у вас есть? – спросил Ольхин.
– Да. Я должна спросить: «Кто там?» Он должен ответить: «Прилетел орел». Я должна сказать: «Орлы ночью не летают». Он должен сказать: «Я – ночной орел».
– Э! – раздался из темноты оскорбленный возглас Вашаломидзе. – Орел! Такую птицу испоганили, фашисты!
– Что ж ты не спросила пароля у нас? – поинтересовался Ольхин у женщины, попутно улыбаясь праведному гневу Гиви.
Женщина ничего не ответила и вновь то
