Андрей Молчанов - Взорвать Манхэттен
В Нью-Йорке я снимаю пентхаус в шикарном отеле возле Мэдисон-сквер-гарден. Двухярусный, с высоченными потолками и стеклянной витой лестницей, ведущей в спальню, он напоминает мне фойе кинотеатра. Мне в нем неуютно, но посетители немеют от восторга: из его окон виден Манхеттен во всей красе. По-моему, я держу его ради стороннего восхищения. Он закреплен за мной постоянно и оплачивается с корпоративного счета, − деньгам так или иначе уйти на налоги, а так с них небольшая, но польза. Ресторанные траты я неизменно отношу туда же, и мы с женой хохочем, когда, доставая карту, я объявляю, что питаемся мы за счет бедных афроамериканцев, воинствующих тунеядцев, презирающих всякий труд и живущих на пособия с наших налогов. Ужин, неразделенный с бездельниками из черных семей, наполняет нас мстительным торжеством. Досадно, что приходится тратиться на пособия, однако они − тоже налог на предотвращение революций.
Сегодня я продекларирую эту дежурную шутку в обществе своей подруги Алисы, получив на это ту же, несомненно, положительную реакцию.
Нет, мы не расисты, но нас возмущает расовый рэкет, чьи аппетиты растут. Черные из Христианской коалиции, обеспечивающие инаугурацию, обидевшись, что их не пригласили на рождественский ужин за столы вместе с высокими гостями, обратились в суд с иском на шестьсот двадцать один миллион долларов за возмещение морального ущерба. А под эгидой ООН умудрились провести конференцию, чья цель − принудить США принести извинения за «трансатлантическую работорговлю» и выплатить десятки миллиардов долларов потомкам пострадавших. Наши стыдливые республиканцы, преисполненные христианского смирения и стыдливости за грехи исторического прошлого, лишь потупили глаза.
У меня работают цветные парни, и многие из них весьма толковы, честны и добры, однако, как мне представляется, однобоки и туповаты. Я еще не встречал ни одного черного интеллектуала. Вообще считаю, что люди ничем не отличаются от животных тех или иных пород. Задание, которое можно поручить караульной овчарке, никогда не поручишь сенбернару. Дай какой-нибудь Эфиопии или Гане современный завод со всеми технологиями и материалами, и поставь задачу собрать самолет или же автомобиль, при всем усердии будут созданы недееспособные уродцы. Швейцарские часы могли быть придуманы и собраны только в Швейцарии, «Мерседес» − в Германии, «Калашников» − в России. Кто, интересно, изобрел деньги? Впрочем, это было несложным изобретением, и всяк народ его быстро освоил. А вот делать деньги из денег, − наверняка заслуга евреев. Нашедшая повсеместное признание всех наций.
Когда на горизонте замаячили зубья небоскребов Манхэттена, я набрал номер Алисы.
− Подлетаю, − сказал кратко.
− Я уже в номере, − еле донесся ее голос сквозь настырный шум винтов.
Вот же прыткая девка! Успеть за неполный час от Лонг-Айленда до Манхэттена! Как будто ждала от меня команду на выезд! С одной стороны, конечно, приятно. Значит, соскучилась и ждет свидания. Приятно и другое: Алисе не надо от меня ничего. Ничего, кроме меня. И – близости со мной.
Я познакомился с ней лет восемь назад. Смешно сказать, − она работала продавщицей в «Мэйсис» на пятой авеню, приехав в Нью-Йорк из какого-то дальнего селения на Аляске. Все ее предки – охотники и рыбаки. Я, помнится, покупал себе пиджак и пальто, и мне приглянулась ладная блондиночка со свеженьким личиком и аппетитной фигуркой, хлопотавшая вокруг меня. От нее буквально веяло непорочностью тех суровых краев, в которых она родилась; она была воплощением хрупкого девичьего целомудрия, и, казалось, существовала вне этого города, − агрессивного, циничного, пронизанного лживостью и пороком. А я, − малый-симпатяга, увы, был лжив и порочен куда больше, чем весь этот город. И, конечно же, совратил ее.
Помню ее ошеломленный восторг перед подаренным ей букетом из тропических цветов, ужином в престижном клубе, «роллс-ройсом», перелетом из Нью-Йорка в Атлантик-сити на собственном вертолете, номером шейха в отеле казино, знакомством с известной мне звездной парочкой из Голливуда…
Она слабо лепетала, что, дескать, может, не надо? − когда на шелковых простынях огромной кровати под парчовым балдахином я стягивал с нее простенькие хлопчатобумажные трусики, проводя ладонью по влажному, трепещущему ее естеству, но я нежно и твердо уговаривал: ничего не бойся, теперь у тебя все будет так, как ты хочешь, и она отдалась мне, − девчонка, девственница, невесть при этом на что рассчитывая. Хотя…
Я помню ее неопытность, стыд, замешательство, горечь потери прежней себя; я помню ее неловкие объятья, похожие на потерянные жесты, страдальчески закушенную губу от невыказанных страха и боли; помню ее ночное дыхание, сквозившее тревожной бессонницей…
Насытившись ее юностью, я спал, а она, глупышка, словно ступившая на край пропасти, ужасалась ее и терзалась неизвестностью и наступлением утра, должным развеять сказочные миражи. Впрочем, они уже развеялись под тем самым балдахином.
Но я не обманул ее. И не бросил. Хотя, надо сказать, не так уж она мне тогда и приглянулась. Дура дурой, постоянно щебетала о своей деревне, об увлечении музыкой, − она играла на скрипке и пела в церковном хоре. Страсти в ней было не больше, чем в резиновой кукле, угловатая манерность вызывала раздражение, говорила она с преувеличенной вежливостью идиотки, однако что-то в ней все-таки меня зацепило.
В ней был, полагаю, какой-то скрытый и весьма расчетливый авантюризм. Расцветший впоследствии таким пышным букетом, какого я и представить не мог!
Знакомясь с ней, я руководствовался примитивной логикой: непорочная девочка из заснеженной Аляски приехала в Нью-Йорк, ведомая безотчетным желанием обрести в первую очередь шикарную жизнь, ее интересовало то, что мог дать ей большой город, а значит, деньги. Их она могла получить, лишь выгодно продав себя. А точнее, свое тело. Продажа всегда осуществляется либо напрямую, либо через посредника, у которого извечно имеются шкурные интересы. Эту посредническую роль я выбрал для себя мгновенно.
Но, что забавно, деньги как таковые ее не интересовали. Деньги были продуктом промежуточным и скучным, а ее привлекал продукт конечный, выраженный в блеске, праздности и роскоши. Замечу, не мимолетных, а гарантированно-стабильных.
Это я понял. Как понял всю простоту и доступность схемы воплощения ее желаний, которые она и сформулировать-то не могла из романтического тумана, составлявшего содержимое ее красивой головки. Однако в ней были два качества, гарантирующие успех: терпение и трудолюбие. А из романтического тумана мне предстояло материализовать свинцовые установки к действию.
Нутряным чувством я ведал, что мне попался благодарный материал. И – не ошибся. Еще в ЦРУ меня считали одним из самых толковых вербовщиков, а здесь мне предстояло сыграть с ребенком, едва уразумевшим в игре под названием жизнь лишь начальные ходы.
Я сразу расставил на места две фигуры: себя, семейного человека, дорожащего всем имеющимся, и ее, − должную заполучить все, о чем грезится. Кроме меня, разумеется. О чем ей напрямик и поведал.
Затем взял ее на работу менеджером в одной из корпораций, установив за ней ненавязчивое наблюдение.
Она оказалась толковым, легко обучающимся работником, доброжелательным и отзывчивым. Без какой-либо моей протекции быстро пошла на повышение.
К встречам со мной она стремилась постоянно, но никогда не навязывалась. Делила квартиру со своей подружкой на Ист-сайд в Манхеттене. У подружки, как мне доложили, имелся приятель, а потому сомнительную дамскую связь мои наблюдатели категорически исключили.
Я, конечно, не дошел до таких вершин недоверия, чтобы внедрить в ее жилище технические средства слежения, но, как выяснилось впоследствии, это бы не помешало… Однако тогда я еще не выработал в отношении нее определенных планов, я лишь примерял к ней роль агента, далеко неуверенный − справится ли она с подобным предназначением.
Время от времени мы с ней встречались, никакого сопротивления под моим напором она не оказывала, но секс с ней был пресен, ее кудахтанье утомляло, единственные положительные эмоции вызывало ее неуклонное женственное хорошение. Сглаживалась линии бедер и плеч, ухоженным атласом светилась кожа, тяжелели заманчиво и призывно округлые груди…
Я постепенно готовил ее к браку, выгодному и ей, и мне. И против такой постановки вопроса она не возражала, пускай вопрос этот я ставил вскользь и крайне деликатно. Она попросту отвечала, что сделает все так, как я ей скажу. И я знал, что она так и сделает. И еще я знал, что на все времена я – ее любимый и единственный, и что никогда и никому, невзирая ни на какие секундные порывы, она не откроет ни нашу связь, ни чувства ко мне, ни мое имя.
А потом случился сюрприз.
