Валерий Рощин - Марш обреченных
– Ну, рассказывай, если это не слишком большая тайна.
– Да какая тайна, если о ее похождениях знал весь квартал! Скурвилась она, Аркаша, – потирая ладонью лоб, вздыхает Куценко. – По полной программе скурвилась, пока я по Америкам мыкался и лучшую долю для семьи искал.
– Что значит «скурвилась»?
– А то и значит. Водку-то я после возвращения не в одиночку глушил – с Машкиного согласия водил домой дружков. Она же и на стол собирала, и за выпивкой бегала, и наравне с нами пила. И на пьяные выходки ее глаза закрывал, лишь бы не скандалила…
Он замолчал. Затянувшись в последний раз, зло швыряет окурок в сторону.
– И что же за выходки?
– А-а!.. Мужики приходят в гости, так она к каждому на шею кидается – точно всю жизнь знала и страсть как соскучилась. Те видят такое дело, и тоже с ней без церемоний: кто при встрече взасос целует – не оторвешь; кто во время пьянки обнимет; кто мимоходом по ляжке шлепнет. При мне-то, конечно, никто не усердствовал, но все равно неприятно.
«Да, распустил ты ее, дружище! Представляю, чем все это закончилось».
– Закончились эти попойки тем, что челюсть одному свернул, – словно угадывает мои мысли Борька. – Упорхнула она как-то на кухню – закуски настрогать, а я следом до ветру отправился. Иду, значит, по коридору в сортир, смотрю: жена у стола сало на деревяшке кромсает. При этом почему-то рожу к потолку подняла и глазки закатила. Ближе подрулил и обомлел: два корешка моих, что раньше покурить вышли, Машкину анатомию изучают. Один грудь щупает, второй халатик задрал и лапищу в трусы запускает. Ну, тут я и не выдержал!
Качаю головой. Борька, конечно, в житейских вопросах умом не блистал, но и Машка – не подарок.
– После устроенного мной мордобоя домашние попойки прекратились, – печально продолжает Куценко. – И начался другой кошмар – хоть святых выноси! С полгода от нее жизни не было – сплошные придирки, ссоры, скандалы… И вдруг разом все кончилось: подобрела, успокоилась. Но стала вечерами пропадать, а возвращалась среди ночи навеселе и какая-то… помятая, что ли, измученная. Спрашиваю: где была? Отвечает: у подруги сидела. Или у родственников (а их у нее целая прорва!) гостевала. Думал, черт с ней – нагуляется, перебесится, успокоится. Дочь ведь надо растить! На жилье нормальное зарабатывать! И все-таки однажды не выдержал – проследил, где она время проводит…
Решаю перевести разговор на другое, чтоб не дошло до пикантных подробностей:
– И как же решили с дочерью – неужели оставил с ней?
– А что я мог сделать?! Просил судью не отдавать ее – вдруг заразит ребенка какой-нибудь гадостью! Судья (такая же сука!) ехидненько так спросила: «А у тебя имеются веские основания, чтоб отнимать у матери дочь?» Мать, называется! Промолчал, конечно, не стал про Машкины похождения рассказывать. Вот такая приключилась у нас история…
Да уж. Поздновато ты, Борька, женился – добрые и работящие жены давно сняты с производства.
Выуживаю из рюкзака заветную фляжку со спиртом (выпросил у Баркова, сославшись на давнюю традицию спецназа), наливаю немного в алюминиевую кружку, подаю товарищу:
– Выпей. Тебе надо расслабиться и хорошенько поспать.
Тот молча проглатывает спирт, утирает рукавом выступившие слезы, берет трясущимися пальцами предложенную сигарету.
– Покури и постарайся заснуть. Сон и время лечат все.
– А ты? – выдыхает он дым.
Смотрю на часы.
– Палыча пора менять. Не мучай себя сомнениями – ты поступил правильно. Как говаривал один мой знакомый: ежи – к ежам, а лисы – к лисам. Ложись, Боря, отдыхай…
* * *Матвеев сидит чуть дальше от выбранной мной позиции – на краю кустарника, где редкая поросль едва прикрывала его суховатую фигуру.
Присаживаюсь рядом:
– Что-нибудь случилось?
– Случиться – не случилось, но вроде как движок автомобильный где-то ноет. Не пойму… – приглушенно говорит он, прислушиваясь к ветру.
Встаю в полный рост и осматриваю равнину, по которой топали на рассвете. Когда-то река прошлась здесь своим руслом, оставив многочисленные «шрамы»: плавные глубокие изгибы, почти пересохшие полукольца, мелкие болотца. Какие-то из этих естественных препятствий мы обходили; какие-то преодолевали напрямки, по колено увязая в черной стоячей воде. Нагретый воздух у земли струится вверх, размывая линию горизонта; выше этой трепетавшей полоски в голубоватой дымке виднеются горные пики Малого Кавказа…
Я внимательно изучаю весь сектор и не вижу ничего подозрительного.
«И Палычу пора отоспаться. В его возрасте такие нагрузки – не шутка». Тяну руку к «Винторезу». Однако тот, закинув винтовку на плечо, шепчет:
– Ты, Аркаша, подежурь со своим «маузером», а я пойду прогуляюсь.
– Здесь равнина, Серега, человека за пять верст видать.
– Знаю. По старому руслу прошвырнусь, что от самой реки кружит. Там меня никто не приметит – отойду с километр, поглазею и вернусь…
Учить старого охотника осторожности – только портить.
«Пускай проветрится – хуже от того не станет, – думаю, глядя ему вслед. – Палыч у нас универсал: и за снайпера, и за криминалиста, и за начальника разведки, и за радиолокационную станцию. И даже воздух нюхает не хуже служебной собаки…»
* * *Солнце палит со всей беспощадной дури. Нет, Азербайджан – это не горная Чечня и не Краснодарский край. Там все ж чуток повольготней, полегче организму. Даже посередине лета. А в здешней равнине – жуткое пекло!
Снайпер пластается в приямке на склоне старого русла, бывшего когда-то берегом, и старается не замечать стекавшие по лицу капли пота. «Винтарь» лежит рядышком, готовый к стрельбе, но воевать Матвеев не намерен. Пока он просто наблюдает за тем, что происходит в трехстах метрах.
Прошагав с километр по извилистому углублению, он заглядывает в многочисленные ответвления, в чудом сохранившиеся водоемы, соседствующие с пересохшим руслом. Чутко прислушивается, иногда поднимается по обрывистому склону и глазеет по сторонам.
В полях перекликаются птицы, пахнет тухлой водой, пылью и сухой травой; ветерок стихает, отчего жара становится невыносимой…
Не заметив ни единой души, не встретив ничего подозрительного, Палыч собирается повернуть к лагерю. «Самое время испить зеленого чайку и в тень – на боковую», – думается ему. И вдруг он сгибается пополам и ныряет за ближайший бугор – сделав впереди последний зигзаг, русло венчается обширной котловиной, и цепкий взгляд снайпера своевременно выхватывает стоящий в центре котловины светлый внедорожник и несколько мужских фигур.
– Оп-па! – Прапорщик выбирает пригодное для наблюдения местечко. – Это кто ж к нам в гости пожаловал? А мы, понимаешь, расслабились, чаи гоняем, спим!
Он быстро прикидывает, каким макаром эти господа добрались до русла. «За котловиной раскинулись возделанные поля, по которым мы топали на рассвете. Вдоль полей, кажись, шла грунтовка. Похоже, по ней они и приехали».
Поначалу снайпер спокойно рассматривает в прицел мужчину, болтающегося возле капота белого автомобиля. Потом его лоб покрывают глубокие морщины, когда в поле зрения появляется второй парень с «калашниковым» в руках. В голове зарождается нехорошая догадка…
Ползком он меняет позицию, чтобы осмотреть закрытый краем склона сектор.
В котловине больше никого. Только белый вездеход и двое мужчин.
– С этой армией мы, в случае чего, справимся! – выплевывает прапорщик сухую травинку и вновь поднимает окуляр прицела.
Толстый ствол плавно перемещается в горизонтальной плоскости. Матово-черная сталь винтовки не отражает солнечного света, рукоятка и цевье отлично сидят в ладонях. Хорошая, добротно сработанная вещица. По мощности патрона и прицельной дальности с привычной «эсвэдэшкой» не сравнить, но у «Винтореза» свои изюминки: ни грохота, ни пламени при выстрелах; компактнее и легче на целый килограмм. А на дистанции до четырехсот метров прошивает бронежилеты не хуже «старшей сестрицы».
На мужчинах, коих осматривает сквозь оптику снайпер, бронежилетов нет. Да и открывать пальбу он пока не торопится. Просто хочет узнать побольше: сколько человек, хорошо ли вооружены, что намерены делать. А выяснив это – рвануть к зарослям и предупредить товарищей.
– Негусто. Всего двое, – облизывает он пересохшие губы. – А где же другие? Машинка-то белая – приметная – она же и маячила на грунтовке вдоль склона. Но там были и черные. И народу высыпало из машин человек двенадцать. Не могло ж остальных посечь осколками мины!..
Внезапно слух улавливает шорох слева. Будто чьи-то торопливые шаги.
Отложив винтовку, Матвеев карабкается выше, зыркает по сторонам…
Никого. Показалось.
Вернувшись, поднимает «Винторез». По старой привычке облизывает большой палец и поправляет регулятор прицела.
В этот миг опять доносится подозрительный звук. Теперь он отчетливее и весьма походит на приближавшийся топот.
