Эльмира Нетесова - Закон Тайга

—  Скажите, Игорь Павлович, а вы Сову, часом, не помни­те? Встречался ли такой когда-нибудь?

—  Знаю его, - нахмурился Кравцов и, налив чай, сказал невесело: - Он фартует много лет. Но в закон его не приняли.

А знаешь почему? Он не только в Трудовом, но даже в зоне сумел облажаться. Со своими. И спер из общака у законников золотой перстень. На большее не решился. Так вот, у него тот палец вместе с перстнем вырвали. Пометили, что называется. Во второй раз голову скрутить обещали.

—  Значит, есть те, кого невозможно исправить? - поймал на слове Дегтярев.

—  Единицы из тысяч. И то - не уверен. Нужны условия. Не те, что в Трудовом, а такие, где всякий поневоле будет вы­нужден взглянуть на себя со стороны. Вывод не промедлит... Такое уже случалось. Я видел, как зэки, попавшие в зону со­всем случайно, становились ворами на всю жизнь. Видел, как рвали с фартом законники не на воле, где и отколоться проще, и уйти от мести кентов легче. Я видел, как решались и делали это в зоне. Живя в одном бараке с ворами. И люди те не посту­пались ничем. Ни именем, ни честью, ни заработком, ни даже пайкой. Решиться на такое казалось немыслимым. Выжить - безнадежным делом. Но выжил и вышед на волю человеком.

—  Охрана помогла ему? - поинтересовался Дегтярев.

—    Она ничего не знала.

—  Видно, молодой был. Не завяз в воровской кодле? - ин­тересовался Дегтярев.

—  На третьей ходке завязал. Когда самому на пятый деся­ток перевалило, - ответил Кравцов.

—  И как же это случилось?

—  Был такой в Сеймчане, Мишка Пузырев. Из-за фамилии, верно, кличка у него была Пузырь. Отчаянный мужик. Одес­ский вор. Грабитель, гроза банков и сберкасс. Сколько магази­нов обокрал - счету не было. Он и в зону прибыл не с пустыми карманами. Как умудрился протащить, ему одному известно. Ну а его через полгода в рамса проиграли. Стопориле. Тот и говорит: либо башли на кон, либо калган отвинчу. Пузырь, не раздумывая, стопорилу за горло и задушил. Ну а тот, кто проиг­рал Пузыря, кулаком под дых: мол, давай выкуп. Сцепленными кулаками Мишка и дал. Уложил сразу. В темя. Его к вышке приговорили. Три месяца в камере смертников сидел, пока кому- то в голову не стукнуло с делом разобраться. И разобрались... От Мишки за это время одна тень осталась. Какой Пузырь? Его едва узнали по голосу. Так вот, в той камере у него было время многое обдумать. Никто не помогал, не советовал. И сам не надеялся выжить. С жизнью сотни раз простился. А когда по­нял, что вышки не будет, навсегда с фартом завязал. Да так, что в фартовом бараке до конца срока отбыл. И никто не решился его пальцем тронуть.

—  Так тут ситуация особая. Она любого одуматься заставит. Кому захочется вторично голову в петлю совать. Через такое испытание и Сова вышел бы человеком, - сказал Дегтя­рев уверенно.                                       

—   Кстати, Сова сходом фартовых дважды к смерти приго­варивался, но странно: либо выживал, либо успевал сбежать. Так и в Поронайской зоне случилось. Повесить Сову решили. А он... В свидетели выпросился. И, не поверив, что удастся ему сбежать, согласились фартовые. Думали, что размажет охрана беглецов. Но ушли. И именно Сову, как назло, поймали и упу­стили. Это уже не впервой. Он как заговоренный, - посуровел взгляд Кравцова, и он тихо, словно самому себе, продолжил: - Живым, пожалуй, не взять. Он знает, что ждет его. А значит, пойдет на все...

—  Игорь Павлович, а вы как думаете, кто же убил Кузьму? Сова?

—  Пока не знаю. Думаю, что на этот, не только твой, но и мой, вопрос я смогу скоро ответить.

—   Знаете, Сова или кто-то другой,_ так хочется, чтобы смерти Кузьмы и Николая стали последними в селе. Ко мно­гому привык я в своей работе, но к похоронам - нет. Я их с детства боялся, мертвых. Мне жутко становится, - признал­ся участковый.

—  Живые всегда боятся мертвых потому, что знают: этого самим не избежать... По сути, многие при жизни покойниками становятся. И ничего. Привыкают.

—  Это как же так? - не понял Дегтярев.

—  Фартовые, к примеру. Беглецы из зон. Я с таким не раз сталкивался. Подкидывали покойничков с полным совпадени­ем с теми, кого разыскивали. А потом убеждались - не тот... А вообще уже светает. Заговорились мы с тобой, Семен. У тебя дежурство, у меня ночь к концу. Когда фартовые на деляну уедут?

—  Из какого барака?

—    Где был убит Кузьма.

—  Через полчаса, - глянул на часы Дегтярев.

—  Покажешь мне барак и койку. Ее уже заняли?

—  Нет пока. Пополнения не было.

—    Работяги сейчас в столовой?

— Да. Прямо оттуда - на работу. В бараках никого не оста­ется. Даже дневальных. Только у фартовых иные законы со­блюдают. Но Кузьма средь работяг жил. Так что законники не помеха. Хоть сейчас можем пойти туда.

—  Что ж, время дорого, - согласился Кравцов и первым шагнул к двери.

В бараке, куда Кравцова привел Дегтярев, было темно. Уча­стковый включил свет и, пройдя немного, указал на койку, ни­чем не отличавшуюся от остальных.

—  Здесь спал Кузьма. Тут его нашли мертвым.

        Кравцов повернулся к участковому.

—  Я здесь побуду. А ты иди, Сем. Я хочу в одиночестве поразмышлять...

Игорь Павлович обошел койку.

Не крайняя, не боковая, в середине стоит. Незаметно к ней не подойти. Но человек был убит глубокой ночью, когда все работяги спали.

Как сумел Сова открыть внутренний засов? Такой слабый, низкорослый, он просто не справился бы с ним. Да и условни- Ки от шума проснулись бы. И первым - Кузьма с его необыч­ным слухом.

Выходит, кто-то открыл. Убийство было обговорено зара­нее?. Но печник не имел врагов. Тогда как <рова в кромешной темноте нашел Кузьму? Ведь от двери до койки печника немало коек. Без пособника не обошлось. Ведь получив даже смертель­ное ранение, человек вскрикнет. Тут все беззвучно. Никто ни­чего не слышал. И на трупе ни одного следа борьбы. Ну а если случайно забыли в тот день закрыть дверь на засов, кто указал Кузьму? Опять же убит печник в день побега Совы из машины. Дегтярев говорит, что успел сообщить об этом в Трудовое еще вечером. Значит, милиционеры не могли просмотреть Сову. Го­ворят, глаз с бараков не спускали. «Положим, мог войти неза­меченным, повезло. Но и выйти так же - это уж слишком...» - строил версии Кравцов, оглядывая койку, окна, двери, пол и потолок.

Нигде ни одной щели. Даже сквозняков нет.

«Выходит, свои убили. Может, кто-то из фартовых. Под Сову сработали. Но как умудрились войти? Ведь утверждали работя­ги, что в этот вечер никто из посторонних в барак не входил, не заглядывал, на редкость спокойно прошла ночь. Кто же тогда? Самоубийство целиком исключается. Не было причин. Человек ждал освобождения и каждый день радовался, что ближе к воле время идет. Но, черт, кто убил?» - присел Кравцов на скамью у стола.

—  Кого пасешь, фраер? Кому на хвост садишься? Чего тут шмонаешь? - послышалось за спиной.

—  Привет, Горилла! - повернулся Кравцов лицом к фарто­вому, узнав его по голосу.

Тот не удивился. Придвинув скамью, сел напротив, смотрел в упор. Ждал ответа на вопросы.

—  Ты почему не в тайге? - спросил Игорь Павлович.

—  Не уважаешь, Кравцов? Иль закон забыл? Почему не бо- таешь на мое? Шпыняешь? Я тебе не пацан на липу твою тре- хать. Сам знаешь. Не хрен мне в тайге делать. Я - законник. Приморенный здесь. А ты на кой тут возник?

—   Объяснить или сам допер? Чего дуру ломаешь?

Сам усек, - перешел Кравцов на язык, знакомый вору.

—  Уважаешь, едрена мать, коль по фене заботал, - оск­лабился фартовый, положив на стол громадные волосатые руки. И, кивнув на койку Кузьмы, сказал: - Жмуром занял­ся. На что он тебе? Иль забыл, сколько на Колыме застопо­рились? Если всякому по кресту, трассу негде было бы про­ложить. А ведь не все фраера, и фартовые были. Файные мужики! Кто ими занимался? Кто их замокрил? Колыма. А этот фраер чем файнее?

—  Потому что здесь - не Колыма. Да и хватит ее! Там горе было длинней трассы. Всем хватило.

—  Не темни, Кравцов. Потому что фраер ожмурился! Был бы фартовый, не вспомнили бы о нем.

—  Это ты мне говоришь? Иль сегодня калган взаймы у па­цанов взял, что память посеял?

—  Не просрал я ее. Тебе, может, и зря трехнул. Но ежели по закону, все от фартовых как черт от ладана...

—  Ты Кузьму знал? - прервал законника Кравцов.

—  Как и всех фраеров. В глаза б не видел!

—  Твои кенты с ним трамбовались?

—   Их спроси. Я фраеров не терплю. А и этот - других не лучше и не хуже. Пахал, как мама родная. Печник. Мы его промеж собой Голландкой звали. Чудной иль малахольный, так и не усекли. На чужого дядю гнул горб, как кент для общака. Соображали мы, может, стукач? Мимо. И не политический. А вкалывал! Потом приморили его мои по куражу. Раскололся. В Бога верил. Иначе, как по Писанию, не мог дышать. Мои фар­товые смекнули и ноги от него. С такими не трамбуются. Они нам без урону. С тех пор никто в его сторону даже матюгов не ронял. Это я тебе верно ботаю, век свободы не видать, если не веришь.