Юрий Гаврюченков - Сокровище ассасинов
Одному на селище работать было не под силу, да и скучно. Приглашать же друзей-трофейщиков я не хотел из опаски, что эти вскормленные пеплом великих побед волки пронюхают про мои карты и, учуяв поживу, разграбят всё сами, оставив мне жалкие крохи. Лёша Есиков куда больше подходил в качестве напарника для секретного предприятия. Он имел мизерный кладоискательский опыт, зато ездил в археологические экспедиции. Мы учились на одном курсе. Только я после окончания Университета копал и на это жил, а Лёша работал в ларьке. Но он был безопасен. Кроме того, новичкам везёт, этого тоже не следовало сбрасывать со счетов.
В первую же поездку Лёша зарекомендовал себя раздолбаем. Он и в университетских экспедициях вёл себя как мудак, но сейчас, в отрыве от коллектива и бдительного ока старших и более опытных товарищей, проявился во всей красе. Нечаянно столкнул меня в ручей, прожёг ботинок на костре, чуть не провалился в заросший колодец и всё время насвистывал, как последний идиот. И он же нашёл серебряные карманные часы и дутое обручальное кольцо 56-й пробы. Фарт. Мне не попалось ничего, кроме ржавых чугунных утюгов, гвоздей, ножей и керамики. Лёшины находки мы продали и нажили денег. Слегка, самую малость. Ровно настолько, чтобы интерес к деревне разгорелся в полную силу.
Мне пришла в голову светлая мысль поискать в колодцах.
Большая по псковским меркам деревня в тридцать пять дворов, оставленная в условиях смуты, должна быть напичкана мелкими кладами. Носимые ценности крестьяне наверняка забрали с собой, либо зарыли где-нибудь в амбаре или на огороде, где без миноискателя не найти, а вот громоздкое добро вполне могли побросать в колодец, чтобы вернуться за ним, когда минует опасность. Судя по состоянию деревни, опасность хозяев не миновала. Это значило, что колодцы представляли собой сокровищницы зажиточных пейзан.
Версия «зажиточных пейзан», как я окрестил свою гипотезу, привела Лёшу в восторг.
– Что ты раньше молчал! – крикнул он. – Мы бы уже давно на «мерседесах» ездили. Собираемся, я в отпуск уйду.
В этом был весь Лёша. Он не поинтересовался, как я вышел на эту деревню, да и об остальных местах тоже не любопытствовал. Возможно, ему мешала деликатность или опасение, что я перестану с ним работать, если будет много спрашивать.
Впрочем, Есиков оказался человеком дела и оставил свой ларёк. Даже для выпускника исторического факультета он засиделся там слишком долго.
Наши приятельские отношения переросли в компаньонские.
Вдвоём мы могли уйти надолго, унести не только палатку и снаряжение, но и большой запас еды. Питались мы тогда гречкой, макаронами и салом. В первые дни был чёрный хлеб. И ещё запас кофе, который хоть и занимал место в рюкзаке, но спину не гнул.
И вот, захватив с собой двадцать метров капронового фала, полиспаст и лебёдку, мы отправились на зачистку колодцев. По дороге от станции нам нежданно-негаданно улыбнулась удача.
– Теперь у нас навалам крепёжного материала, – сказал я, заметив старый гнилой столб с куском многожильного алюминиевого провода. – Сматываем, берём всё.
– Илья, – спросил придавленный тяжестью поклажи Лёша Есиков, – зачем нам столько проволоки?
– Пригодится, – я снял рюкзак и достал топор, чтобы разбить на столбе изоляторы. – Запомни, в лесу, кроме деревьев, ничего нет, а проволока – вещь полезная.
Алюминиевый провод нам очень пригодился при сооружении треножника. Двухметровую треногу из толстых берёзок мы поставили над колодцем. От идеи полиспаста быстро отказались, просто зацепили за вершину треноги блок, пропустили через него фал с привязанным поперёк колом, к ближайшему дереву прикрепили лебёдку. Я надел плащ ОЗК, застегнув его между ног как комбез, оседлал палку и, раскачиваясь над смердящей бездной, сказал:
– Лёша, держи крепче, опускай медленно. В случае чего, у лебёдки есть фиксатор, вот здесь, видишь? Если меня уронишь, вылезу и начищу рыло. Всё понял?
– Понял! – прокряхтел Есиков, удерживая рукоять.
– Тогда трави.
Плавными рывками я сползал в тёмную, пахнущую тиной дыру. Мимо лица проплыло верх замшелое надломленное бревно. Предварительно мы как следует обкопали колодец, чтобы меня не засыпало, и сняли три венца, но внизу обсадка осталась. Она была ненадёжной и гнилой как моя жизнь.
– Давай! Ещё давай! – командовал я, подсвечивая фонариком. – Лёша, давай ещё!
Наконец, подошвы болотных сапог стукнули по чему-то твёрдому.
– Стоп! – крикнул я, светя вниз. Под ногами покачивался лесной мусор и блестящий пласт льда посередине. – Закрепляй!
По этой команде Лёша должен был зафиксировать барабан лебёдки и подать мне слегу.
Но гладко было только в теории.
Я быстро поехал вниз.
– Сто-ой!!! – заорал я во всю глотку. – Капут!
Я раскачивался, крепко вцепившись в фал, хотя спасти меня от погружения в трясину он бы не смог. Был, правда, шанс вылезти по нему наверх, если Лёшу вдруг хватит инфаркт или инсульт от натуги. Привязывая лебёдку к дереву, я рассматривал и такой вариант.
Падение прекратилось. Я висел, почти касаясь задом мусорного ковра, опершись подмётками о затопленный ледяной блин. Он качался, значит, был не толстый. В него вмёрзли чудом угодившие сюда корявые ветки. Возможно, на дне скрывались врытые в землю колья, острые как игла. Спустя несколько минут, дневной свет померк, в колодец заглянул Лёша.
– Шест давать? – спросил он.
Ну и дурак!
Заточенной пехотной лопаткой я разбил лёд и прощупал слегой дно колодца. К счастью, заиление не оказалось сильным, венец удерживал грунт от осыпания со стенок, да и воды было немного. Смущало только, что в процессе зондирования шест задевал странные бугры, один был чересчур высокий. Возможно, это были камни, которыми выкладывали дно.
Успокоившись, я надел тесёмку фонарика на голову и слез, опираясь на слегу. Вода сдавила болотники до середины бёдер и остановилась. Это было очень хорошо. Это значило, что, стоя в ледяной жиже, я ещё некоторое время останусь сухой. Другой хорошей новостью было то, что я чувствовал под собой камни. Надёжное дно, когда ты стоишь в старом колодце вдалеке от человеческого жилья, радует больше, чем крепкий тыл в семейной жизни.
– Давай ведро! – крикнул я.
Лёша вытянул канат, привязал к нему ведро и опустил. Я был начеку и успел убрать голову.
Первым делом я переправил наверх лёд и ветки, как самый неудобный сор. Колодец был давно нечищеный. Лет, наверное, сто. Прежде нас здесь кладоискателей не было.
Потом началось самое неприятное. Мы стали вычерпывать колодец.
Когда уровень воды упал до колен, я решил, что купание теперь уже всё равно не повредит и окунулся по локти в жидкую грязь. Меня очень занимал предмет, торчавший по центру дна. Он был высотой до середины голени, от пинка не сдвигался, и я решил, что это камень. Только форма у него была какая-то странная.
Ощупав предмет под водой, я быстро понял, что имею дело с творением рук человеческих.
– Самовар!
Лёша не услышал. Стены гасили голос, если говоришь себе под ноги.
Я вытянул из жижи облепленный илом самовар. Он был тяжёлый, полный воды. Я стёр с него грязь и поначалу решил, что держу в руках блестящую латунь. Самовар был жёлтый. Он был золотой.
В свете фонарика разобраться с находкой было непросто. Я кликнул Есикова, куковавшего над дыркой в земле, снял ведро, привязал самовар за ручку и приказал тянуть. Небольшой, круглый, литров на пять-семь, он переломал бы мне кости, если б сорвался с верёвки.
Покачиваясь, самовар устремился на свет божий, Лёша ловко подхватил его у самого блока и проворно уволок в сторону от дыры. Я внимательно следил за манипуляциями компаньона. Уворачиваться в колодце было некуда.
Сверху раздалось приглушённое уханье Есикова. Должно быть, он выражал восторг.
– Лёша! – позвал я.
Подождал.
Никакой реакции.
– Лёша, блядь!
Ко мне пришло одиночество.
– ЛЁША!!!
– Да здесь я, – застил мне свет Есиков.
Остаться без верёвки в колодце оказалось страшно тоскливо. Появление компаньона вдруг напомнило давным-давно виденные капиталистические фильмы о том, как любители лёгкой наживы бросают своих товарищей в беде, чтобы целиком завладеть богатством, а перед уходом глумятся над ними.
– Верёвку давай. Палку к ней привяжи, я буду вылезать.
Подъём на поверхность оказался быстрее и удобнее спуска. Я выкарабкался, шатаясь под тяжестью наполненных водой болотных сапог.
– Ни фига себе, какое я обляпанное говном чудовище! – только при свете дня я смог оценить, во что превратился на пути к преисподней.
Мы с Лёшей расхохотались.
– Давай смотреть, что мы там нашли.
При ближайшем изучении самовар оказался всего лишь позолоченным, вдобавок у него отломилась внутренняя труба, но внешне он был совершенно целый. Носик был на месте, кран поворачивался. Трубу Лёша припаял уже дома, и мы продали самовар Борису Михайловичу Маркову за неплохие деньги. В тот день, посменно отогреваясь у костра, мы достали из колодца сахарницу с серебряным ободком и ручкой, шесть фарфоровых чашек и одно чайное блюдце. Остальной сервиз дошёл до нас в виде фрагментов керамики, не представляющих коммерческой ценности. Симпатичные чашки также ушли в салон «Галлус», в ту пору только начинающий набирать обороты.
