Юрий Гаврюченков - Золото шаманов
Как бы там ни было, от этого проклятого места следовало уносить ноги. Мы выскочили под дождь и помчались прочь от белой горы.
Этот бег по ночному лесу я, наверное, не забуду никогда. Воздух дрожал от раскатов грома, молнии раз за разом били в вершину холма, словно кто-то на небесах гневался на творящийся в недрах дьявольский произвол.
Фонарь в руках Славы потух не сразу, поэтому первую часть пути мы одолели резвым аллюром, почти не спотыкаясь о выбоины и кочки. Когда выскочили на большую дорогу, Лепяго, вопреки ожиданиям, повлёк нас в направлении, противоположном Усть-Марье.
– Старый скит в трёх километрах, – пояснил он, – там и переночуем. До города мы и к завтрашнему вечеру не дойдём.
Соображение было весьма резонным. Мы полностью доверились Андрею Николаевичу, знавшему окрестности как свои пять пальцев. Стресс не давал нам раскиснуть и мы рысцой долетели до поворота, при свете молнии замеченного проводником. Фонарь к тому моменту издох и Слава его выкинул.
По мере удаления от пещер гроза утихала. Вскоре, в отблеске полыхающих на горизонте зарниц удалось разглядеть зубчатую вершину частокола, к которому привела тропа. Лепяго направлял нас, ориентируясь неким таинственным шестым чувством – иначе невозможно представить, как ему удавалось не заплутать. Хрипя надсаженной дыхалкой, директор вывел-таки к убежищу.
– Добрались, – возвестил он, отпихивая покосившуюся створку массивных ворот. – Здесь… неопасно.
Место и впрямь было святое. Оказавшись внутри ограды, мы почувствовали себя защищёнными. Вместе с этим пришла невероятная усталость. По двору мы плелись еле-еле, один Слава крепился, но и его силы были на исходе.
Мы пересекли двор и Андрей Николаевич завёл нас в большое гулкое помещение. Из прохудившейся крыши порядочно лило, но, потыкавшись, мы сумели отыскать сухую площадку, где и разместились в ожидании утра, тесно прижавшись друг к другу, чтобы согреться. Мне повезло, я оказался посерёдке: справа навалился Слава, слева – Доронин, на мои поджатые колени опёрся бугорчатым хребтом Вадик. Все молчали, словно пребывали в ступоре. Да и неудивительно было бы в него впасть после всего случившегося. Не знаю, о чём думали спутники, лично я силился понять, каким газом мы траванулись в пещере, чтобы узреть настолько стрёмные глюки. В красный подземный ад и звероподобных демонов совершенно не верилось.
Сомнения одолевали меня. Что, если мы до сих пор находимся под землёй, а дождь есть ни что иное, как падающая со сталактитов вода? Что, если я случайно взломал полость, наполненную галлюциногеном, а все эти жуткие харги и кросс по пересечённой местности только сон, и на самом деле мы без сознания валяемся на каменном полу, в краткий миг успев увидеть и пережить невероятный кошмар, а рабочие просто не успели добежать к нам на помощь? Может быть, нас уже откачивают, а мы до сих пор не можем придти в себя? Или одному мне кажется, что я сижу в амбаре, а другие видят что-то иное? И на самом ли деле я в амбаре, а не в пещере? Дабы проверить это предположение, я ощупал вертикальную поверхность за спиной, но ладони определённо осязали бревенчатую стену. Пол также был деревянным, из неровных досок, не похожих на камень или известковый натёк. Да и струи, льющиеся сквозь дырявую крышу, ударялись о мокрое дерево, которому не место под землёй.
Пытаясь логично оценивать обстановку, я всё же предположил, что звуки тоже могут искажаться под влиянием наркотического газа. И тут мне пришла в голову потрясающая мысль: что я так и не выбрался из раскопа в новгородском лесу, что капище и ходящие идолы, а также всё остальное мне только привиделось, а я так и лежу в яме, заброшенный и никому не нужный! Мысль была до того нова и безнадёжна, что я по настоящему загоревал. Ежели так, то мне никогда не выбраться наружу, потому что газ сочится сквозь земляное дно и продолжает воздействовать на меня. Возможно, я в этом раскопе и умру. Чтобы этого не случилось, надо выбраться наружу, но как?
Я ещё раз ощупал среду вокруг себя, надеясь, что теперь, когда я научился контролировать обстановку, что-нибудь изменится. Ничего не изменилось. Вокруг меня сидели компаньоны, подо мною был пол, а позади – стена. На всякий случай я спросил корефана:
– Слава, где мы?
– В скиту, – глухо ответил он.
– В сарае, если точнее, – с заметным оживлением включился в разговор Лепяго. – Избы находятся в руинах, я вас туда не повёл. До войны здесь было поселение старообрядцев. Беспоповцы, кажется, точно утверждать не берусь. Документальных свидетельств нет, остались только слухи.
– Беспоповцы… – пробормотал я. Новое слово только подтвердило подозрения, что всё происходит не наяву. Откуда оно взялось, кто его выдумал?
– Было такое течение у староверов, – охотно пояснил Андрей Николаевич. – Некоторые из старообрядцев утверждали, что православие после реформ патриарха Никона отошло от истинной веры. Поэтому они отказались принимать существующую церковную иерархию и сами избирали наставника.
– Как в раннехристианских коммунах, – ввернул я, лишь бы не молчать.
Беседа заметно ставила голову на место. Одно из двух: или это возвращение к реальности, или я разговариваю с глюком, то есть отравился всерьёз и тогда мне ничто не поможет. Утешало лишь то, что страданий пока не испытываю. А вообще-то я очень надеялся, что на свежем воздухе яд быстро выветрится из организма и к утру мы придём в себя. Это, если мы надышались дрянью в пещере и убежали оттуда, не чуя под собой ног. Постепенно я всё больше склонялся к этой мысли. Голос Лепяго звучал слишком реально, чтобы быть пригрезившимся.
– Наставником выбирался самый авторитетный член общины, который, разумеется, не мог научить ничему плохому. Из церковных таинств беспоповцы сохранили только крещение и исповедь.
– Отсталые люди, – пробормотал Доронин, сам не зная для чего.
– Или же вернулись к обрядам катакомбной церкви, – слово «катакомбной» я произнёс особенно многозначительно. Пещеры всё не шли у меня из головы. – Люди отбросили сложные обряды, оставив простейшие формы богослужения.
– Примитивные культы в малых коллективах обладают чрезвычайной живучестью, – заметил Лепяго, – сектантов никогда не могли истребить. Если хотите знать, сослав старообрядцев в Сибирь, им только помогли укрепить веру. Отстаивать убеждения в тайге легче, чем в густонаселённом городе. Вот они и жили здесь в благости, сохраняя веру. Некому было прельщать молодёжь. Только перед самой войной, когда открывали прииск в Усть-Марье, на деревню наткнулись геологи.
– И что же дальше? – спросил, судя по завибрировавшему хребту, Вадик, которому была близка тема геологов.
– Дальше как водится, – с невесёлой иронией ответил Андрей Николаевич. – Построили лагерное отделение, провели дороги. Молодёжь отправили учиться, кто захотел. Кто упорствовал перед искушением – стал врагом народа со всеми вытекающими. Поехал золото мыть на благо отечества. Близилась война и родине позарез был нужен каждый грамм драгоценного металла. А жила здесь была бедной… Со всеми вытекающими… В общем, не стало староверов. Здесь потом смолокурня была. Сезонники раньше жили, пока смолу заготовляли. Теперь и того нет.
«Интересно, как добывали золото древние эвенки? – подумал я. – Сколько потребовалось лет, чтобы намыть песка для отлития Золотых Врат?»
И тут мне пришла в голову мысль: а были ли на самом деле эти Золотые Врата? Кто их видел кроме меня? Я никак не решался спросить, видели ли компаньоны то же, что и я, а сами они об этом молчали, словно тема раскопок была запретной. Темнота изрядно дезориентировала меня. Мрак по-прежнему стоял кромешный. Гроза прекратилась, но тучи висели в небе, заслоняя луну и отдаляя рассвет, когда можно будет хоть что-нибудь разглядеть. Кроме того, они изливали немыслимое количество влаги. В гулком амбаре эхо от падающей воды напоминало отзвуки мелодичной пещерной капели со сталактитов. Это угнетало и смущало меня, не позволяя удостовериться, где именно я нахожусь. Сегодняшняя ночь угнетала своей неопределённостью.
Перестук дождика затихал, и я стал осматриваться, куда нас с Маринкой занесло. Шагали мы по густой траве, смешанной, сорной – тимофеевке, крапиве и репейнику, – какая вырастает в гиблых местах. В данном случае она с трёх сторон окаймляла большой прямоугольный пруд, на четвёртом, покрытом кустарником берегу которого зачем-то имелся дощатый навес, укреплённый вбитыми в дно сваями. От него над затянутою ряской водой протянулись хлипкие сгнившие мостки – две жёрдочки и редкие косые досочки на них. На спине Маринки висел кокетливый рюкзачок. Мы совершали туристический поход по лесным просторам то ли новгородской, то ли псковской области и вдруг наткнулись на этот пруд. Такие водоёмы обычно устраиваются посреди деревни на случай пожара, но признаков жилья вокруг не наблюдалось.
