Михаил Рогожин - Новые русские
— Не получится. Сдал в ремонт.
— Тоже «Самсунг», как и телек?
Да.
Надя со знанием дела констатирует:
— Хилая аппаратура. Продавайте и покупайте японскую. Сейчас «Тошиба» в цене. — Крутит головой и добавляет. — Здесь многое пора менять. Интерьер уже не в кассу. Нужно все белое, кожаное, с массой различных подсветок. И чтобы картины висели. Мебельные стенки в одном совке остались стоять.
Макс, не возражая, заглядывает во все отделения презираемой гостьей стенки. В бельевом отсеке действительно находит две бутылки французского белого вина. «От кого Вера их припрятала? Он вино не пьет». Ставит бутылки на журнальный столик. В глаза бросаются грязные растоптанные сапоги, закинутые на кресло. Макс привык, что гости снимают обувь при входе. Но делать замечание не решается.
— Это шампанское? — капризно интересуется Надя.
— Лучше. Коллекционное французское вино, — зло привирает в ответ и уходит на кухню, где притаился Туманов.
Тот явно прислушивался к разговору. Брови взлетают домиком на лоб и притворно интересуется:
— Нашел? Чудесненько. Давай какую-нибудь элегантную закусочку и приступим к банкету в честь моего приезда.
Макс лезет в холодильник. Туманов отправляется к своей пассии.
— Милая Надюша, обещанное вино перед тобой. Через минуту и закусочка появится.
— Поскорее бы. Жрать сильно охота. Куда ты меня привел? Тут даже видушника нет.
— Ну и что, — удивляется Туманов.
— Как что? По-твоему, выпили, закусили и сразу трахаться?
Матвей Евгеньевич от неожиданности опускается в стоящее рядом кресло.
— Милая Надюша… как ты могла подумать. Мы пришли в интеллигентный дом. Макс преподает в МГУ. Его уехавшая в командировку жена вообще доктор наук.
— Надеюсь, твой преподаватель не рассчитывает быть третьим? Я в групповухе не участвую.
Матвей Евгеньевич воспринимает ее слова как остроумную шутку. Смеется, закатывая блестящие от удовольствия глазки.
— Чудо, чудо какая прелесть. Надо же так поставить вопрос… Помню в Германии, я жил у очень милых людей, во всяком случае поначалу показалось. Они поляки из Варшавы. Муж Збигнев замучивал меня игрой в шашки. Прихожу поздно вечером, усталый после концерта, а он меня тащит играть. Играем партию, вторую, третью… Я, понятно, выигрываю. Он злится и заставляет играть еще. В конце концов приходилось поддаваться и проигрывать деньги. Однажды окончательно меня утомил. Я и говорю: «Сыграем на твою жену? Кто выиграет, тот и идет к ней в спальню».
Туманов снова закатывает глаза и заходится высоким смехом.
Надя насмешливо предполагает:
— Ты, конечно же, выиграл?
— Нет, нет… никогда в жизни. Я пошутил. Но как он играл?! Лучше любого чемпиона мира. Зло, напористо, я бы сказал, талантливо. Игра закончилась полным моим разгромом…
— Ну, и чего вспоминать?
— К тому, что у него не оказалось в отличие от меня чувства юмора. Двинул мне своим кулачищем прямо в лицо и среди ночи выгнал из дома. Представляешь? За невинную шутку! Вот какие тупые, ограниченные люди попадаются. Ко мне, сама видишь, это не относится.
— Жена-то красивая была? — смеется Надя.
Матвей Евгеньевич смотрит на нее влажными ласковыми глазами.
— Милая Надюша… После тридцати красота женщины становится отвлеченным от тела понятием.
Она щурится на него единственным видимым из-за волос глазом:
— По-вашему, мне остается совсем немного?
Матвей Евгеньевич всплескивает руками: «Такова, душечка, селяви. Поэтому не упускай ни одного дня».
— Каждый день трахаться? — грубовато выясняет Надя.
— Опять ты про это дело. А любовь? Чувства? Душевное влечение?
— К вам? Ну, вы, дедок, даете, — презрительно усмехается пассия.
Входящий в комнату Макс пугается, видя неподвижно застывшего Туманова с широко раскрытым ртом и вытаращенными глазами. «Неужели удар», — пугается он. Видя его реакцию, девушка разражается грубым тяжелым смехом.
— Что с ним? — кивает Макс.
Надя сквозь смех сообщает: «Озвездинел от большого чувства ко мне!»
— Рад за вас, — Макс ставит на столик несколько тарелок и поднос, на котором крупными кусками нарезаны колбаса, сыр, окорок и хлеб. — Больше в холодильнике ничего не нашел.
— И кетчупа нет?
— Есть.
— Давай сюда, — по-хозяйски приказывает девушка.
Макс покорно отправляется на кухню.
Туманов приходит в себя. Осуждающе смотрит на свою пассию.
— Какие вы нынешние — не романтические. Твое счастье, что встретила меня. А то ведь о высоких порывах души знала бы по кинофильмам.
— Согласна, согласна. Не пугай нас. Хватит тебя кондратий, потом хлопот не оберемся.
Макс приносит кетчуп и литровую бутылку разведенного спирта, настоянного на лимонных корках.
— Сами гоните? — подмигивает Надя.
— Сами разводим.
— «Роял»? В народе эту гадость называют «Шла собака по роялю».
— Мы, биологи, предпочитаем ректификат, — в доказательство Макс наливает себе полный стаканчик.
Надя игриво пододвигает к нему свой фужер:
— Можно попробовать?
Матвей Евгеньевич хватает ее за руку:
— Милая, душечка, тебе лучше вино.
— А тебе лучше, чтобы я пила этот… как его?
— Ректификат, — подсказывает Макс и наливает ей полфужера.
Туманов демонстративно открывает бутылку французского вина и наливает себе.
Надя высоко поднимает фужер. «Вы оба очень милые. Обхохочешься с вами. Будьте здоровы в прямом и сексуальном смысле!»
Матвей Евгеньевич с удивлением наблюдает за ней. Хватанув залпом всю дозу, она закрывает рукой рот. Замирает. Из глаз непроизвольно текут слезы. Надя смотрит на Макса. «Я не умру?» Тот отрицательно качает головой и выпивает. Переведя дыхание и запихнув в рот толстый ломоть колбасы, облитый кетчупом, Надя признается:
— Больше всего на свете я люблю «Айриш-крим». Дорогой напиток. — И смотрит с издевкой на Макса и Туманова.
— Понятно, напиток богатых молодых людей. Банкиры угощают? — в тон ей спрашивает Матвей Евгеньевич.
— Глупости. Я вообще живу не в таком убожестве, в которое ты меня привел. Для меня эти гости просто экскурсия. Нужно же наблюдать своими глазами жизнь в совке.
Матвей Евгеньевич и этот пассаж находит остроумным, одобряя его повизгивающим смехом. Максу же хочется взять за пережженные патлы эту гадину, вывести в коридор и пинком под зад отправить на все четыре стороны. Как может этот смеющийся дурак возиться с подобными девицами? Ее сначала нужно мыть в хлорке, потом в марганцовке и исключительно после этого бить по морде. Вроде уважаемый человек, строящий из себя светского льва, гордящийся знакомством со всеми великими, сидит и слушает херню дуры в грязных сапогах и наверняка с немытыми ногами. Как жалко Лизу. За что он ее оскорбляет? Макс решает удалиться в Алину комнату. Но Надя протягивает фужер.
— Налей-ка еще, товарищ химик.
Он со злости снова наливает половину. Туманов охает: «Куда столько!»
— Не трогай. Хорош! Выпьем за меня и мою новую жизнь, начавшуюся с сегодняшнего числа.
Лицо Матвея Евгеньевича озаряется горделивой улыбкой победителя. Он протягивает Максу свой фужер: «За этот тост и я хлебну». Макс наливает. Все выпивают залпом и долго заедают обожженными ртами.
— Все-таки интересно, кто тебя угощает «Айриш-крим»? — не унимается Матвей Евгеньевич.
— А никто. Мы с Элеонорой сядем в гостиной… не чета вашей. Она достанет плоские старинные бокалы, нальет чуть-чуть белого тягучего ликера. Закурим по сигаретке и полный кайф.
При имени Элеоноры Макс напрягается подобно охотничьей собаке, почуявшей зверя.
— Какой Элеоноры? — спрашивает он, задерживая воздух в легких.
— Откуда вам знать. Моя подруга. Живет на Тверской. Ее квартира — лучшая в Москве. Мужа похоронила, вот и кайфуем вместе.
Матвей Евгеньевич хлопает в ладоши:
— Милая Надюша, ты дружишь с женой Васи Ласкарата? Ха! Мы с ним столько лет в одном оркестре отработали. Какой Москва маленький город! Ходим все по одному кругу. Или, как говорили раньше: вся Москва укрывается одним одеялом! Ха, к тебе это не относится.
Надя надменным взглядом оценивает, насколько врет ее кавалер.
— Что-то про вас никаких таких разговоров не было. Хотя Элеонора мало о ком из простых рассказывает. Больше о знаменитостях. Кто приходил, кто сидел на креслах, лежал на канапе, играл на роялях. Она — женщина высокого уровня. Мы с ней подруги.
Сердце Макса отрывается. Вызывая острую боль, оно мечется в груди, падает в низ живота и стремительно вздергивается до самого горла. Сам он превращается в приемник, настроенный на одну станцию с позывными «Элеонора».
Матвей Евгеньевич привстает и катит кресло ближе к своей пассии. Она болтает ногами в белесых от соли и снега сапогах. Протягивает фужер: «Налей-ка!»
