Павел Стовбчатый - В бегах. Цена свободы

— Загнула? А чего мне загинать? — удивилась она. — Не все рано начинают. Ей было тридцать четыре, когда она первый раз укололась. Жизнь-то! Чтоб не сойти с ума, наверное, вот и начала, — вздохнула девка.

— Бывает. И что? Что дальше-то было?

— Присела на иглу и кололась до тех пор, пока не проколола все. До нитки, — уточнила она. — Мебель, вещи, украшения, даже книги и посуда ушли в вену. И все это на моих глазах. Отец ее крепко любил и потакал во всем, а когда спохватился, было уже поздно. Запил и сам, опустился до ручки. Затем… Затем она взялась за меня…

— Панель?

— Почти то же. Одно время она работала медсестрой, затем перешла в социальную службу, ухаживала за больными. Знала многих мужиков, у которых водились деньги. Кто — в инвалидном кресле годами, а кто и вообще лежачий… Летчики, шоферы, афганцы — кого только не было. Не старые, но немощные. Вот к ним я и ходила, ради нее. Обслуживала, как могла. И платили неплохо, и работа постоянная. А делов-то — пять минут, в основном болтовня да рукой пошарит под юбкой, раздеться попросит, кто как, короче. Спала с ними редко… — Нина замолчала. — Жалко было бедолаг. Сама не заметила, как втянулась. Больные люди — особые люди, ты для них как богиня. Так что я помогала всем сразу: себе, матери, им, — заключила Нина.

— А потом? Что за «распределение» и как ты сюда попала? — поинтересовался я.

— Да какое, к черту, распределение! Я нигде не училась. Так ляпнула, долго рассказывать. Убежала, да и все. Надоело.

— А они, родители?

— Не знаю. Писем я не пишу, и вообще…

— Сама-то тоже небось колешься?

— Представь себе, нет, не угадал. Выпить — да, а колоться — уволь. Насмотрелась. Я умная девочка!

— Умная, базару нет, — засмеялся Граф. — От умных больше канители, чем от глупых. Посмотрим, как сработают твои мозги, когда нас тормознут менты. А тормознут, козлы, тормознут. Слышь, полковник, — похлопал он по плечу мента, — тормознут или нет, как думаешь? На Мосьве-то?

Того слегка повело от панибратского обращения бандита.

— Должны. На ночь на поселения обычно не ездят, добираются засветло. Я не знаю.

— Херня, отмахнемся! Скажешь, что срочное дело. И поубедительнее, поубедительнее, — инструктировал его Граф. — Я буду вни-ма-тельно слушать, что ты говоришь, — предупредил он.

— Даже так? — усмехнулся подполковник. — Я не артист, простите, но говорю, как умею.

— Не забивай баки, скажешь, как нужно, а не как умеешь. Всякий мент есть и артист, понял? Всякий, — отрезал Граф безапелляционно. — Я хоть и не философ, а знаю. Легавые вообще уникальная порода людей. Правда, шеф? — обратился он к шоферу. Тот замялся и ничего не сказал, видать постеснялся сидевшего рядом мента. — Правда, — сам за него ответил Боря. — Знать, что ты сам ничем не лучше других, и тащить людей в кутузку! Каково, а?! Чем не игра? Игра, да еще какая! Все ведь знают, что девяносто процентов ментов — продажны и паскудны, конченые преступники. Причем все, снизу доверху! И все притворяются, делают вид, что стоят на страже закона. Боремся, дескать. У, суки продажные! — Граф от души выругался.

Я его поддержал. Подполковник молчал, в споры не вступал, однако слушал Графа внимательно. Привычка, школа. А может, в глубине души сам был согласен с Графом.

Выпустив немного пар, мы снова притихли.

Глава восемнадцатая

Мосьва появилась внезапно. Рассыпанная светящимися точками в низине, она приковала наши взоры. Лес заканчивался и начинался уже за поселком, небольшим, домов на сто — сто пятьдесят, а то и меньше. Скромное селение в гуще леса, почти остров, на самом краю которого светилась своими запретками и бараками зона, лагерь строгого режима. Мне не один раз приходилось смотреть на ночной лагерь издалека, глядя в окно «Столыпина». А однажды наш поезд остановился прямо напротив другого «столыпинского» вагона, сквозь решетки которого просматривались головы зэков. Сначала стало очень тихо — такое встречается крайне редко, а затем мы стали переговариваться, спрашивать, куда и откуда, искать земляков. Но менты быстро сориентировались и пресекли «свидание».

Мы приближались к поселку с каждой минутой, и на душе становилось все тревожней и тревожней. Как она нас встретит, Мосьва? Я приготовился к худшему, достал из-под куртки автомат и примостил его между колен, так чтобы его не было видно, если станут внимательно разглядывать пассажиров. Но никакого оперпоста не было. Напились или в другом конце? Зона давно осталась позади, мы ехали по поселку и не встречали людей. Никого! Будто поселок вымер или ушел в подполье. Было около половины девятого вечера, не так уж поздно. Я даже не ожидал, что мы так быстро доедем. Сидят по домам, как сычи, молодежь — где-то в клубе, если она вообще здесь имеется. А вот и «ночной бар» — захудалое кафе на курьих ножках. Деревянная изба с трубой на крыше. Дым, понятно, не валит, но труба есть.

— Зайдем, что ли? — шутя предложил я Графу и кивнул на вывеску. Шофер моментально притормозил и повернулся к нам. Он, как и мы, конечно, тоже проголодался, а до следующего поселения ехать и ехать. Из «бара» даже доносилась музыка — знай, мол, наших! Но кому идти? Жрать-то хотят все, это ясно, но кто принесет?

Нина отпадает, однозначно. Девка непредсказуема и потому вряд ли вернется с колбасой, скорее с кем-то. Шофер Гена? Можно послать его, он поклялся своими детьми. Такие, как он, просто так не клянутся и, если поклялись, не скажут: «Я клялся языком, а не сердцем». Да, пожалуй, только он годится для этого дела. Нам лучше не высовываться, а подполковник еще тот фрукт. Тихоня. Мы перебросились с водилой несколькими словами, и он охотно согласился пойти за продуктами.

— Дай ему сумку, Нина, — сказал я девке, и та передала сумку шоферу.

— Грузи все подряд и бери побольше пакетного. Не забудь и про спички, чай. Кажется, все.

Я сунул ему деньги и попросил ни с кем не болтать.

— Скорее всего, там одна молодежь, смотри, не сцепись с ними, и вообще…

— Да ну что ты, только этого мне не хватало, — сказал Гена и пошел к избе.

Людей в кафе было немного, но они были, я заметил их, когда Гена открывал дверь и входил. На окнах — шторы, ничего не видно. Мы стали ждать. Примерно через пять — семь минут дверь широко распахнулась и вместо нашего Гены на пороге появилась четверка молодых ухарей. Они были явно на взводе и почти орали, доказывая что-то друг другу. Заметив машину, не повернули, куда собирались, а остановились. Один из них, самый высокий и широкоплечий, показал рукой в нашу сторону и направился к машине. Остальные двинули за ним. Мы сидели без света, но свет, падающий из окон кафе, немного освещал тачку, так, самую малость. Высокий подошел к машине, нагнулся к окну и сунул голову внутрь.

— Здорово, люди, — поздоровался он с ментом, затем обвел взглядом нас. — Купе забито до отказа, ясно. — Его глаза остановились на Нинке.

— Куда едем, если не секрет? — спросил наглый тип.

Я и Граф сидели с опущенными головами, с понтом дремали, а Нина и подполковник молчали, не зная, что сказать.

— На Ослянку, — пришлось мне ответить за них.

— На Ослянку?! — воскликнул он удивленно. — Далековато, однако. Ночь… Если проткнете колесо, придется ночевать в лесу. Хм… А где шофер?

— Сейчас придет, в кафе.

Тип противно и пьяно чмокнул губами и помолчал.

— Где-то я с тобой встречался, слушай, — сказал он, глядя прямо на меня. — Голос знакомый, в натуре. Ну-ка, ну-ка… — Он просунулся еще глубже, почти на полкорпуса и стал всматриваться в мое лицо. — Мать честная! — Его изумлению не было предела, он прямо обалдел. И тут и я узнал его. Невероятно, но факт — это был Рог, Петя Рог — наш бывший завхоз отряда. Мой бывший завхоз. Конченая сука и тварь, умная бестия, пахавшая на ментов. Именно при нем, Роге, мы с Графом валили из зоны в прошлый раз. Он все знал. У него было десять лет сроку, но, скорее всего, он их не досидел, выслужился. Либо вышел на поселение и остался жить здесь, уже вольным, а может, его помиловали. Да, Рог был большим пронырой и умел вовремя «спрыгивать со сковороды», поэтому его и не зарезали. Одно время — тогда ему было лет двадцать семь — он работал завхозом школы, и ходили слухи, что он пялил саму директрису, Светлану Юрьевну по кличке Шанель. Ей было тридцать семь, она имела семью — мужа и двоих детей, но муж был «голубым», пассивом в чистом виде.

Он работал на нашей бирже старшим инженером по технике безопасности, дятел лет сорока трех. Лысый, худощавый, келейный бабский голосок, глаза минетчика — вот его портрет. Имея двоих детей и жену, этот козел высматривал себе симпатичных зэков, в его понимании, и трахался с ними до одури. Носил «самцам» чай и курево, жратву и водку. Причем минет он уважал больше, чем сношение. В случае запала ему грозило увольнение, а найти работу в лесных, по сути, лагерных поселках не так-то просто — все имеют отношение к зоне, все под началом начальника отделения. Жена его поэтому вполне могла «подворачивать» молодому и крепкому Рогу, могла и вытолкнуть его на волю раньше времени. Гад был очень ушлым и непростым, далеко бы пошел, если бы не свернул с блатной жизни. А он свернул, стал завхозом.