Прости. Забудь. Прощай - Алексей Коротяев
Глядя на него, я каждый раз забывал, что нахожусь в провинциальном театре.
Не уверен, заметили ли это другие. А это, собственно, и… неважно для моего рассказа. Больше себе не наливаю. Красивый, молодой, талантливый. Роман-тические роли он проживал на сцене так, что невозможно было не поверить в его искренность.
— Первый раз, когда я поговорил с Геннадием и предложил ему работу, он со смехом отверг ее. Второй разговор произошел уже в моем кабинете. Из-за плохих сборов количество спектаклей было сокращено вдвое. Не надо быть Эйнштейном, чтобы догадаться, что и зарплата соответственно. Я услышал обё этом и позвонил… Но окончательно сомневаться он перестал только после того, как я провел его по палатам. Увидел потухшие глаза женщин, ожидающих казни жизнью по выходу из больницы, и согласился. Так Геннадий стал частью моего медицинского штата.
— Ко мне попадают в основном по рекомендации, вы и сами знаете. И еще те пациентки, за которых безуспешно брались психиатры со своими зомби-рующими пилюлями. Безнадежные случаи, в общем. Как ваш. Простите, конечно. В любой операции самый опасный и сложный период начинается после нее.
Большинство пострадавших не хотят никого видеть, хотя нередко и наоборот.
В этой критической ситуации необходимо пробудить и вызвать в них интерес к жизни. Только такой гениальный артист, как Гена, мог убедить полностью поте-рявшую веру в себя и будущее женщину, что он безумно влюблен именно в ее душу, и помятая, изуродованная оболочка не играет роли. Мы требовали и подробно изучали информацию на каждую прибывающую. Предпочтения, хобби, отвращения, вкусы, жизненная философия — все, что могло помочь найти ключ к сердцу этой женщины. Геннадий талантливо и с упоением играет тех, кем ему всегда хотелось быть — героев, таинственных, остроумных и великодушных.
Кстати, не только такой положительный тип нравится женщинам. Был случай, когда целый месяц Гене пришлось хрипло петь под гитару блатные песни и изо-бражать из себя криминального авторитета. Легендой для исчезновения стала его «поимка» и водворение в тюрьму на долгие годы… Придя в себя, женщины сразу торопятся уехать.
— Да! История! Спасибо еще раз, доктор! То, что давал слово о нераз-глашении, помню. Жизнь дочери для меня важней всего.
Гость замешкался, уходя.
— Последний вопрос. Неужели не нашлось ни одной женщины, которая бы не поверила, что Геннадий в нее влюблен?
Доктор улыбнулся и сказал:
— Как может женщина не верить в любовь!? Вы знаете хоть одну, которая думает, что недостойна ее? Все женское существо с самого рождения готовится к любовному трепету. Оно тянется к любви, как дитя к матери. Наш странный мир целиком покоится на хрупких женских плечах, я бы сказал, а не на трех слонах, как многие думают… Хотя вижу, что вы не совсем согласны… с последним, — улыбнулся доктор. — Если бы не женщины, мы, мужчины, уже давно перебили бы друг друга. Вот так, батенька! Подождите минуточку, я вас провожу. Он набрал номер телефона и сказал, наговаривая на автоответчик:
— Геннадий. Отдохни еще пару дней. В среду утром, пожалуйста, ко мне.
Прибывает новая пациентка. Очень тяжелый случай, коллега!
Последнее пари актрисы
Скорая помощь приехала быстро — минут через тридцать-сорок. Врач
с двумя помощниками энергично вошел в дверь, открытую просто одетой, но
очень красивой молодой женщиной.
— Куда идти?
Дама, жестом пригласив следовать за собой, повела их через прихожую, загроможденную массивными кожаными креслами и старомодной, с мно-жеством крючков, дубовой вешалкой. Затем они прошли в просторную гостиную.
Из нее — в маленькую, очень опрятную, почти без мебели комнату и, наконец, в
коридор, заканчивающийся полуоткрытыми двустворчатыми дверями.
— Она здесь.
Пропустив всех вперед, женщина осталась стоять на пороге, прижав
ладони к груди и глядя в полумрак полными тревоги глазами.
Больная лежала на широкой кровати, обложенная подушками. В комнате пахло лекарствами и старыми вещами. Высокий потолок почти терялся в
невероятной высоте. Тяжелые шторы на окнах плотно задвинуты. Слабый источник света, находящийся на столе, тускло освещал коробку из-под обуви, полную разных пузырьков и коробочек. Доктор подошел к кровати и поставил свою
сумку на стоящий у изголовья стул. Женщина часто и тяжело дышала. Глаза
закрыты. Лицо синюшной бледности, усиливаемой лампочкой искусственного
света из единственного горящего рожка старомодного торшера, блестело ка-пельками пота. Доктор взял женщину за левое запястье. Она тут же отдёрнула
руку и открыла глаза.
— Что вы тут делаете?! Я никого не звала!
— Ваша дочь позвонила, — спокойно объяснил он.
— У меня уже давно нет дочери, — произнесла больная хрипло. — Ухо-дите! Ирина! Я же просила, — недовольно сказала она.
Мужчины в халатах подошли ближе.
— Давайте мы хотя бы проверим …
— Нет!
Врач нахмурился.
— Возвращаемся в машину, — приказал он своим спутникам и, взяв со
стула сумку, направился к стоящей у двери молодой женщине.
— Сами видите: больная отказывается от помощи. Значит, она в ней не
нуждается. Выведите нас из этого лабиринта.
Внезапно пациентка застонала и попросила:
— Постойте! Мне действительно очень плохо сейчас. Невероятно болит сердце, вот здесь… и жжет плечо. Простите великодушно!
10
Врач тут же вернулся, доставая на ходу стетоскоп. Поставив сумку на
прежнее место, он склонился над больной и привычно, словно передвигая дам-ки по шашечному полю, внимательно прослушал сердце и легкие.
— Что вы принимаете? Сколько прошло времени…
— Ириша, ответь, — прошептала пациентка.
— Вот нитроглицерин! Немедленно под язык! Если через 5 минут не
поможет, я сделаю укол.
— Вам нужен свежий воздух, — сказал доктор заканчивая осмотр, — а
здесь совершенно нечем дышать!
Он подошел к окну и одним движением раздвинул шторы, впуская поток дневного света. Тот, словно обрадовавшись возможности побывать там, куда ему ранее никогда не разрешали заходить, с любопытством мгновенно
заполнил всю комнату.
Провозившись несколько минут с рамами, доктор недовольно завор-чал:
— Господи! Ведь лето на дворе, а окна ещё заклеены.
Убедившись в нежелании рам подчиниться и полной бесперспектив-ности дальнейших попыток, он достал из кармана ключ, разорвал им бумагу на
огромной форточке и открыл её, толкнув наружу. Коктейль звуков жизни огром-ного города ворвался в помещение.
— Вот так-то лучше.
Поворачиваясь к пациентке, врач хотел добавить что-то нравоучитель-ное, но всмотревшись в лицо пациентки и незамеченные прежде в полумраке
фотографии, глядевшие на него теперь со всех стен, промолчал…
— Постойте! Вы… Не узнал без этих портретов.
— Я и сама себя иногда с трудом узнаю, — видимо, не первый раз отвечая так, усмехнулась женщина. — Мне уже явно лучше. Вы хороший доктор.
— Я ничего для вас ещё не сделал.
— Мне действительно лучше. Резкая боль ушла,
