Сны для героя - Александр Томин
Вот это был удар.
Отца арестовали в 1937. Как мы потом узнали, сосед донес на него, как на польского шпиона. Зачем он это сделал, на что позавидовал? Разбирались на удивление долго, дали два с половиной года, видимо, не как шпиону всё-таки, а «за язык». Уже в лагере довесили ещё. Известия приходить перестали. Мать как-то сразу надломилась, постарела. Младший брат Анатолий, под давлением «коллектива» публично отрекся от отца. Я не стал. В комсомол меня, конечно, не приняли, но это не помешало мне успешно окончить школу и поступить в институт, а после начала Войны попасть на ускоренные курсы подготовки младшего комсостава.
– Молчите, Николай Степанович? Понимаю, надо осмыслить. Быть может, желаете рюмочку? Закусить?
– Налейте, – хрипло попросил я
– Извольте. А я пока озвучу вам ещё один вариант. Вы же спортсмен, разрядник
– И это знаете?
– Знаем, представьте себе. Так вот, ежели вас по какой-то причине не прельщает служба в РОА. Быть может, фамилия начальника их вызывает у вас неприятные ассоциации. Я тут слышал краем уха, у вас был какой-то конфликт с типом по фамилии Власенков. Было такое?
– Не помню
– Ну да бог с ним. Так вот, есть ещё одно предложение. Немецкое командование набирает добровольцев-диверсантов в специальную школу. Предпочтение бывшим спортсменам, вообще ребятам решительным. Сфера деятельности после обучения и заброски – вся территория Совдепии. Хоть бы и тот городок, неподалеку от которого лагерь, где отбывает срок ваш отец. Диверсии, организация восстаний, акций неповиновения, террористические акты. Подумайте, разве у вас нет претензий к власти большевиков?
– Вы знаете, есть, – медленно сказал я, – есть у меня претензии к моей стране.
Но, во-первых, обсуждать их я буду не с вами, а во-вторых, – я повысил голос, – к вам, тварям, и к вашим хозяевам у меня претензий гораздо больше.
– Эмоции, Николай Степанович, эмоции вредят делу и туманят мысли. Поразмыслите над моими словами спокойно. Я попрошу, чтобы вас завтра не выводили на работу. И пайку добавили
– Но…
– Отдыхайте. Увести, – приказал он конвоиру по-немецки, – я вас ещё навещу, господин Ситкевич.
Начало XXIв.
«Ситкевич! Ситкевич Николай Степанович! Это же Дед! Мой дедушка! Как же это? Почему?»
Мысли прыгали, как обезьяна в барабане. Сердце стучало. Илья вскочил с кровати, резко скрипнули пружины. Схватил сигареты и ринулся в курилку, не обращая внимания на усилившееся головокружение. Дрожащими руками зажег сигарету, затянулся. Если вспомнить всё, когда-либо прочитанное, услышанное и увиденное, в явлении умерших родственников во сне, особенно тех, с кем была близкая связь, нет ничего необычного. Но в таком виде являться. «Я же как будто проживаю его жизнь, причем самые сложные, жуткие моменты. Как будто сказать он хочет что-то…»
Сказать!!!
Илью накрыла такая волна стыда, как никогда раньше. До слёз из глаз и волны сквозь позвоночник. До красной кожи и зашедшегося снова сердца. «Болван ты! Придурок! Хмырь чмошный! Да как же ты сразу не допер до такой простой вещи». Сигарета давно обожгла пальцы, но Илья этого не замечал. «Ты что, урод безвольный, забыл, почему ты в больнице? Что ты сделал?»
Решение свести счёты с жизнью созрело в голове Ильи день на девятый беспрерывной пьянки. Или на десятый. Пил он тяжело и уныло, классическим запоем, когда сразу после пробуждения нестерпимо хочется снова занырнуть в мир грез и кошмаров. Действительность казалась невыносимой, мир чёрным, а забытье желанным . Где и с кем он за это время побывал, Илья так и не вспомнил более-менее подробно. Какие-то обрывки разговоров, встреч, жалоб и ругани. Впечатался в память только качающийся под ногами мир с высоты пятого этажа. Успел он влить в себя остатки водки из очередной бутылки или шагнул вместе с ней, но, в любом случае, получился какой-то гротеск. Черная комедия, а не трагедия. «Бездарь! Даже хлопнуться не сумел по-настоящему». Илья упал на дерево, росшее рядом с домом, рассадил серьёзно бок, получил огромный лиловый синяк на полбедра и сотрясение мозга. В «скорой», приехавшей на удивление быстро, Иль я сказал, дыша перегарищем, что никто его не толкал, и сам он не прыгал, а просто захотелось ему, с пьяных глаз, полюбоваться ландшафтом с высоты птичьего полёта. Но сам то, сам он все про себя понимал, и из-за осознания этого стыд давил и давил на душу. «Жизнь у тебя, блин, чёрная, сучонок! Да ты и не знаешь ее, жизнь, не хлебал полной ложкой. Сделал трагедию из ничего, интеллигентик паршивый! Дед с того света должен тебе мозги прочищать. Примером своей жизни, которая не сломала и не согнула. Дедушка! Боженька! Не знаю, от кого это зависит. Не прекращайте, продлите, не знаю, как сказать… Прочистите мне мозги, короче. А я пока сам ещё по полочкам всё разложу.
Так вот…»
– Ломов! Ты что здесь сидишь? Простыть ещё хочешь? Врач на процедуру тебя давно ждёт, обход уже был, а он всё сидит, курит! – медсестра была в гневе.
– Иду я, иду, задумался просто.
– Задумался! Мыслитель! Философ доморощенный. Ты хоть завтракал? – обдала она неожиданной лаской, когда Илья проходил мимо.
– Да всё нормально. Спасибо, Алён, не ругайся
– Ладно, иди уже.
Перевязки, электрофоресы, и прочая лабуда затянулись до обеда. Умяв кашу «с запахом мяса», и растянувшись на койке, Илья вернулся к «разбору полетов».
«Так, всё по порядку. Какие такие проблемы, пусть и рухнувшие, признаем в скобках, единовременно, привели тебя на столь позорный путь?
Предательство друзей. Наезд, разборки и почти одиночество среди этого. Ну и что. По большому счёту, банальности, случающиеся со многими. Досадно, конечно, когда те, кого ты считал друзьями, с кем было выпито и пройдено немало,
