Людвиг Гибельгаус - В небе великой империи

В бурных российских реалиях минувшего времени ему удался если и не взлет, то восхождение в когорту заметных предпринимателей его родного Новосибирска. Это требовало определенной ловкости, которая в избытке имелась у всю жизнь готовившего себя к работе в идеологических структурах коммунистической партии выпускника ГФ НГУ. Недаром же большинство первых российских банкиров имели филологическое образование. Заглядывая в прошлое, Моргунов непроизвольно улыбался себе, наивному и циничному продукту незаметно издыхающей коммунистической системы. Идеология уже давно не воспринималась как святыня, но лишь средство продвижения по службе, вся громадная страна нетерпеливо подрагивала в ожидании чего-то нового, неизвестного, пьянящего. Для него, как и для многих его сверстников, уже не существовало понятий добро и зло, хорошо или плохо. В оное время все они подминались революционной необходимостью, ныне — необходимостью и выгодой личной. Это считалось нормальным, потому что не с чем было сравнивать, не было иной альтернативы. Парадокс, но первый слой самых жадных и цепких дельцов, беспринципных и жестоких, как владельцы средневековых мануфактур, являлся последним ублюдочным эмбрионом, выброшенным из чрева издыхающего коммунизма. Теория эвоюции блестяще подтвердилась; последним поступком уходящего биологического вида было вскармливание собственного могильщика. Так несостоявшийся советский идеолог стал вполне удачливым российским бизнесменом. Детство в нищей Каменке, неистребимое желание выбраться из этой грязи наверх, умение вкалывать и беспощадно работать над собой сослужили хорошую службу на новом поприще. Политика же интересовала его лишь в свете собственных импортно-экспортных операций с сырьем и продуктами питания. Но однажды эта самая политика здорово вмешалась в его жизнь и полностью её перевернула. Фирма „Глок“ (символически названная именно так во славу одноименного 17-зарядного австрийского армейского пистолета), творение и любимое чадо Моргунова, помимо цветных металлов не гнушалась поставлять на Запад заинтересованным клиентам радиоактивные материалы, достать которые на обломках советской военной индустрии труда не составляло. Дальнейшая судьба этой продукции Василия Петровича не интересовала, но вот личный счет в люксембургском банке пополнялся, да и обороты новосибирской фирмы росли. Правоохранительные органы, от которых активность подобного рода скрыть было невозможно, шума не поднимали, довольствуясь своей скромной долей в доходах. Моргунов даже подозревал иногда, что таможенными и прочими чиновниками двигают патриотические соображения, дабы побольше всякой радиоактивной дряни покинуло Россию. Но вот однажды эта милая идиллия была безвозвратно нарушена. На очередной встрече „большой семерки“, куда наконец был допущен в качестве гостя так стремившийся туда российский президент, оному была высказана обеспокоенность ряда западных держав участившимися случаями контрабанды из России радиоактивных веществ. Западные партнеры тут же получили заверения, что соответствующие меры будут незамедлительно приняты. И — редкий случай! — действительно были. Моргунова спас случай и предчувствие. Десять месяцев назад, весенним утром, внимание Василия Петровича по пути на работу привлек свернувший к офису милицейский фургон. Он попросил шофера остановиться, прошел сотню метров пешком и сердце его дрогнуло от открывшейся картины. Свежевыстроенное двухэтажное здание фирмы было оцеплено милицией, повсюду царила непривычая суета. Моргунов повернулся и быстро направился к машине. Что ж, и такой поворот событий был предусмотрен, без подобной предусмотрительности любая приносящая доход деятельность бессмысленна в этой стране. Садиться в тюрьму — об подобном Моргунов не мог и помыслить. Он не был трусом, но он не был и блатным, вором или убийцей. Тюрьма являлась тем местом, где любитель маслин и классической музыки не мог существовать или даже просто выжить. Тюрьма не принадлежала к его миру и чтобы избежать встречи с ней, можно было применить и последнее средство — Моргунов невольно коснулся пальцами воронёной стали под пиджаком. Отношение к смерти было у него философским. Василий Петрович хорошо знал историю своей страны и прекрасно отдавал себе отчет, что иная жизнь может быть много хуже любой смерти. Но пока вопрос ещё так не стоял. Домой возвращаться нельзя, это ясно, его там ждут. И через полчаса Моргунов был в снятой через подставное лицо квартире, о которой не знал никто и в которую он не водил даже своих подружек. Там в сейфе лежали деньги, грим, фальшивые российские паспорта и основной его отныне документ — немецкий загранпаспорт, неотличимо от настоящего сварганенный ушлыми соотечественниками, проживающими в Берлине и принимавшими деятельное участие в импортно-экспортных операциях Василия Петровича. Через четыре дня именно с этим паспортом невыбритый и немытый, но спасенный и счастливый Моргунов прописался в мадридском отеле „Эль Парадизо“. Заработанных прежде и помещенных на Западе средств вполне хватило бы не на один десяток лет скромной жизни в Испании в личине господина Вальтера Регенсдорфа, гражданина ФРГ, но деятельная натура Моргунова не могла довольствоваться столь примитивным времяпрепровождением, да и прививать своей жизни скромность он не собирался. Но не это даже являлось главным. Василий Петрович не был патологическим везунчиком, не раз ему приходилось в жизни много терять и проигрывать. Однако он никогда не забывал своих поражений, он преследовал их годами с настойчивостью одержимого, ища сатисфакции, и мстил им не разбираясь в средствах. Оказавшись сейчас выброшенным на шикарные субтропические задворки жизни, он не получал ни малейшего удовольствия от созерцания теплого моря, вечнозеленых пальм и голубого неба. Правда, взглянув на Европу ему не слишком хотелось возвращаться в вечно простуженный Новосибирск, однако вывернуть с обочины в гущу движения, вновь почувствовать себя человеком, с мнением которого должен считаться окружающий мир, было просто необходимо. Иначе не стоило и жить. Попытки наладить бизнес с бывшими партнерами оказались неудачными. Со своим российским менталитетом Моргунов плохо вписывался в местные рамки. Грязным криминалом типа наркотиков и оружия он никогда не занимался, считая это ниже своего достоинства, а легальный бизнес на Западе был слишком медлителен, скучен и зажат в рамки фискуса. Да и средств было недостаточно, чтобы развернуться по-настоящему. Ну а главным являлось иное. У Василия Петровича имелась ныне ахиллесова пята, его фальшивый немецкий паспорт, который серьезной проверки, конечно, не выдержал бы. А то, что в случае конфликта интересов бывшие партнеры тут же его заложат, Моргунов не сомневался. Таковы правила игры, он и сам поступил бы так же. Итак, жизнь нужно было начинать по-новому и мысль сия многие месяцы терзала голову новоявленному герру Регенсдорфу, отбивая охоту наслаждаться главными радостями курортной жизни — вином и женщинами. Жил он достаточно одиноко, понимая, что в его положении любой лишний контакт с окружающим миром может представлять смертельную угрозу. К такому образу жизни Моргунов не привык и он злил его, ещё твёрже убеждая во мнении, что перемены назрели. Ко всё чаще встречающемся в Испании соотечественникам, а более к русской речи его тянуло и он нередко заводил с кем-нибудь ничего не значащий разговор, выдавая себя за такого же курортника. Беглец приобрел себе подержанный „Фольксваген-Пассат“, при покупке которого лишний раз убедился, что резервы его средств отнюдь не неисчерпаемы. Сделать более солидные накопления помешала в своё время неотягощенная экономией жизнь и скоропалительное бегство. По той же причине он поменял свой отель на небольшую квартирку, где многим далекоидущим планам и мыслям, временами возникавшим в голове, было как-то уютнее.

И однажды, как ни банально (но от этого лишь более правдоподобно) звучит, в дело вмешался случай, которому и принадлежала заслуга принятия окончательного решения.

Туманным февральским утром Василий Петрович, удобно сложив ноги на перила своего маленького балкончика, пил кофе и просматривал первую на сегодняшний день газету. Его познания в испанском ещё оставляли желать много лучшего, но это беспокойства не доставляло. Больше проблем было с немецким, который он вроде бы обязан был знать в качестве гражданина ФРГ. На уровне новосибирского предпринимателя эти, полученные в университете, знания были хороши, но не более того. Почти сразу по прибытии в Испанию он попал в неприятную историю, когда какой-то немец, завидев знакомые красные корочки, обратился к нему с вопросом на родном языке. Моргунов сконфуженно пробормотал: „Я переселенец из России“ и чуть не бросился бежать. С тех пор, благодаря значительным усилиям, Василий Петрович весьма продвинулся в изучении немецкого и налегал на испанский. Благо, свободного времени имелось много больше, чем того хотелось бы.