Людвиг Гибельгаус - В небе великой империи

После первого же гудка на том конце сняли трубку.

— У нас хорошая погода — сказал Хорев, стараясь, непонятно зачем изменить голос.

— У нас тоже — невыразительным тоном ответила трубка и связь тотчас прервалась.

Сердце в груди майора дрогнуло, но уже без особого напряжения. Всё. Пеленгаторы аэродрома засекли этот разговор и обратный отсчет времени начался. Хорев опустил в карман исполнивший первую часть своей миссии радиотелефон и, стараясь не торопиться, вышел из диспетчерской. Руководитель полетов уже стоял возле самолета вместе с механиком.

— Давай, давай, пора — буркнул он, помогая майору надеть гермошлем и взобраться в кабину. Хорев осторожно покрутил головой: на шлеме была размещена система целеуказания НСЦ-1, что делало пилота чем-то похожим на средневекового рыцаря. Юра задвинул фонарь и на секунду наступила тишина, полностью отгородившая Хорева от остального мира. Сейчас тишина исчезнет, но вместо неё мир будет скрыт огромными пространствами пустоты вокруг. Заговорила рация, ещё умеренно-громко взревели на холостом ходу двигатели. Юра, стоя в наушниках на почтительном удалении прослушал оба агрегата, в то время как руководитель полетов занял своё место в стеклянном возвышении диспетчерской.

— Я Волга, к старту готов — спокойно доложил Хорев.

— Волга, следуйте к точке старта — раздался в шлемофоне голос диспетчера, искаженный переговорным устройством.

Изящный и элегантный несмотря на свой тридцатитонный вес, с высокими шасси, бело-серебристый как разряженная невеста, истребитель выкатился на рулежную дорожку и взял курс к стартовой позиции в начале необъятной взлетной полосы. Яркое солнце приближалось к зениту и в его непобедимом свете сама мысль о ночи и тьме казалась святотатством. Редкие строения аэродрома и бескрайние поля вокруг, изредка украшенные разбросанными поодиночке березами, были пронизаны его всепроникающими лучами. Ощущение умиротворения и блаженства явственно висело над миром. Хорев любил эту природу, но, сознавая, что скорее всего видит её в последний раз, не испытывал большого сожаления. Она принадлежала к его былой жизни, которую он покидал сейчас тоже без сожаления. Всё это оставалось позади. Впереди было безграничное небо, наполненное риском и неизвестностью. Но то, что он ожидал получить взамен, стоило этого риска. Да и подготовка была первоклассной. Новые документы, деньги, грим, масса важных мелочей — всё было уложено в тщательно сработанном поясе. „ПМ“ и без того являлся легальной частью пилотского снаряжения, а если придется приземлиться в пустынной местности, то тёплая летняя погода и навыки выживания здорово повышают его шансы на жизнь.

Майор взглянул на часы. 11:59

— Волга, к старту готов — спокойно, как и сотни раз в прошлом, произнес он в микрофон.

— Волга, старт разрешаю — последовал незамедлительный ответ и как реакция на это разрешение, двигатели истребителя взревели на полную мощность.

Понедельник, 06.07.9… международный аэропорт г. Стокгольма, местное время 10:45

Это северное утро в шведской столице было не менее прозрачным и безмятежным, чем в лежащем на тысячу километров восточнее и мало кому известном городе Волхове. В залах международного аэровокзала господствовали типичные для таких мест беспорядочное движение и суета. Последние пассажиры, зарегистрированные на рейс „САС 3314“ Стокгольм — Токио проходили на посадку. Среди довольно разношерстной публики преобладали японцы, всем своим видом олицетворяющие очередной процент населения этой страны, удовлетворивший неистребимую страсть к познанию Запада. Среди немногочисленных европейских лиц выделялся статью и благородной сединой американский сенатор Джон Ф. Робертс. Обычно он весьма гордился и даже наслаждался своей внешностью, особенно припоминая ещё не столь отдаленные молодые годы и впечатление, производимое им на вашингтонских и провинциальных дам. Однако сейчас сенатор дорого бы дал за возможность нацепить фальшивую бороду или даже чулок с прорезями для глаз. Его лицо слишком часто мелькало в газетах, что при определенных условиях могло сорвать всю порученную миссию. К счастью, иные соотечественники, садящиеся на этот рейс ему не встретились, но какое-то смутное беспокойство сенатора не покидало. Более всего ему хотелось побыстрее пройти в первый класс авиалайнера, отвернуться к окну и сосредоточенно подумать о предстоящих переговорах. Сенатор чрезвычайно не любил таких кульбитов судьбы, но карьера государственного мужа иногда делала их неизбежными. Секретные переговоры с китайцами действительно должны были проходить в Токио, но отправиться туда должен был сенатор Райт, который, однако, уже второй день балансировал на грани жизни и смерти в столичном военном госпитале после позавчерашней автокатастрофы. Сенатор Райт был известен широкой общественности как убежденный демократ и борец за права человека, поэтому его переговоры с китайцами могли рассматриваться как угодно, но только не в качестве пролога к заключению широкомасштабного договора о военном сотрудничестве. В последнее время слухи об этом просачивались в вашингтонскую прессу и достаточно было одного смышленого журналиста, увидевшего инкогнито летящего в Токио известного сторонника сближения с Китаем сенатора Робертса, как утечка информации может стать решающей, что совершенно излишне при нынешнем раскладе политических сил. Поэтому о его отъезде знал в Вашингтоне строго ограниченный круг лиц, да и маршрут сенатор выбрал не самый ближний. Официально сей почтенный законодатель находился на кратковременном отдыхе на своем ранчо в Нью-Мексико.

Втайне радуясь тому, что он не встретил никого из своих болтливых и приставучих соотечественников, уже в третий раз избравших сенатора в Капитолий, мистер Робертс протянул свой паспорт шведскому пограничнику и тотчас невольно вздрогнул. Два мужских голоса, внезапно прозвучавших позади, не могли принадлежать никому иному, как только уроженцам Среднего Запада США. Сенатор быстрым движением схватил протянутый ему обратно паспорт и, втянув голову в плечи, почти бегом направился в зал ожидания.

Впрочем, два человека, стоящих позади не обратили на сенатора ни малейшего внимания. Им не угрожала опасность быть узнанными, но и они всячески старались избегать любых посторонних контактов, ибо сама специфика их работы подразумевала необходимость оставаться неизвестными широкой общественности. Сотрудники ЦРУ США Майкл Траст и Филип Браун с шифрованными инструкциями и 500000 долларов наличных денег летели в Токио для встречи с представителями китайских политических эмигрантов, чьи некоторые коллеги-диссиденты выполняли для США разведывательную работу на континенте.

По сути предстоящей деятельности два джентельмена и сенатор являлись антиподами, но они ничего не знали ни об этом, ни друг о друге вообще, восходя на борт полностью готового к вылету авиалайнера „Боинг-747-400“ скандинавских авиалиний.

На неприметного таможенного чиновника, схватившегося при его появлении за телефонную трубку, сенатор не обратил ни малейшего внимания.

г. Мадрид, вечером накануне

Ресторан „Мистраль“ был далеко не самым скверным местом этого древнего города, но высоким представлениям о комфорте Василия Петровича Моргунова явно не соответствовал. Отметил он это с некоторой иронией, порожденной ожиданием предстоящих и желанных перемен. Нельзя сказать, что прошлая жизнь Василия Петровича слишком баловала его роскошью, чаще наоборот, но все предыдущие взлеты и падения уже изрядно утомили его к нынешним тридцати четырем годам. Хотелось спокойствия и стабильности. Впрочем то, что сейчас полностью заполняло жизнь Моргунова являлось самой полной противоположностью и спокойствию и комфорту. Идя на задуманный шаг он полностью отдавал себе отсчет в степени риска, но так же и в степени самоокупаемости оного риска. К риску как таковому Моргунов был давно приучен, а в случае успеха начинаемой операции можно полностью избавить себя от риска на все оставшиеся земные годы. Если рассудить здраво и непредвзято, то и сам факт нахождения его в этом ресторане, в этом городе, в этой стране, был следствием того постоянного риска, что сопутствовал Василию Петровичу все последние десять лет. Поздним европейским вечером, накануне самого безумного в жизни поступка, воспоминания о прошлом как-то особенно легко текли через голову широким и плавным потоком…

В бурных российских реалиях минувшего времени ему удался если и не взлет, то восхождение в когорту заметных предпринимателей его родного Новосибирска. Это требовало определенной ловкости, которая в избытке имелась у всю жизнь готовившего себя к работе в идеологических структурах коммунистической партии выпускника ГФ НГУ. Недаром же большинство первых российских банкиров имели филологическое образование. Заглядывая в прошлое, Моргунов непроизвольно улыбался себе, наивному и циничному продукту незаметно издыхающей коммунистической системы. Идеология уже давно не воспринималась как святыня, но лишь средство продвижения по службе, вся громадная страна нетерпеливо подрагивала в ожидании чего-то нового, неизвестного, пьянящего. Для него, как и для многих его сверстников, уже не существовало понятий добро и зло, хорошо или плохо. В оное время все они подминались революционной необходимостью, ныне — необходимостью и выгодой личной. Это считалось нормальным, потому что не с чем было сравнивать, не было иной альтернативы. Парадокс, но первый слой самых жадных и цепких дельцов, беспринципных и жестоких, как владельцы средневековых мануфактур, являлся последним ублюдочным эмбрионом, выброшенным из чрева издыхающего коммунизма. Теория эвоюции блестяще подтвердилась; последним поступком уходящего биологического вида было вскармливание собственного могильщика. Так несостоявшийся советский идеолог стал вполне удачливым российским бизнесменом. Детство в нищей Каменке, неистребимое желание выбраться из этой грязи наверх, умение вкалывать и беспощадно работать над собой сослужили хорошую службу на новом поприще. Политика же интересовала его лишь в свете собственных импортно-экспортных операций с сырьем и продуктами питания. Но однажды эта самая политика здорово вмешалась в его жизнь и полностью её перевернула. Фирма „Глок“ (символически названная именно так во славу одноименного 17-зарядного австрийского армейского пистолета), творение и любимое чадо Моргунова, помимо цветных металлов не гнушалась поставлять на Запад заинтересованным клиентам радиоактивные материалы, достать которые на обломках советской военной индустрии труда не составляло. Дальнейшая судьба этой продукции Василия Петровича не интересовала, но вот личный счет в люксембургском банке пополнялся, да и обороты новосибирской фирмы росли. Правоохранительные органы, от которых активность подобного рода скрыть было невозможно, шума не поднимали, довольствуясь своей скромной долей в доходах. Моргунов даже подозревал иногда, что таможенными и прочими чиновниками двигают патриотические соображения, дабы побольше всякой радиоактивной дряни покинуло Россию. Но вот однажды эта милая идиллия была безвозвратно нарушена. На очередной встрече „большой семерки“, куда наконец был допущен в качестве гостя так стремившийся туда российский президент, оному была высказана обеспокоенность ряда западных держав участившимися случаями контрабанды из России радиоактивных веществ. Западные партнеры тут же получили заверения, что соответствующие меры будут незамедлительно приняты. И — редкий случай! — действительно были. Моргунова спас случай и предчувствие. Десять месяцев назад, весенним утром, внимание Василия Петровича по пути на работу привлек свернувший к офису милицейский фургон. Он попросил шофера остановиться, прошел сотню метров пешком и сердце его дрогнуло от открывшейся картины. Свежевыстроенное двухэтажное здание фирмы было оцеплено милицией, повсюду царила непривычая суета. Моргунов повернулся и быстро направился к машине. Что ж, и такой поворот событий был предусмотрен, без подобной предусмотрительности любая приносящая доход деятельность бессмысленна в этой стране. Садиться в тюрьму — об подобном Моргунов не мог и помыслить. Он не был трусом, но он не был и блатным, вором или убийцей. Тюрьма являлась тем местом, где любитель маслин и классической музыки не мог существовать или даже просто выжить. Тюрьма не принадлежала к его миру и чтобы избежать встречи с ней, можно было применить и последнее средство — Моргунов невольно коснулся пальцами воронёной стали под пиджаком. Отношение к смерти было у него философским. Василий Петрович хорошо знал историю своей страны и прекрасно отдавал себе отчет, что иная жизнь может быть много хуже любой смерти. Но пока вопрос ещё так не стоял. Домой возвращаться нельзя, это ясно, его там ждут. И через полчаса Моргунов был в снятой через подставное лицо квартире, о которой не знал никто и в которую он не водил даже своих подружек. Там в сейфе лежали деньги, грим, фальшивые российские паспорта и основной его отныне документ — немецкий загранпаспорт, неотличимо от настоящего сварганенный ушлыми соотечественниками, проживающими в Берлине и принимавшими деятельное участие в импортно-экспортных операциях Василия Петровича. Через четыре дня именно с этим паспортом невыбритый и немытый, но спасенный и счастливый Моргунов прописался в мадридском отеле „Эль Парадизо“. Заработанных прежде и помещенных на Западе средств вполне хватило бы не на один десяток лет скромной жизни в Испании в личине господина Вальтера Регенсдорфа, гражданина ФРГ, но деятельная натура Моргунова не могла довольствоваться столь примитивным времяпрепровождением, да и прививать своей жизни скромность он не собирался. Но не это даже являлось главным. Василий Петрович не был патологическим везунчиком, не раз ему приходилось в жизни много терять и проигрывать. Однако он никогда не забывал своих поражений, он преследовал их годами с настойчивостью одержимого, ища сатисфакции, и мстил им не разбираясь в средствах. Оказавшись сейчас выброшенным на шикарные субтропические задворки жизни, он не получал ни малейшего удовольствия от созерцания теплого моря, вечнозеленых пальм и голубого неба. Правда, взглянув на Европу ему не слишком хотелось возвращаться в вечно простуженный Новосибирск, однако вывернуть с обочины в гущу движения, вновь почувствовать себя человеком, с мнением которого должен считаться окружающий мир, было просто необходимо. Иначе не стоило и жить. Попытки наладить бизнес с бывшими партнерами оказались неудачными. Со своим российским менталитетом Моргунов плохо вписывался в местные рамки. Грязным криминалом типа наркотиков и оружия он никогда не занимался, считая это ниже своего достоинства, а легальный бизнес на Западе был слишком медлителен, скучен и зажат в рамки фискуса. Да и средств было недостаточно, чтобы развернуться по-настоящему. Ну а главным являлось иное. У Василия Петровича имелась ныне ахиллесова пята, его фальшивый немецкий паспорт, который серьезной проверки, конечно, не выдержал бы. А то, что в случае конфликта интересов бывшие партнеры тут же его заложат, Моргунов не сомневался. Таковы правила игры, он и сам поступил бы так же. Итак, жизнь нужно было начинать по-новому и мысль сия многие месяцы терзала голову новоявленному герру Регенсдорфу, отбивая охоту наслаждаться главными радостями курортной жизни — вином и женщинами. Жил он достаточно одиноко, понимая, что в его положении любой лишний контакт с окружающим миром может представлять смертельную угрозу. К такому образу жизни Моргунов не привык и он злил его, ещё твёрже убеждая во мнении, что перемены назрели. Ко всё чаще встречающемся в Испании соотечественникам, а более к русской речи его тянуло и он нередко заводил с кем-нибудь ничего не значащий разговор, выдавая себя за такого же курортника. Беглец приобрел себе подержанный „Фольксваген-Пассат“, при покупке которого лишний раз убедился, что резервы его средств отнюдь не неисчерпаемы. Сделать более солидные накопления помешала в своё время неотягощенная экономией жизнь и скоропалительное бегство. По той же причине он поменял свой отель на небольшую квартирку, где многим далекоидущим планам и мыслям, временами возникавшим в голове, было как-то уютнее.