Андрей Воронин - Беспокойный

– Дерьмо, – сказал Казаков.

Большого облегчения принятое «лекарство» не принесло, но голос к нему, по крайней мере, вернулся. Поскольку спиртного в доме больше не было ни капли, отставной капитан решил выпить кофе. Он уже давненько не пил ничего, кроме алкоголя да иногда, когда сильно донимало утреннее обезвоживание организма, отдающей железом и хлоркой воды из-под крана, в связи с чем ему подумалось, что сегодня утро странных идей. А впрочем, когда просыпаешься однажды с разламывающейся головой и обнаруживаешь, что во сне обмочился, как последняя подзаборная рвань, самое время сменить стиль жизни. Может быть, и впрямь стоит притормозить, протрезветь хоть немного, оглядеться по сторонам и придумать что-то более эффективное, раз уж стало ясно, что упиться до смерти никак не получается?

Никакого кофе на кухне, как и следовало ожидать, не оказалось. Казаков повторил операцию с прикуриванием сигареты от плиты, отметив про себя, что курева не осталось тоже. Смяв в кулаке картонную пачку, он сунул ее в мусорное ведро. Пачка была разрисована камуфляжными разводами и пятнами; сигареты назывались «Комбат», стоили копейки и драли глотку, как наждачная бумага. Жадно втягивая в себя горький дым, от которого тошнота и головная боль только усиливались, Сергей постепенно привыкал к мысли, что придется, как ни крути, привести себя хотя бы в относительный порядок и, что называется, выйти в люди – купить сигарет, какой-никакой еды и кофе. Или вина?..

«Кофе», – решил он, бросил зашипевший окурок в пустую бутылку с отбитым горлышком, слез со стола, на котором сидел, пошатнулся, восстановил равновесие и направился в ванную – отмываться, бриться и менять белье, твердо зная при этом, что сделанный выбор между пачкой молотого кофе и бутылкой дешевой плодово-ягодной бормотухи еще далеко не окончательный.

Погрузка окончилась. Тесноватый погрузочный терминал очистился, тяжелая, как в противоатомном убежище, стальная дверь, ведущая на жилые уровни, закрылась со сдержанным лязгом. Коротко взвыл электромотор, и несокрушимые стальные ригели глубоко вошли в гнезда, наглухо запечатав отсек. Человек, одетый и экипированный, как спецназовец, выполняющий боевую задачу в зоне радиоактивного или химического загрязнения, хлопнул рукой в резиновой трехпалой рукавице по красному кругляшу кнопки, и железные створки, прикрывающие сверху кузов вагонетки, начали неторопливо смыкаться, немного напоминая закрывающуюся после ленивого зевка беззубую прямоугольную пасть. Их замедленное, немного судорожное, как это бывает у старых механизмов, движение сопровождалось негромким жужжанием электрического сервомотора, на которое человек в защитном костюме и респираторе с прозрачной лицевой пластиной не обращал ни малейшего внимания. Жизнь здесь была наполнена подобными звуками, отличавшимися друг от друга лишь громкостью и высотой тона. Зудящий гул вращающихся роторов, пистонные щелчки контактов, лязг и громыхание металлических деталей и гудение ламп дневного света сопровождали здесь едва ли не каждый человеческий шаг, независимо от того, направлялись вы в командный пост, в жилой отсек или, скажем, в отхожее место.

Разрисованные косыми черно-желтыми полосами створки сомкнулись с коротким лязгом, скрыв от посторонних взглядов груз. Никаких посторонних взглядов тут не было и не предвиделось, но таков был порядок. Заразы, из-за которой стоило бы париться в общевойсковом защитном комплекте, как и противника, ради которого имело бы смысл напяливать поверх химзащиты бронежилет и обременять себя оружием, не было тоже, но инструкцию надлежало выполнять от «А» до «Я», потому что: а вдруг?..

Человек, похожий на персонаж, сбежавший прямиком из какой-то фантастической постъядерной антиутопии, подошел к массивным, во всю стену, воротам из стали и бетона и перебросил рубильник. Отрывисто и душераздирающе закрякала сирена, под потолком в такт ей замигали по очереди красная и зеленая лампы, забранные решетчатыми проволочными колпаками. Взвыли и заурчали электромоторы, послышался протяжный скрежет, и несокрушимая, непробиваемо толстая плита ворот с рокотом и громыханием начала отъезжать в сторону. Сирена продолжала тревожно вскрикивать и крякать, по голым бетонным стенам со следами деревянной опалубки метались, сменяя друг друга, красные и зеленые отсветы сигнальных ламп. Проход открылся во всю ширину, плита с лязгом остановилась. Сирена замолчала, красная лампа погасла, а зеленая засияла ровным, обманчиво приветливым светом.

Человек задвинул за спину короткоствольный МП, встал на площадку позади вагонетки и передвинул рычаг хода вперед. Защелкали контакты, снова зажужжал электромотор, и вагонетка мягко тронулась. Пройдя створ ворот, она плавно затормозила, остановившись перед двумя вооруженными людьми в черных комбинезонах и бронежилетах, стоявшими по сторонам рельсового пути. Снятые с предохранителей автоматы были направлены на водителя вагонетки, глаза за пластиковыми забралами кевларовых шлемов смотрели холодно и непреклонно. Какому-нибудь праздношатающемуся шпаку в джинсах и очках все это показалось бы глупой игрой, особенно если бы упомянутый шпак знал, что вагонетка прошла через эти ворота в погрузочный терминал буквально четверть часа назад и что в свободное от службы время ее водитель пьет пиво, режется в карты и дружески болтает с охранниками.

Но среди присутствующих гражданских очкариков не было. Все трое точно знали: четкое исполнение должностных инструкций кажется делом скучным, обременительным и ненужным лишь до тех пор, пока события развиваются в штатном режиме. Но если что-то вдруг пойдет наперекосяк – о, вот тогда-то и настанет время всерьез поговорить о том, нужны или не нужны инструкции. Когда под ногами горит и взрывается земля, а с неба хлещет свинцовый ливень, соображать некогда, спасти могут только отточенные до автоматизма рефлексы и точное, вколоченное в подкорку знание того, куда тебе надлежит бежать и что делать. Да и вообще, людям в форме рассуждать не положено: есть приказ – выполняй, нет приказа – кури, но только в отведенном для этого месте и не превышая отпущенный лимит времени…

Водитель вагонетки предъявил одному из охранников пропуск, и тот изучил закатанную в прозрачный пластик карточку так внимательно, словно всерьез опасался подделки. Результаты изучения его, по всей видимости, удовлетворили: он сделал разрешающий жест рукой, второй охранник задействовал механизм открывания ворот. Снова замигали лампы, закричали сирены, включились электромоторы, зарокотали по стальным направляющим массивные ролики. Ворота, из которых только что выехала вагонетка, начали закрываться; одновременно с ними начали открываться ворота в противоположной стене. Водитель снова сдвинул вперед расположенный под правой рукой рычаг, и вагонетка, тронувшись, покатилась дальше мимо расступившихся и мгновенно утративших к ней интерес охранников.

За воротами открылся низкий квадратный тоннель из скучного серого железобетона, освещенный лампами дневного света в решетчатых защитных колпаках, через равные промежутки укрепленными на стенах. Вдоль стен тянулись пучки силовых кабелей в черной изоляции; понизу, справа и слева, шли узкие пешеходные дорожки, поднятые на полметра над уровнем пола. Рельсы, один из которых находился под напряжением в пятьсот вольт, поблескивали на дне неглубокого желоба. Тоннель то шел под уклон, то полого карабкался вверх; один плавный поворот следовал за другим, справа и слева то и дело возникали забранные ржавыми решетками устья закрытых, неиспользуемых боковых ответвлений. Воздух был сухой и прохладный; где-то вдалеке гудела мощная вентиляция, и вдоль тоннеля тянуло неощутимым сквозь плотную резину защитного костюма ветерком.

Водитель, скучая, держался за рукоятку хода и равнодушно смотрел прямо перед собой на зеркально повторяющие друг друга повороты. Он привычно подавлял желание снять респиратор и закурить. Делу это повредить не могло никоим образом; видеонаблюдения в тоннеле тоже не было – по крайней мере, в этом, – и, не случись редкостного, фантастически маловероятного стечения несчастливых обстоятельств, о его мелком проступке никто никогда бы не узнал. Но даже незаряженное ружье раз в год стреляет, да и нарушения дисциплины и внутреннего распорядка – это как наркотик: стоит раз попробовать, и остановиться потом почти невозможно. Оставшись безнаказанным, мелкий проступок ведет к более серьезным нарушениям, а потом, независимо от того, насколько ты везуч, хитер и осторожен, неизбежно наступает расплата, которая на данном режимном объекте может оказаться куда более жестокой, чем выговор, разжалование или даже лишение свободы…

Подумав о расплате, водитель покосился на полосатые черно-желтые створки, скрывавшие груз. Вагонетка неторопливо катилась вперед, деликатно постукивая колесами по стыкам рельсов, под окрашенным в защитный цвет жестяным кожухом ровно гудел электромотор. Отблески ртутных ламп скользили по вороненому казеннику автомата и пластиковому щитку респиратора, убегая назад и снова возникая с механической размеренностью метронома.