Андрей Воронин - Беспокойный

Стальное яйцо ударило «духа» в висок чуть пониже засаленной чалмы, на пыльную бороду хлынула темная кровь, и дочерна загорелый дехканин умер, не успев даже удивиться, за секунду до того, как отскочившая прямиком в пулеметную ячейку граната взорвалась, разорвав в клочья еще двоих душманов.

Они потом часто вспоминали этот случай, и всегда со смехом: дескать, Иваныч в своем репертуаре, от него еще и не такого можно ожидать. Разумеется, граната попала «духу» в висок совершенно случайно – так же, как сегодня ночью он совершенно случайно затушил тлеющий матрас. Эти нелепые случайности дважды спасли ему жизнь, и оба раза это было сделано напрасно. Не будь гранаты, его бы обязательно пристрелили, и тогда не случилось бы той семейной загородной прогулки на только что приобретенном с рук подержанном автомобиле. А сегодняшний случай, хоть уже и не имел такого важного, судьбоносного значения, служил лишним подтверждением тому, что жить ему, такому, решительно незачем. Мало, что ли, в городе-герое Москве потерявших человеческий облик алкашей?!

Зажигалка никак не хотела работать. Взглянув на нее, он убедился, что внутри не осталось ни капли газа, но по инерции еще раз крутанул большим пальцем колесико. На этот раз не получилось и искры: стертый до тончайшей пластинки кремень выскочил и мгновенно затерялся среди усеивающего пол мусора, рубчатое колесико неприятно заскрежетало по железу и застряло.

– Хреново, – произнес он, имея в виду не что-то конкретное, а ситуацию в целом.

Да, хреново было все, в том числе и его голос – сначала хриплый, как будто исходил не из человеческого горла, а из звериной глотки, а потом сорвавшийся на какой-то сиплый писк.

Он небрежно швырнул зажигалку на тумбочку, и та немедленно свалилась на пол. Поднимать ее он, конечно же, не стал, поскольку она была не хуже и не лучше всего остального мусора. Он с усилием поднялся, заставив заскрипеть продавленные пружины, немного постоял, ловя ускользающее равновесие, а затем, покачиваясь, разгребая босыми ногами сор, в съехавших, мятых, все еще сыроватых трусах побрел на кухню.

Спал он в большой комнате. Две другие комнаты, спальня и детская, стояли запертыми на ключ уже четвертый год. Он не заглядывал туда с тех самых пор, как, выписавшись из больницы после той автомобильной прогулки, врезал в двери замки. Кажется, он собирался еще и выбросить ключи, но теперь никак не мог припомнить, осуществил ли тогда это намерение. Впрочем, теперь, по прошествии трех с лишним лет, это уже не имело никакого значения: если ключи и остались дома, он все равно не представлял, где, в какой части квартиры, в каком захламленном углу, их искать. Да и кому это надо – искать? Если у этой берлоги со временем появится новый хозяин, пускай решает эту проблему по своему разумению, а Сергей Казаков в эти комнаты не ходок. Чего он там не видел?

Плита с электрическим розжигом, как уже неоднократно случалось, с успехом заменила зажигалку. Газ, электричество, вода и прочие блага цивилизации в квартиру поступали исправно: он давным-давно поручил банку, через который получал пенсию, осуществлять за него коммунальные платежи. Он не хотел потерять квартиру – не потому, что дорожил золотой столичной жилплощадью, а просто потому, что знал, как выглядит, какое впечатление производит на людей, и не испытывал ни малейшего желания агонизировать у всех на виду. Он, как многие животные, предпочитал умирать в одиночку, подальше от чужих глаз, в каком-нибудь темном углу, и квартира подходила для этого не хуже любого другого места. Тут, с его точки зрения, все было вполне логично: если угол, в который ты можешь забиться, чтобы наконец околеть, уже имеется, зачем терять его и хлопотать, отыскивая другой? Да и по счетам, как ни крути, платить надо. Твоя смертельная схватка с собственной печенью – твое личное дело, но на кой ляд приплетать сюда еще и кредиторов? Не платить того, что должен, – значит красть, а в роду Казаковых ворья испокон веков не водилось…

Прикуривая от конфорки, он потерял равновесие и едва не упал, но старые рефлексы еще были живы, и в последнее мгновение ему удалось остаться на ногах, упершись руками в край плиты. Организм сдавал, но это происходило чересчур медленно: он все еще был здоров и силен, как племенной бык. С полгода назад, зимой, в один из периодов полного, отчаянного безденежья, он повздорил из-за пустых бутылок с компанией бомжей, которые пытались прогнать его с помойки на том основании, что это, видите ли, их законная территория. Он тогда был немного не в себе и, опасаясь кого-нибудь убить или покалечить, просто ударил кулаком по стенке мусорного контейнера. Железо вмялось вовнутрь, как картон, «конкуренты» почли за благо молча ретироваться, а он уже не впервые подумал, что избрал далеко не лучший, чересчур затяжной и отнюдь не самый верный способ самоубийства…

Липкая, захватанная бутылка с криво отбитым горлышком стояла на подоконнике. Горлышко он отбил вчера, не найдя штопора, – отбил, судя по некоторым признакам, выражавшимся в болевых ощущениях, ребром ладони. Бутылка, естественно, была далеко не первая за день и явно лишняя. В противном случае и штопор нашелся бы, и воспоминание о том, как он ее открывал, сохранилось бы. А главное, на дне бутылки тогда не осталось бы вина, которого на глаз там было еще добрых полстакана.

Посасывая зажатый в уголке рта короткий бычок и щуря глаз от разъедающего роговицу дыма, он шагнул к окну и взял бутылку в руку. Мысль, похожая на отчаянную попытку сорвавшегося в пропасть человека на лету ухватиться за торчащий из расселины скалы древесный корень, – повернуться к раковине и выплеснуть эту дрянь туда – мелькнула и исчезла точно так же, как исчезает призрачная надежда остановить смертельное падение, когда вместо спасительного корня пальцы судорожно хватают пустоту. Бывший ротный командир десантно-штурмового батальона ВДВ, капитан запаса Сергей Сергеевич Казаков решительно затушил окурок о подоконник и трясущейся рукой поднес посудину с остатками портвейна ко рту.

Бутылка ходила ходуном, торчащий на месте отбитого горлышка стеклянный клык с острыми как бритва краями плясал в опасной близости от губ, вызывая из глубин памяти полузабытый анекдот о мальчике, которому какой-то маньяк подменил губную гармошку на бритву: мальчик играет и улыбается, а улыбка все шире и шире…

В последнее мгновение разум все-таки возобладал над жаждой, и Сергей со второй попытки ухитрился поставить бутылку на стол, не опрокинув ее и не расплескав ни капли драгоценной влаги. Стол был сплошь заставлен грязной посудой, усеян заплесневелыми, ссохшимися до каменной твердости объедками и густо припорошен сигаретным пеплом. Он пребывал в таком состоянии не первую неделю, а если хорошенько подумать, так, пожалуй, уже и не первый год. Когда у Казакова возникала нужда в чистой тарелке, ложке или стакане (чаще всего это был именно стакан), он просто брал необходимый предмет со стола и споласкивал под краном.

Самый чистый из имевшихся в наличии стаканов отправил бы в глубокий обморок даже опытного, досыта навидавшегося всякой всячины санитарного инспектора. Казаков вытряхнул из него коричневые окаменелые окурки, сполоснул под струей холодной воды и вернулся к столу. В ходе непродолжительной гигиенической процедуры былая прозрачность к стакану, естественно, не вернулась; липкий коричневатый налет на донышке никуда не делся, как и присохший к нему черными комками сигаретный пепел, но это уже были мелкие детали, на которые ничего не стоило закрыть глаза.

Бутылка дробно застучала о край стакана; Казаков отдернул трясущуюся руку, перевел дыхание, стиснул зубы и повторил попытку. На этот раз ему удалось перелить остатки портвейна из разбитой бутылки в стакан, пролив всего ничего – граммов десять, не больше. Рука тряслась так, что, когда он поднес стакан ко рту, тот громко и довольно чувствительно ударился о передние зубы.

– С-с-сука, – процедил Сергей и с отвращением высосал чересчур сладкое вино.

Поставленный на место нетвердой рукой стакан упал на бок и покатился по столу.

– Дерьмо, – сказал Казаков.

Большого облегчения принятое «лекарство» не принесло, но голос к нему, по крайней мере, вернулся. Поскольку спиртного в доме больше не было ни капли, отставной капитан решил выпить кофе. Он уже давненько не пил ничего, кроме алкоголя да иногда, когда сильно донимало утреннее обезвоживание организма, отдающей железом и хлоркой воды из-под крана, в связи с чем ему подумалось, что сегодня утро странных идей. А впрочем, когда просыпаешься однажды с разламывающейся головой и обнаруживаешь, что во сне обмочился, как последняя подзаборная рвань, самое время сменить стиль жизни. Может быть, и впрямь стоит притормозить, протрезветь хоть немного, оглядеться по сторонам и придумать что-то более эффективное, раз уж стало ясно, что упиться до смерти никак не получается?