Илья Рясной - Наше дело — табак

— Мы теряем контроль, — продолжил Ушаков. — Присутствующие это понимают?..

Присутствующие понимали. Не понимали они только одного — как можно удержать контроль в свободной экономической зоне, где крутятся бешеные деньги. Бешеные деньги — это бешеные нравы. И жизнь копейка.

— Всю агентуру активизировать. Все наши службы. Пробитого надо брать, — закончил обсуждение вопроса Ушаков. Он знал, что Пробитого возьмет. Только когда?..

Через пару дней Гринев получил весточку от своего информатора — тот видел Пробитого в Лебежске, прямо у городского рынка. Убийца сильно изменил внешность, но все равно узнать его можно было. Прогуливался спокойно, не дергался, будто на него не был объявлен гон.

— Там он хоронится, — потер руки Гринев, преподнеся информацию Ушакову. — Там.

— Вокруг Лебежска одиннадцать поселков. И дач немерено. Где именно? — Ушаков встал из-за стола, подошел к карте области и провел ладонью по Лебежскому району, изрезанному озерами и болотами.

— Надо искать там, — сказал Гринев. — Сейчас всех на ноги поднимем.

— Подожди. Давай сначала туда съездим. Присмотримся. — Ушаков отошел от карты и посмотрел в окно на залитый жарким солнцем двор УВД. Лето уже катило к середине. Дни летели за днями со свистом, как курьерский поезд, разогнавшийся до предельной скорости. Еще немного — и лето потянется к закату. А потом осенние дожди, холода… — Вызывай машину. Проветримся.

— Проветримся, — кивнул Гринев, поправляя на поясе кобуру и потягиваясь. Несмотря на свой возраст, случая выбраться куда-то самому и немного повоевать он не упускал. Имел такую привычку — гонять адреналин. — Возьмем, Лев, мы эту сволочь. Чувствую, возьмем.

— Не говори гоп.

— Ох, жара сегодня! — Гринев вытер вспотевший лоб. — Не могу. Грудь как давит.

— Старый стал, — усмехнулся Ушаков. — Немощный.

— Кто, я? — неожиданно обиделся Гринев, который вообще болезненно воспринимал напоминания о возрасте, считая, что еще тысячу лет будет носиться с пистолетом, жить на полную катушку и не жалеть себя. — Ты меня с кем-то спутал. Я еще весь день пахать могу, весь вечер пьянствовать, а всю ночь с подругой забавляться… И, заметь, не с одной…

— Старая школа. — Ушаков обмахнулся газетой. — Жара действительно.

Лебежск располагался в семидесяти километрах от Полесска. Город был исторический — сюда заглядывали и Наполеон, и русские цари да еще много кто — всех не упомнишь. До войны здесь жило гораздо больше населения, чем сейчас. При немцах даже ходил трамвай. Большинство зданий, крепких и красивых, с лепниной, осталось от старых хозяев. Город был будто безобразными заплатками залатан серыми многоэтажками. Ушаков не раз размышлял по поводу того, что хрущобы и современные новостройки являются воплощением модных в двадцатом веке идей, что человек — это некий механизм, который, когда не работает, может храниться и в невзрачной коробке, лишь бы в ней были горячая вода, отопление да квадратные метры. На Ушакова эти коробки навевали всегда тоску.

— Хозяйственники, мать их! — воскликнул Гринев, у него лязгнули зубы, когда на въезде в Лебежск машина влетела в особенно глубокую яму.

Последний секретарь Лебежского райкома вспомнил, что его город исторический, и начал активную его реставрацию, разбил везде клумбы, привел в порядок дороги, городской парк. При нем Лебежск начал приобретать былой гордый вид. Но это продлилось недолго. Сейчас все было запущено, как и вся область, — фонари раздолбаны, дома не крашены, дороги такие, что Ушакову с каждым новым ухабом все больше становилось жалко импортной машины.

— В отдел? — спросил водитель.

— Какой отдел? — хмыкнул Ушаков. — На рынок. Городской рынок в любом районном городишке — это центр местной цивилизации, где можно встретить кого угодно, начиная от прокурора, главы администрации и кончая последним карманным воришкой. Рынок в Лебежске не отличался ничем от любого другого. Здесь гадали местные, живущие на окраине городка цыгане, одаряя золотозубой улыбкой очередного лоха, а при виде начальника областного уголовного розыска, неторопливо бредущего вдоль рядов и приценивающегося к яблокам и апельсинам, они с подозрительной поспешностью исчезли. Азербайджанцы сновали меж рядов, что-то строго выговаривая русским девкам, которых выставили торговать на точку, дабы не получить по своей кавказской физиономии — в прошлом году тут прокатились кавказские погромы, но «кепкари» никуда не делись, просто перестали выставляться сами. Терся тут и темный люд — куда рынку без него. Вон на корточках сидят, курят трое заблудших овец — это братва мелкая, проспиртованная, озабоченная одним — что-то втихаря стырить и тут же пропить. А вон те два бугая следят за порядком — такая устойчивая помесь рэкетира и охранника. Один из них направился к цыганкам — гнать к чертовой матери, ведь лишние проблемы никому не нужны. Чинно прошествовали два сонных милиционера — место это выгодное, хлебное, в целом спокойное, поэтому и вид у них сытый и сонный.

— Здравствуйте, гражданин начальник, — в среднем с такими словами обращались к Ушакову раз в минуту. Слова эти привычно ласкали слух.

Ушакова знала почти вся братва области. А как может быть иначе, если он служил кумом на самой серьезной зоне в регионе, а потом был замом по оперработе областного УИТУ. Кум, то есть главный опер на зоне, — это совершенно особое положение. Каким бы озлобленным, не признающим ничего на свете уголовник ни был по жизни, но при взгляде на своего бывшего кума, притом такого серьезного, каким считался Ушаков, что-то внутри у него перевернется, подведет, напрягутся жилы и задрожат поджилки и захочется ему вытянуться по стойке «смирно» и выдать не одну тысячу раз произнесенные им в свое время слова обращения: «гражданин начальник». Это в печень въелось. И кем бы Ушаков ни стал, он все равно будет для бывших зэков кумом — самым жестким, умным и справедливым, какой был в Полесске за последние годы.

— Тяпа, — развел руками Ушаков, увидев еще одного густо татуированного, изборожденного морщинами уголовника, трущегося около ряда с различным металлическим барахлом — старыми замками, напильниками, кастрюлями. — Какие люди — и на свободе!

На свободе Тяпа долго не задерживался, поскольку с детства посвятил свою жизнь тому, что шарил по чужим квартирам. В Полесске пять лет назад он залепил серию в шестьдесят квартирных краж.

— Здравствуйте, гражданин начальник, — виновато улыбнулся Тяпа, скосив взгляд, будто раздумывая, куда бы дернуть побыстрее.

— Промышляешь здесь?

— Я где живу — там не работаю, — обиделся Тяпа. — И вообще, я в завязке.

— Зарекалась лиса кур не душить.

— Гражданин начальник, я же честно…

— Ладно. Ты мне скажи, где Бульбаш.

— Так я ж не в курсах.

— Ну как, не знаешь, где пахан главный?

— Какой пахан? Ну вы скажете, гражданин начальник… Ну, Бульбаш — авторитетный человек. А то получается, что…

— Что получается — ты мне не гони… В общем, я его через час в отделе жду.

— Так он же…

— Тяпа, я все сказал. — Ушаков повернулся и направился к выходу с рынка.

Тяпа пожал плечами, вздохнул, кивнул «синяку», стоявшему за прилавком:

— Я тут отлучусь на полчасика. И двинул прочь.

…В РОВД Ушаков и Гринев прилежно глушили чай в кабинете начальника райотдела, когда позвонил дежурный и сказал, что начальника областного розыска спрашивают.

— Кто? — поинтересовался Ушаков.

— Местный наш вор, товарищ полковник, — доложил дежурный. — Тяпа.

— Пусть ждет на улице.

Тяпа стоял, прислонившись к дереву, и чувствовал себя рядом с райотделом неуютно. Порядочному вору лучше не бывать вблизи таких заведений. Мало ли что братва подумает.

— Ну? — Ушаков подошел к нему.

— Эта… Ему западло сюда идти.

— Где он?

— Тут недалеко. В парке… Я провожу… Только с глазу на глаз.

— Пошли, Тяпа. Что с тобой поделаешь.

Лебежский пахан ждал начальника уголовного розыска на скамейке около огороженного высоким забором летнего театра — за воротами были видны ряды скамеек, спускавшиеся амфитеатром вниз, и желтая деревянная раковина, накрывавшая сцену, — она осталась еще с немецких времен, как и сам парк, но сегодня тут уже год никто не выступал.

— Здравствуйте, Лев Васильевич, — сказал Бульбаш — тучный, татуированный мужчина лет сорока с землистым лицом, цепкими, злыми, всевидящими глазами — такие бывают у ушлых зэков, которые привыкли всю жизнь отовсюду ждать подвоха и делать подвохи другим.

— Запустили городишко-то. — Ушаков присел на скамейку, с которой Тяпа предупредительно смахнул мусор.

— Я, что ли, запустил? — пожал плечами Бульбаш. — Я вам, Лев Васильевич, что скажу… Вот на этой зоне, — он обвел рукой окрест себя, — бардак невиданный. Все тащат и тащат, гады. Всю страну растащили, а все мало…