Андрей Таманцев - Двойной капкан
— Я спрошу по-другому. Не кажется ли вам, полковник, что вы лечите периферийные метастазы, вместо того чтобы оперировать саму раковую опухоль?
— Вы можете предложить более радикальное средство?
— Да. Я отдаю должное вашему плану. Он в высшей степени профессионален. И даже не лишен остроумия. Но это лишь часть программы, которую намерен предложить я.
Понимаю, что принять ее или отвергнуть — это не в вашей компетенции.
Окончательное решение будете принимать не вы, а правительственные чиновники высшего ранга. Чиновники, — повторил Блюмберг. — И это вызывает наибольшие мои опасения. Но… Не попробуешь — не узнаешь. Я сказал, что с планом в полном объеме знакомы только три человека. Вы будете четвертым. Потому что реализовывать его вам. У всех остальных функции вспомогательные.
— Я слушаю вас очень внимательно.
— Суть в следующем… …Вечером того же дня полковник Голубков вылетел в Москву на «Боинге» компании «Эр Франс», едва успев заскочить в «Фараон-отель» за своей сумкой и объяснить соседу-пекарю, что сбылись его самые худшие предположения. Слова «налоговая полиция» на российских бизнесменов действуют, как «сезам», открывая путь к мгновенному и сочувственному взаимопониманию.
Билеты были только в первый класс. Голубков выскреб из карманов все свои доллары и динары, моля Бога лишь о том, чтобы хватило. Хватило. И даже осталась мелочь на короткий звонок в Москву. О том, как он будет отчитываться в бухгалтерии за этот никакими статьями не предусмотренный перерасход, Голубков не думал. Бывают случаи, когда интересы бухгалтерии отступают на второй план. Редко, но бывают.
Сейчас и был как раз такой случай.
III
В эпоху развитого социализма, или, как все чаще стали говорить — при коммунизме этой проблемы не существовало вообще. Она возникла, когда горбачевская «гласность», пройдя феерически быстрый путь, соразмерный лишь со скоростью обесценивания советского «рваного» рубля, превратилась если не в свободу слова, то по крайней мере в свободу выражения слов. Всяко-разных, в том числе и таких, какие — по определению Даля — выражают "особое состояние души, а академическими лингвистами характеризуются как ненормативная лексика.
Книгоиздатели вышли из положения просто: кто прямо лепил мат открытым (авторским, разумеется) текстом, а те, кто посовестливее, заменяли его многоточиями, вынуждая пытливого читателя высчитывать количество точек и перебирать в памяти весь с детства известный лексикон, отчего чтение превращалось в своеобразный кроссворд.
В самом трудном положении оказалось телевидение. С одной стороны, оно претендовало — и не без оснований — на роль наиболее оперативного выразителя народного гласа, а с другой — этот глас был не всегда и не вполне нормативен, хоть и правдиво отражал то самое «особое состояние души», в каком находился народ.
Доподлинно не известно, у кого в голове родилась счастливая мысль заменять в событийных телерепортажах и уличных интервью ненормативную лексику сигналом «пик-пик», но идея сразу была принята «на ура» и обрела самое широкое распространение во всех электронных СМИ. Все были довольны: и самые ревностные блюстители нравственности и чистоты русского языка, и самые яростные поборники неприкрашенной правды жизни. Что же до телезрителей и радиослушателей, то им тоже не на что было пожаловаться. Кто как хотел понимать эти «пик-пик», тот так и понимал и имел все основания считать свое понимание единственно правильным.
* * *Если бы реплики начальника Управления по планированию специальных мероприятий генерал-лейтенанта Александра Николаевича Нифонтова, которые он подавал по ходу доклада полковника Голубкова о результатах каирского совещания, записывались синхронно для последующей трансляции на телевидении, они состояли бы из сплошных «пик-пик», изредка перемежаемых вполне литературными «Как-как?!», «Что-что?!» и восклицаниями «Твою мать!», просто «Твою мать!». Без «пик».
Когда полковник Голубков закончил доклад, в кабинете начальника УПСМ воцарилась глубокая тишина.
Был третий час ночи. В старинном дворянском особняке, на проходной которого красовалась никому ничего не говорящая вывеска "Аналитический центр «Контур», светились лишь два окна на втором этаже да желтел тусклый дежурный свет в фойе.
В серой «Волге» полковника Голубкова, приткнувшейся во дворике особняка рядом с «Ауди-80» генерал-лейтенанта Нифонтова, на откинутом кресле дремал водитель, проторчавший перед этим почти три часа в Шереметьево-2 в ожидании «Боинга» из Каира, застрявшего где-то на полпути из-за плотного тумана. Шофер «ауди», тоже осоловевший от ожидания, перекуривал и вяло трепался с охранниками в штатском, дежурившими у ворот. Время от времени он поглядывал на окна нифонтовского кабинета в надежде, что вот-вот свет погаснет и можно будет скоренько забросить шефа в Сокольники и самому отправляться домой — в микроволновке его ждал ужин, а в холодильнике потела едва початая бутылка кристалловского «Привета».
Но окна не гасли. Нет, «пик-пик-пик-пик», не гасли. Да о чем же, «пик-пик», можно столько п….ть?!
Нифонтов молчал. Молчал и Голубков. Он понимал, что шефу нужно время, чтобы хоть немного освоиться в лавине обрушившейся на него информации.
— Твою мать! — произнес наконец начальник УПСМ, как бы подводя предварительный итог своим напряженным раздумьям. — Красиво, черт! Лихо, ничего не скажу. Как же мы с тобой, Константин Дмитриевич, до этого не додумались?
— Мы и не могли додуматься. А если бы даже додумались — толку? Блюмберг прав: это можно сделать только всем вместе.
— Можно, думаешь? — переспросил Нифонтов. — Да ты не дергай, не дергай плечами!
У тебя была уйма времени на анализ. Мог бы и определиться!
— Я-то определился. Только мое мнение мало что значит.
— Сейчас меня интересует твое мнение. И ничье другое! Реален план? Можно его осуществить?
— Можно, — кивнул Голубков. — Но очень трудно.
— Очень трудно, на все-таки можно? — уточнил Нифонтов. — Только ты, Константин Дмитриевич, отдавай себе отчет в том, что говоришь. Полный отчет. Ты — начальник оперативного отдела. И тебе этот план реализовывать. Понял? Тебе!
— Ты прав, у меня было время подумать, — проговорил Голубков. Он машинально вытащил сигарету из пачки «Космоса» и тут же засунул ее обратно. — Не могу, в горле уже першит, — мимоходом объяснил он свой жест. — Да, хватило времени. Пока летели, пока куковали в Афинах — Шереметьево не принимало. Поэтому я говорю сейчас о твоих трудностях, а не о моих. Ты только прикинь, сколько людей и какого уровня придется задействовать с нашей стороны. Начиная с Совета безопасности, кончая… Даже не знаю кем. И теперь сам ответь, реален ли этот план.
Нифонтов поднялся из-за письменного стола, постоял у окна, всматриваясь в уличные фонари, потом прошел к дверям кабинета и сел в дальнем конце стола для совещаний — там, где обычно садились самые младшие по званию и должности сотрудники управления. Голубков не понял, намеренно он это сделал или так получилось само собой, по чистой случайности, но картина обрела недвусмысленную символику. Из своего начальственного кабинета Нифонтов словно бы переместился в другой кабинет, о котором Голубков не знал ничего, кроме того, что он есть, и в котором место генерал-лейтенанта Нифонтова, одного из самых опытных контрразведчиков России, было как раз там, где он сейчас и сидел — в самом дальнем углу.
— «Пик» нам дадут это сделать, — подвел Нифонтов итог очередному этапу своих напряженных раздумий. — «Пик» с маком, понял? И фунт прованского масла. Ни один «пик» с бугра на это не пойдет. Ни один? Да что же это за «пик-пик-пик» жизнь?!
— неожиданно вырвалось у него из самых тайных душевных глубин. — До каких же пор мы будем зависеть от разного «пик-пик» говна?! Кончится это хоть когда-нибудь?
Можешь ты мне, Константин Дмитриевич, на это ответить?
— Кончится. Но только в одном варианте, — сказал Голубков, хотя вопрос был очевидно риторическим и не требовал никакого ответа.
— В каком? — заинтересовался Нифонтов.
— Если ты станешь Президентом России.
— Ты полагаешь, что Президент не зависит ни от какого говна? — усомнился начальник УПСМ. — А мне так кажется, что наоборот. Он зависит от гораздо большего количества говна, чем мы с тобой.
— Это утешает, — подумав, согласился Голубков.
— Что будем делать? — помолчав, спросил Нифонтов.
Ответ на этот вопрос был у Голубкова готов. С момента окончания совещания в Каире прошло почти десять часов, было время подумать.
— Два варианта, — сказал он. — Первый — стандартный. Я пишу на твое имя подробную докладную, ты со своей сопроводиловкой пересылаешь ее наверх… — Где она и исчезает с концами, — закончил Нифонтов. — Падает между столами.
