Андрей Молчанов - Экспедиция в один конец
И он лишь, как сторонний наблюдатель, поразился пластичности и невероятной стремительности своего движения к цели, великолепной слаженности всех мышц, невесомости грациозной поступи и — точной в своей интуитивной простоте направленности удара, мигом оборвавшего словно опалившую его лицо жизнь…
Не было ни вскрика, ни стона.
Сенчук доволок тело капитана до мусоропроводной трубы, обыскал карманы мертвеца, вытащил из бумажника деньги, забрал ключи, различив в связке необходимый, от "Мерседеса", и, сунув кинжал в заранее припасенный пластиковый пакетик, сунул его за пазуху.
"А с кортиком бы я прогадал, — подумал, спускаясь по лестнице в парадное. — Определили бы по характерной ране, начали бы сыскари землю рыть: прежние связи, конфликты, "Скрябин"…"
На улице лил холодный октябрьский дождь. Вдалеке какие‑то пьяницы тянули расхлябанную песню драными голосами маратовских котов.
Внимания на вышедшего из подъезда пожилого мужчину никто не обратил, люди спешили в тепло квартир, и единственное, что он услышал, — возмущенный женский голос с лестничной площадки первого этажа:
— Опять в лифте лампу вывинтили! Хулиганы! И когда же кто‑нибудь поставит нам домофон?!
"Коммунизм закончился, — мысленно ответил Сенчук. — Теперь "кто‑нибудь$1 — это вы сами, мадам".
Он снял замок с руля "Мерседеса", завел машину и неторопливо выехал со двора — окна квартиры покойника выходили на другую сторону дома.
Доехав до метро, аккуратно припарковал машину, закрыл ее, положив ключ в вещевой ящик и, прихватив пакет с продуктами, отправился в свое временное жилище.
Купленную горбушу и водку решил взять с собой в Москву — на поезд он успевал и уже утром должен был оказаться в столице.
Остались пустяки: развинтить кинжал, тщательно вымыть из вытравленного на клинке узора готической надписи — девиза СС, кровь, сменить замшевую упорную прокладку между клинком и рукоятью, а затем выбросить из окна поезда ключи и ботинки — он специально взял старые, разболтанные, а в саквояже лежала новенькая пара; вот, пожалуй, и все…
— Если ты рядом, старый товарищ, — пробурчал он, обращаясь к душе покойного, — то вини не меня, а свою несговорчивость. Скинь ты мне хотя бы и дощатый трап да пригласи на шканцы для зачитки приказа, я бы стал для тебя заботливее верной жены и доброй мамаши… Кстати, привет им! Я надеюсь, ты в добропорядочной компании.
КРОХИН
В московском аэропорте его встретила принаряженная в кожу и золотые браслеты шпана из банды Игоря и отвезла в загородный дом своего главаря, располагавшийся неподалеку от Рублевского шоссе.
Крохину предоставили уютную небольшую спальню, затем провели в подвал, где располагалась сауна и бассейн, и, как следует попарившись с дороги, он, отказавшись от ужина, улегся спать под невесомое, но теплое одеяло
Синтетическая подушка была упругой и мягкой, он сразу же оглох на ухо, прижатое к ней, и голову заполонила пустота стирающего все мысли сна.
Поутру, в одиночестве позавтракав в гостиной, совмещенной с хромированно–кожаным аппендиксом кухни–бара, он взялся за трубку телефона, усиленно раздумывая, кого из знакомых следует оповестить о своем возвращении в Москву. Мотивом — звонка являлось подспудное желание утвердить вновь обретенное это поэта и гражданина на родной земле.
Когда гудящий фон в трубке сменился визгом коротких гудков, он положил ее на место, с внезапной и отчетливой тоской уяснив: звонить‑то некому!
Существовали, конечно, люди, готовые приветить его, искренне полюбопытствовать, где он пропадал и что делал, но отчего‑то к общению с ними он не стремился. Наверное, потому, что знал наперед все обоюдные вопросы и ответы. Хотя что он мог ответить? Бичевал, мол, среди арабов, умнее и богаче не стал, выхожу на следующий зигзаг неприкаянного бытия… Возможно, такая информация поселит определенного рода оптимизм в некоторые одрябшие сердца: значит, не одни мы в дерьме, велик и прочен разрозненный наш коллектив, и счастья в мире — как платины в цинковом корыте. А потому — живы, и слава богу!
И кончится любой разговор одним и тем же: надо бы встретиться, позванивай, заезжай как‑нибудь…
Он возвратился в иную страну, в иную эпоху, к иным людям, имеющим лишь знакомые внешние приметы, но и не более; прежним оставался лишь он сам, как заплутавший во времени странник — уже забытый и отчужденный от нового бытия старых знакомых.
Однако, вопреки сознанию оторванности от всего прежнего, непоправимо былого, вопреки всякой логике, в нем неожиданно и глупо возникло острейшее желание позвонить бывшей жене.
Предлог для звонка в конце концов имелся: как‑никак, а их связывал сын…
Телефон жены не отвечал, пришлось связаться с одним из общих приятелей, и тут выяснилось, что экс–супруга со всем семейством два дня назад отбыла на отдых в Эмираты.
Положив трубку, он зашелся в приступе беззвучного, похожего на плач, смеха, представляя, как бы встретился в том же "Холидей Инн" с этой компанией… Дружная семья благочинных тружеников, пребывающая на отдыхе, и о"местный бомжующий элемент…
Да, хороша была бы встреча, ставящая жирную и безжалостную точку в одной из частей его жизненной эпопейки…
Ему стало невыносимо, до слез горько.
Вот же дурак! Все профукал! Самоубийственно и вздорно!
И только сейчас открывается, что единственная женщина, которую он любил, да и любит сейчас, как бы ни было муторно в том признаваться, — бывшая, увы, жена. И замены ей нет. И не будет, потому что потеряна она бесповоротно и навек. И все, чего сейчас желается, — чтобы она знала о его покаянии.
Нет на земле ближе ее… О том и не подозревающей. А ведь если она и припомнит его в разговоре, к примеру, с нынешним своим мужем, то — со снисходительным смешком: дескать, была же напасть!..
Взгляд его упал на видеокамеру, лежавшую на полированной плоскости приземистого комода из карельской березы.
С отчаянием неожиданного прозрения подумалось: "А может, точка поставлена в той самой части эпопейки, что предшествует эпилогу? Чем закончится грядущий рейс и вернется ли он из него?"
Его обдало мистическим холодком предчувствие скорой погибели. Но не страх перед смертью охватил на миг обмершую душу, а тяжкое осознание одиночества и безвестной кончины, не отмеченной ничьей скорбью о ней…
И захотелось вставить в камеру кассету, рассказать все, что бередит его душу, перед фиолетовой линзой объектива, оставив таким образом для утраченной и навсегда любимой, своеобразную предсмертную записку в том варианте, что с недавней поры стал возможен благодаря достижениям научно–технического прогресса…
Неуверенно усмехнувшись, он набрал номер некоего Геннадия — арендатора своей квартиры: следовало решить вопрос с авансом за следующий месяц.
Телефон арендатора был плотно занят, и, послонявшись по Дому, Крохин решил поехать к своему подселенцу вслепую, решив, что, не застань он его, все равно куда лучше побродить по городу, нежели сидеть сиднем у телевизора с сигаретой.
Геннадий, открывший дверь, был одет в наспех наброшенный на плечи плащ.
— Оказывается, я вовремя! — сказал ему Крохин вместо приветствия. — Ты на выходе?
Геннадий — полный, подвижный человек лет тридцати — суетливо сдернул с себя плащ, сказал:
— Входи, входи! Это — понты… Тут один корешок может завалиться… Сашка. Тогда, мол, извини, спешу по делу. А если подруга моя Лидка — только вошел, милости прошу… Пивка врежешь?
— Можно… — Крохин, потерянно осматриваясь, прошел на Кухню. — Чего это? — Ткнул пальцем в потолок со свисающими гирляндами отслоившейся краски.
— Да сосед залил, сука! — беспечно отозвался Геннадий, доставая из холодильника бутылки. — В который уже раз! Он у тебя что, Водолей по гороскопу?
— Да кто его ведает? — промямлил Крохин, злобно соображая, что квартирку ему арендатор уделал в пух и прах и ремонт обойдется в общую сумму всех вырученных дивидендов.
— Вот ведь как получается! — рассуждал тем временем Геннадий, грязной тряпкой протирая изрезанную клеенку. — Жилой дом — та же деревня. Имею в виду численность народонаселения. А никто никого толком не знает. Отсюда общественная отчужденность… И все последствия.
— Ну, езжай в деревню… — вяло порекомендовал Крохин, изучая подвешенного на вбитый в стене гвоздь огромного вяленого леща. Уважительно кивнул на рыбу: — Вот бы к пиву, а?
— Да ты чего, в нем тараканы живут! — отмахнулся Геннадий, вскрывая шпроты.
В подтверждение его слов из разверстых уст леща и в самом деле выползло упитанное усатое насекомое, поспешив по неведомым тараканьим делам в щель под кухонной мойкой. Крохин передернулся от отвращения. Уловив его мимику, Геннадий виновато признался:
— Надо тараканомора бы вызвать, да вот денег нет, поистратился я тут авария в пьяном виде… Свою тачку восстановил, чужую, укрепил материальную базу гаишников…
