Евгений Сухов - Алмазный остров
Сам пристав Яков Васильевич Щелкалов происходил от знаменитого думного дьяка Василия Яковлевича Щелкалова, который владел несколькими селами и деревнями в Московском уезде. Василий Яковлевич был весьма богат и управлял во времена Бориса Годунова Посольским приказом, Нижегородской четвертью, Казанским дворцом, Стрелецким приказом и Разрядной избой, исправляя обязанности премьер-министра (в переводе на текущее время), а к началу семнадцатого века получил в руки и государеву печать, сделавшись канцлером российской державы. Ни до него, ни после него никто таких вершин в государстве, не будучи боярского и княжеского родов, не достигал. Ну как тут ударить в грязь лицом, имея таких выдающихся предков? Никак не можно.
Поэтому, выслушав доклад секретного агента Ренке, Яков Васильевич принял единственно правильное решение: брать «пасторскую вдову Амалию Шульц» немедля, после чего устроить ей очную ставку с Полторацким-младшим. А когда тот узнает ее как «баронессу фон Гольстен», незамедлительно передавать дело судебным следователям. Те доведут дело до ума, и суд отправит бывшую генеральшу следом за своей кумиршей Сонькой Золотой Ручкой туда, куда Макар телят не гонял.
* * *Надо всегда доверять своей интуиции. По крайней мере, прислушиваться к ней, ибо ничего в этом мире не происходит «просто так».
Поначалу ей показалось слишком хмурым утро. Утро, которое наступило через двое суток после визита к ней барона Готшильда.
Потом вдруг пришла мысль, что надо уезжать из Варшавы.
Куда?
Куда угодно, лишь бы за границу!
Стало быть, надо скорее принимать предложение банкира и ехать с ним в Вену.
Она быстро оделась и пошла в ближайшее почтовое отделение, где имелся телефон.
– Барон? – спросила она в трубку, когда их соединили.
– Да, – ответил мужской голос. – С кем имею честь?
– Это Амалия Шульц, – ответила Ольга Григорьевна и поспешно добавила: – Я согласна ехать с вами.
– Замечательно! – Трубка едва не подпрыгнула в руках бывшей генеральши. – Вы приняли совершенно правильное решение. Теперь, когда вы решились на столь…
– Только у меня к вам имеется одна просьба, – не дала договорить барону Готшильду Амалия.
– Для вас – что угодно, – сладко пропела трубка. – Приказывайте, моя королева.
– Я настоятельно прошу вас, чтобы мы уехали сегодня и как можно раньше, – твердо сказала Амалия. – Пусть при оформлении бумаг я буду вашей кузиной, хорошо?
– Ваше желание для меня закон! – возбужденно отозвалась трубка и снова чуть не выскочила из рук «вдовицы».
– Решение далось мне не просто, – добавила она, – и я опасаюсь, что могу передумать. Так что поторопитесь, барон…
– Да, да. То есть нет! – Готшильд и вправду очень волновался. – Ни в коем случае! – уже явно нервически воскликнул он. – Я не позволю и не допущу, чтобы вы передумали, и тотчас поеду… нет, уже еду! – немедленно выполнять это ваше условие! Сегодня, – голос его ликовал, – именно сегодня мы уедем с вами из этой ужасной страны в Вену, столицу цивилизованного государства, где мы… где нас…
– Хорошо, я жду вас у себя, как только вы будете иметь на руках билеты, – снова не дала договорить банкиру Амалия. – Поторопитесь, дорогой барон…
Последние слова, сказанные Амалией-Ольгой, надо полагать, повергли барона в неописуемый восторг. Закончив с ней разговор, банкир немедленно занялся приобретением билетов и оформлением прочих бумаг на себя и «свою кузину», что при наличии его напора и его денег совершилось в самые кратчайшие сроки.
Поезд на Вену отходил в шестнадцать тридцать пополудни, так что времени для сборов было предостаточно; и в то же время отъезд должен был случиться довольно скоро, что порадовало Амалию. Собралась она быстро, благо была практически всегда готова к тому, чтобы незамедлительно и без проволочек покинуть свое место жительства. С момента бегства из Петербурга это правило было неизменным и неукоснительно соблюдалось.
Барон Готшильд заехал за ней за час до отхода поезда. Он был в дорожном костюме, деловит и сильно возбужден предстоящей дорогой, а главное, тем, что должно было случиться сегодня: обладание красивейшей из женщин, страстно желаемой им. В своих грезах, особенно после телефонного звонка Амалии, он уже не раз представил себе, как все это будет происходить. Сладкие грезы будоражили рассудок и плоть. Во всем теле наблюдалось томление и сильнейшее желание. Он не мог больше думать ни о чем.
Амалия же, в отличие от барона, была собранна и деловита. Она не начала разговор сразу о деньгах, отложив его на более удобное время, каковым считала пребывание их вдвоем в двухместном купе. Она решила завести разговор о «гонораре» именно в тот момент, когда банкир, снедаемый страстью и похотью, решит, что настал момент овладеть ею. Вот тогда-то она и назовет сумму, которую Готшильд выложит с ходу, поскольку думать ни о чем, кроме соития с ней, уже не сможет. Потом она благосклонно примет предложенную сумму и отдастся разок-другой изнывающему от желания банкиру. А дальше будет видно…
Собственно, так оно и случилось.
Проехав границу, они поужинали в ресторане и прошли к себе в купе. Барон тотчас завел разговор о неге и наслаждении, которое он сейчас испытывает и которого могло бы быть несказанно больше, если Амалия проявит к нему, так сказать, благосклонность и осчастливит его так, как он никогда не был счастлив в своей предшествующей жизни.
Амалия взглянула на него своими влажными блестящими глазами, и банкир начал таять. Теперь можно было лепить из него все, что пожелаешь, и Ольга Григорьевна пожелала получить вперед семьдесят пять тысяч австрийских крон. Сумма хоть и поразила Готшильда своим масштабом, но охладить не смогла. Он тут же у нее на глазах выписал чек на семьдесят пять тысяч и припал к ее шейке.
Амалия не противилась.
Когда его руки стали скользить по ее телу, мять грудь и проникли под платье, а потом и кружевные штанишки, она лишь покорно развела ножки в стороны, пропуская его ладонь. Стянув панталоны, банкир задрал ее платье и приник губами к низу ее живота. После чего судорожно стянул с себя брюки и вошел в нее, издав тонкий и совсем не мужской стон. После несколько дерганых движений он закатил глаза, выгнулся… Затем блаженно откинулся на спинку дивана и прикрыл глаза в сладкой истоме. Вскоре истома прошла, зато пришла мысль: а не много ли он заплатил за столь божественное, но довольно кратковременное наслаждение? Мысль эта начала портить ему настроение. Амалия, словно угадав, о чем думает Готшильд, разлила по бокалам вино, свой пригубила, а полный подала барону.
– Выпей, милый, – обворожительно произнесла она и улыбнулась так, что естество банкира вновь проснулось и стало набирать силу. Гнетущие мысли о потере денег улетучились и вновь уступили место желанию блаженства.
Второй заход был неистов и долог. Мир дважды уплывал из-под ног Амалии, прежде чем барон излился в нее. Он впал в блаженную нирвану, а затем глаза его сомкнулись, и он полностью отдался во власть Морфея.
Его разбудил кондуктор:
– Вена будет через полчаса, господин барон.
Готшильд кивнул, потянулся и сел на диване.
– А где дама, что ехала со мной? – спросил он, оглядевшись и не найдя Амалии.
– Так она сошла, – удивленно ответил кондуктор.
– Как сошла? – спросил банкир, холодея. – Куда сошла?
– Сошла, и все, – удивился кондуктор. – И передала, что вы велели разбудить вас за полчаса до приезда в Вену.
Кондуктор откланялся и ушел. Барон, в голову коего вдруг полезли всяческие нехорошие мысли, бросился к своему саквояжу и, нервически дергая замок, открыл его. Затем, схватившись за сердце, стал сползать по кожаному дивану на пол; несколько раз открыл рот, силясь закричать, но никакого звука не последовало. Рот его беззвучно открывался и закрывался, и криков о помощи никто не услышал.
Началось с того, что у него сильно заломило затылок. Он поднял было руку, чтобы потрогать его, но рука не поднялась. Подняться на ноги тоже не удалось. Во всем его теле живыми остались только глаза. Барон скосил их в раскрытый саквояж и снова увидел, что он пуст. Денег в размере восьмидесяти тысяч крон и ценных банковских бумаг на общую сумму двести тридцать тысяч русских рублей серебром не было. Не было и бриллиантовой подвески, которую он вез своей дражайшей супруге на день ее пятидесятилетия.
Затем он как-то судорожно вздохнул…
И не выдохнул.
* * *Яков Васильевич Щелкалов прибыл со своим помощником к дому в самом конце улицы Видок ровно в шесть вечера пополудни, когда Амалии Шульц, то есть Ольги Григорьевны фон Штайн, простыл и след. Арестовывать было некого, и устраивать очную ставку также было не с кем. Аферистка и мошенница пропала. Она словно почувствовала, что за ней вот-вот придут, и потому «сделала ноги». Так подумал о ней Щелкалов.
Его мысли подтвердила соседка из дома напротив.
