Александр Тамоников - Крымская пленница
Люди вернулись, расселись, гремя оружием. Очнулась Анюта, застонала, уставилась на Глеба большими мутными глазами. Он подмигнул, изобразил что-то вроде ободряющей улыбки — дескать, все под контролем, прорвемся.
— Ну, вот и молодцы, — добродушно прогудел старик. — Все сделали правильно, не совсем бездари. Теперь эту гору только пешком одолеют, но куда уж пешему тягаться с конным… Можно объехать, но потеряют время и упрутся в несколько дорог. С вертолета начнут щупать — не поможет, тут сесть негде. Знаю я эту дорогу, по ней почти никто не ездит, а теперь и подавно не проедет. Потерпеть придется, поплутать маленько. Проедем через все гряды — а между ними здесь глубокие ущелья петляют. Часов через шесть, если ничего не стрясется, будем в степи…
— Давай, старик, верти баранку, — произнес майор. — Отвечаешь за наши жизни. Да смотри, в обрыв не загреми, а то дорожка у вас тут, погляжу, экстремальная.
— Не бойся, сынку, — хохотнул тот. — Следи за своими архарами, чтобы не отчудили чего, а я уж справлюсь…
Снова была безжалостная тряска, Глеб терял сознание от боли в голове. Приказывал себе держаться, но не мог. Приходил в себя, видел окно, небо, гребни гор, видел, как кругами барражирует над машиной грациозный сапсан — опускается ниже, чтобы рассмотреть, взмывает ввысь, величаво махая крыльями. Что ж ты вьешься… Потом он опускал глаза, видел Анюту, которая тряслась от страха, потеряв дар речи. «Надо что-то делать, — пилило мозг. — Нельзя лежать, хуже не будет». В этот момент старик резко вывернул баранку. Машина чуть не встала дыбом. Задняя дверь бросилась в атаку на капитана морской пехоты, треснула по затылку — и сознание, чертыхаясь, куда-то покатилось…
Когда Глеб в пятый раз очнулся, «веселая» поездка продолжалась. Пол вибрировал. Диверсант с яйцеобразной головой сидел на коленях рядом с Анютой и совершал витиевато-угрожающие пассы. Анюта втянула голову в плечи, смотрела со страхом. Яйцеголовый исходил слюной, ржал. Растопыренные пальцы приближались к лицу девушки. Пассажиры были настроены благодушно — тоже хихикали. Даже майор снисходительно ухмылялся, развалившись на переднем сиденье. Хоть какое-то развлечение.
— Что, крошка, развлечемся? — Волошин склонился над девушкой. Та посинела от отвращения и страха, напряглась.
— Коснешься ее — убью, — угрожающе проговорил Глеб.
— А это что за голос с того света? — удивился Волошин, оторвался от девушки и оскалился: — Смотри-ка, хлопцы, ревнует. Мужик, ты ведь трахал ее? Так дай другим, не жмись. Мы быстренько — раз, и в дамки… — Он загоготал, схватил Анюту за волосы, рванул к себе! Глеб дернулся, но завыл от боли — ногу зажало под ближайшим сиденьем. Волошину не повезло — подставился, и Анюта вцепилась ему в запястье зубами! Прокусила и плюнула в лицо.
— Сука! Кусается! — пылая от бешенства, занес кулак над ее головой Волошин.
Остальные гоготали, схватившись за животы.
— Нет взаимности — не лезь, Волошин! — надрывался сержант.
Физиономия Волошина цвела пунцовыми пятнами. Глеб был бессилен — хрипел какие-то угрозы. Волошин одним ударом мог разбить ей челюсть, но прикрикнул майор:
— Эй, не трогать ее, Волошин! Живая нужна! Сядь на место — на место, я сказал!
— Хлопцы, вертолет гудит! — вдруг ахнул Кач.
Бойцы заволновались, вспомнили про трудную ситуацию. Волошин, хватаясь за ручки сидений, вернулся на место, надулся как индюк. Кач ушел с дороги, машина прыгала по камням с горки, взлетала, словно на трамплинах. Анюта плакала, обрастая синяками — ей нечем было держаться. Ударилась затылком о ручку задней двери и потеряла сознание. Глеб ударился о ту же дверь, и снова все перекосилось, события в реальном мире стали отдаляться. Он различал отдаленный гул, который рос, становился явственнее, выразительнее. Кач загонял машину под скалу — она возникла в окне, монолитная, покрытая сетью глубоких трещин. Машина дернулась, водитель выключил двигатель. Вертолет с ревом прошел где-то близко, отправился дальше. «Не заметили, падлы, — радовался Кач. — Успели мы…»
Диверсанты решили перестраховаться — не спешили выезжать. Гул сохранялся — «вертушка» рыскала где-то западнее.
— И какая же падла все это замутила? — угрюмо пробормотал майор.
— Ты что, майор, еще не допер? — возмутился Кач. — Вон она, перед тобой эта падла, лежит и в глаза твои смеется! Гадом буду, это он обнаружил «схрон» и «стукнул» спецназу. Что бы он тогда делал у моего дома? Да кабы не он, майор, все дела бы уже сделали, на пляже в Гурзуфе валялись и в ус бы не дули! Ты не иначе жизнь ему вздумал сохранить? А на хрена она тебе? Девчонка есть, и ладно. Отдай мне этого паренька, я с ним посудачу, а?
«А ведь рано или поздно это случится», — подумал Глеб, закрывая глаза. А когда открыл, сердце беспокойно заныло — над ним склонился и внимательно его рассматривал командир диверсионной группы. Он выдержал взгляд, наполненный презрения, хотя выдержать такое «глубокое бурение» было непросто.
— Ну что, дружок, поговорим? — выдавил майор с угрозой.
— Дружок? — удивился Глеб, покосившись на неподвижное тело Анюты. — Извини, майор, но твои дружки в овраге под Чернобылем лошадь доедают. Да на зонах за убийство чалятся. Так что меняй формулировки.
Желание увековечить печать кулака на физиономии врага было невыносимым, но офицер справился с собой, воздержался от мордобития. Улыбка, исказившая лицо, не предвещала ничего хорошего.
— Представитесь, уважаемый?
— Только после вас, любезный.
— Пан майор, можно, я его отхреначу? — вмешался сержант.
— С удовольствием представлюсь, — процедил офицер. — Майор Рубанский Павел Данилович, командир отдельной диверсионной роты «Айган», созданной для работы на временно оккупированных территориях.
«Юрисдикция СБУ, — тоскливо подумал Глеб. — Хреновы мои дела. Если представляется, то живым точно не отпустит».
— Ваша очередь, уважаемый.
— Капитан Туманов. Временно в запасе. Командир роты десантно-штурмового батальона морской пехоты. Черноморский флот. В пансионате, который вы уже никогда не взорвете, находился на отдыхе.
Рубанский поморщился. Не подфартило, бывает. Окажись на его месте обычный, менее любопытный и наблюдательный гражданин…
— Что же ты, капитан, залез не в свое дело? Жил бы спокойно, не лез бы, куда не просят…
— И взлетел бы на воздух прошлой ночью… — Смеяться было трудно, но Глеб постарался. — А так хоть невинные остались живы… Послушай, майор, а тебя реально не напрягает, что ты хотел взорвать почти семь десятков гражданских, среди которых женщины, маленькие дети, пенсионеры? И отдыхают там не только россияне — есть белорусы, даже украинцы. Ты ведь жил в Союзе? Жил, конечно. Когда оскотиниться-то успел? Хотя прости, мой вопрос некорректен. Вы же у нас сверхлюди, суперчеловеки, представители новой высшей расы. А мы кто такие? Быдло, варвары…
— Убивать вас надо, суки… всех до одного убивать, чтобы землю не загаживали… — процедил, сжимая кулаки, сержант Костюк. У парня даже скулы побелели от избытка «высоких» чувств. Майор в отличие от него проявлял выдержку.
— Извини, капитан, но вопросы здесь задаю я.
— Да без проблем, — пожал плечами Глеб. Он незаметно шевелил конечностями, разминал шею, прислушивался к ощущениям в организме. Надо убедиться, что скоро будет в форме, поэтому не стоит нарываться — лишние увечья не пойдут на пользу.
— То есть вы согласны с доводами Федора Никодимовича? Это вы у нас такой глазастый, сообразительный — исключительно вашими стараниями наша операция оказалась проваленной?
— Мне просто повезло, вы перехваливаете меня, Павел Данилович. К сожалению, я не сотрудник спецслужб, не работаю в контрразведке, что легко проверяется. Для вас это так важно — кто именно виновник вашего фиаско? Научились бы сперва работать, Павел Данилович, уметь планировать диверсионные акты и просчитывать все случайности. А то апломба много, мните себя невероятно крутыми, а как доходит до дела — так только кур смешить…
Не сдержался Павел Данилович — врезал по челюсти со всей своей разобиженной души! Увлекся капитан Туманов, позабыл про недопустимость лишних увечий. Челюсть взорвалась. Снова трещало и ломалось сознание, осыпались с него кусочки мозаики, формирующие данный в ощущениях мир…
Очередное пробуждение было вялым и безрадостным. Наступило утро, но небо затянули облака. Микроавтобус петлял по каменистой дороге сложными «восьмерками». Головы пассажиров погружались в полумрак. У правого борта, отвернувшись, лежала Анюта, судорожно подрагивала. Люди молчали. Ими снова овладевало уныние. Понимали, что трудно вырваться даже с заложниками. А если и вырвутся — не ожидает в родных пенатах теплый прием. Щелкнула зажигалка, по салону пополз табачный дым.
