Когда шатается трон - Андрей Ильин

На «верняк» Краплёный играет, все это понимают, он «катала» известный. И Залётный понимает, по ухмылкам, по взглядам. Не выиграть ему эту игру, придётся завтра первого встречного лейтенантика или курсанта резать. Такая вилочка…

– Не… я на «мокрое» без интереса не хожу, мне навар нужен. Не мое это.

– Тю… Сдрейфил.

– Не базлай попусту. На мне жмуров висит, как бегунцов в твоей ботве ползает.

Заржали урки. Оскалился Краплёный, который, верно, из-за вшей всю башку себе выскреб.

– А тогда… тогда на «четыре звёздочки». Слабо?

Оборвался смех. «Играть на четыре звёздочки» – это значит на жизнь одного из игроков. Проиграл – смерть тебе.

Глядят все на Залётного – что он ответит? Тут уже не отбрехаться, тут играть надо, или тебя быстро к «параше определят», хоть и в авторитете ты. У блатных свои понятия о чести. Смотрят урки испытующе, кто-то к двери незаметно сдвинулся. Бежать? Нет, не получится. Да и нельзя, сколько сил, сколько жизней положено, чтобы к бандитам в доверие войти. Мишка Трофимов уж на что опытный опер был, а спалился – три дня его урки на куски резали так, что живого места не осталось, жене этот обрубыш показать нельзя было, в закрытом гробу его хоронили. Страшную, мученическую смерть принял Мишка.

Нельзя отказываться от игры, но и выиграть ее невозможно. У Краплёного невозможно, и он это понимает. Стоит, лыбиться, колоду мнёт. Ждёт.

– Ну что, «мылим»?

Глупая смерть – собственную жизнь в карты проиграть, почти до главарей добравшись, почти все связи банды нащупав. Как же быть? Уж лучше было бы схлестнуться с Краплёным впрямую, там хоть какой-то шанс есть.

– Чего Залётный менжуешься? Не обижу.

– Хохотальник прикрой, Краплёный, я храпа не боюсь. Идём шпилить, коли тебе жизнь не дорога. «На четыре звёздочки»? Лады. Мечи банк.

Пошла игра. Улыбается Краплёный, тасует засаленную колоду – ловко у него это получается, веером карты расходятся, между пальцев мелькают.

– Стоп! Так не пойдёт, Краплёный. Дергачишь ты. Масть передёргиваешь.

– Кто? Я? – встрепенулся, окрысился Краплёный.

– Ты! Колоду на стол!

– Ни кипишуй, Залётный, за базар отвечать придётся!

– Я отвечу.

Вскочил Краплёный на ноги, стул уронив. Блеснула в его руках финка. Совсем интересная игра пошла. Расступились урки, встали в круг. Любят они кровушку, которая не своя.

– Мочи его, Краплёный.

Стоят противники друг против друга, примериваются. У Краплёного финка добротная, немецкая. У Залётного заточка.

– Сейчас я из тебя потроха вынимать буду!..

Кидает Краплёный финку с руки в руку, пугает ложными выпадами. Умеют урки с холодным оружием обращаться, всю жизнь с ножичками-заточками играются, нет против них шанса, как в игре краплёными картами. Тут главное не поддаться, не запаниковать и помнить, что урки не впрямую режут, а с вывертом, откуда не ждёшь – перебросят финку в левую руку и ткнут под ребро, да еще с прокрутом. И еще о зрителях не забывать, которые сплошь кореша Краплёного и могут в любой момент незаметно ножку подставить или резким движением внимание отвлечь. Чужой он здесь, хоть и с малявой от авторитетных людей пришёл и в деле себя воровском показал.

Выпад!.. Но нет, не всерьёз, ложный, чтобы к противнику примериться, пугануть его, заметить, куда дёрнется.

Еще выпад!.. Уклониться. Чиркнуть перед его носом заточкой. Сказать, играя на публику:

– Я прежде, чем тебя зажмурить, Краплёный, уши тебе отрежу и сожрать заставлю.

Одобрительно гудят урки, нравятся им такие обороты. Скалится Краплёный. Он вдруг понял, что не на слабачка напал, что не возьмешь Залётного на испуг, не зарежешь его, как того лейтенанта. Тут важно морально противника подавить, напугать его, дружков-приятелей на свою сторону перетащить. Такая драка, как у гладиаторов, на потребу публики.

Опустить руки, буром на Краплёного пойти, на финку выставленную.

– Ты что, Краплёный, думаешь, я смерти страшусь, что я крови не видал? Да я таких, как ты, десяток зажмурил. И в меня заточки совали, да только я ловчей был. Я боли и крови не боюсь, я тебя мёртвым, падлу, зарежу. На!..

Оскалиться истерично, чиркануть себя по левой руке заточкой и еще раз, чтобы кровь брызнула. Взвыли урки восторженно. Отпрыгнул Краплёный от неожиданности. Махнуть в его сторону левой рукой, бросая капли крови в лицо, в открытые глаза. Никто такого оборота не ожидал.

– Залётный себе вену перечеркнул!..

– Мочи его, Залётный, мочи!..

Дрогнул Краплёный, бросился вперёд, как бык на красное, подставился, раскрылся, напоролся на заточку. Залётный отклонился, изогнувшись, от выставленной финки, чувствуя, как она подрезала кожу на боку, ткнул врага в шею, провернул лезвие в ране, отбросил, оттолкнул левой рукой, чтобы он, умирая, не успел ответить ударом в живот.

Упал Краплёный навзничь, булькает кровью, пузыри пускает, встать пытается. Только это уже агония. Ревут зрители, почуяв ноздрями живую кровь. Фартовым Залётный оказался, с одного удара Краплёного завалил! Подступают к нему, стучат по спине, по плечам одобрительно. А Краплёный отходит, лёжа на полу с перерезанной, развороченной заточкой глоткой. Никому он теперь неинтересен, урки к сильным тянутся, к победителям. А Краплёный дешёвым фраером оказался. Приняла Залётного банда, вот теперь приняла: через кровь, через смерть, иначе у блатных не бывает. Не Краплёного, так какого-нибудь лейтенанта или курсанта пришлось бы ему зарезать – без этого никак, пропуск к уркам – это всегда чья-то смерть…

Такая тыловая жизнь у Крюка была. Кто-то на продскладах подъедался и к чужим жёнам под одеяльце вползал за мешок картошки и пару банок американской тушёнки, а он как на передовой – каждую минуту на грани жизни и смерти. И никаких тебе за это званий и боевых наград, потому что за урок не положено, это просто работа такая, в далёком от фронта тылу…

* * *

Пётр Семёнович за письменным столом. Перед ним папки. Фотографии, статьи, ходки…

– Вот этого ко мне.

Привели зэка. Зашёл вразвалочку, шапку скинул, смотрит с прищуром, без испуга.

– Зачем звал, гражданин начальник?

– Встань как положено.

– Не могу я, ноги у меня больные, помороженные, еле стою.

– А хочешь, я тебе их подлечу? На общих?

Подобрал ноги, выпрямился.

– За что сидим?

– За ошибку прокурора. Людишки лихие продмаг ломанули, а я рядом проходил, вот на меня всё и повесили. Поехал я в солнечный Магадан за грехи чужие срок мотать.

– А до того две ходки?

– И до того. Невезучий я, кому-то барыш, а мне – зона. Всегда не в то время не там