Сергей Алтынов - Двое против ста
– Есть такой хороший писатель Феликс Кривин. Не читали? – спросил вместо ответа Чарский своих подчиненных.
Феоктистов и Шарманкин лишь пожали плечами.
– Его, к сожалению, мало издавали, – с досадой произнес Чарский. – Так вот, у него есть очень хорошая миниатюра про пирамиду из детских кубиков. Смысл такой – кубик, стоящий в самом низу, думает о том, как удержать, не развалить всю пирамиду. А кубик, который на самом верху, думает лишь о том, как удержаться на своем месте и не свалиться вниз.
– Точно схвачено! – усмехнулся Юра Шарманкин, а Феоктистов молча с ним согласился.
– Я это к тому говорю, – посерьезнел полковник, – что мы и есть эти самые нижние кубики. Поколеблемся, и вся пирамида рухнет.
Юра и Валерий были согласны и со своим командиром, и с неизвестным им, но явно хорошим писателем Феликсом Кривиным. Да, единое союзное государство рухнуло, но оставалась Россия. И в ней оставались жить они сами, их матери, жены, дети. Впрочем, у Феоктистова тогда еще не было Аленки, он еще не представлял себе чувства, когда поднимаешься по лестнице и знаешь, что сейчас повиснет на шее дочка, золотоволосая, смеющаяся, с карими, искрящимися счастьем глазами. Это счастье и лежало в той пирамиде, которую Валерий и остальные ребята на себе по сей день и держат.
Впечатление киношного супергероя Игорь Чарский абсолютно не производил. Не сказать, что красивое, но волевое худощавое лицо с умными, проницательными, стального цвета глазами. Чуть выше среднего роста, неширокий в кости, с худыми, но широкими плечами, Чарский был неплохим боксером и рукопашником. Но еще более успешно он метал холодное оружие и почти не целясь, по-ковбойски, без промаха стрелял из табельных пистолетов. Здесь Игорю Константиновичу равных не было. При этом он был одним из немногих «пиджаков» в отряде. «Пиджаками» именовали тех, кто в свое время окончил не военное училище и не школу КГБ, а гражданский вуз. Впрочем, «пиджаком» ни вслух, ни мысленно Чарского назвать было нельзя. Да и авиационный институт, где он получил диплом специалиста по самолетным двигателям, не такая уж и «штатская» контора. Ну а спецподготовку Чарский успешно освоил в Минске, на высших курсах КГБ, и в отдельном учебном центре под Балашихой... Трудно сказать, кем бы стал Игорь Чарский, не попади он в спецподразделение тогда еще грозного и могучего КГБ СССР. Инженером-конструктором? Художником? Спортсменом или тренером? Он вполне мог достойно пройти по каждому из этих трех путей, но выбрал четвертый. Если выдавалась свободная минута (что крайне редко в подразделении «А»), полковник доставал небольшой блокнот и рисовал. Простым карандашом или ручкой. Рисовал Чарский пейзажи. И получались они, несмотря на отсутствие красок, яркими, необычными, не похожими на пейзажи других художников.
Незадолго до девяносто пятого года, декабрьским вечером, в опустевшем спортзале, при отличной акустике, полковник вдруг ни с того ни с сего начал читать стихи. Всего для нескольких оставшихся в зале бойцов, в том числе и Феоктистова:
В родительском доме не жить мне и дня.В родительском доме чужая родня.Чужие портреты висят на стене,Чужие заветы бормочут во сне,Чужие с чужими твердят о чужом.И страшно мне с ними быть в доме своем.
– Это ваши стихи? – спросил Слава Данилин, тогда еще прапорщик.
– Нет, это поэт Игорь Тюленев из Перми. И мы с ним никогда не встречались, – ответил Чарский.
Чужие. Да, Валерий все отчетливее ощущал их присутствие в Своем Доме, как и талантливый поэт Тюленев и непосредственный командир полковник Чарский... Все это было незадолго до Буденновска. В канун 1995-го года Чарский встретился со своим давним приятелем полковником Ивановым. Когда-то они вместе начали службу в «Альфе» под командованием полковника Бубенина, получившего звезду Героя Советского Союза за участие в боях на Даманском. Вместе они прошли и Афганистан, и не одну спецоперацию, но как только Иванову исполнилось тридцать шесть, он перевелся из «Альфы» в Управление территориальной контрразведки. Чарский никогда не осуждал товарища – тридцать пять лет уже критический возраст для бойца спецназа...
– С автоматом бегать не надоело? – спросил Иванов, когда встреча уже подходила к концу, а на донышке пятизвездочной коньячной бутылки оставалось совсем немного.
– Да так, – уклончиво ответил Чарский.
– Есть вакансия в управлении кадров. Зам начальника отдела. Могу порекомендовать тебя.
– Какой из меня кадровик? – сказал Чарский, выливая остатки коньяка в свою рюмку. – Нет, пока силы позволяют, буду бегать.
– Тебе через полгода сорок семь. Скоро дедушкой станешь, – с неожиданно грустными интонациями проговорил Иванов. – А ведь вас, подразделение «А», суют во все дыры. Где полыхнуло, туда и бросают. Пожгут ведь, как солому.
– Если я уйду, Иванов, пожгут моих ребят, – ответил Чарский.
– Твоя правда... Но если надумаешь, звони в любое время.
Чарский так и не позвонил Иванову. Они вообще больше никогда не виделись, так как случился Буденновск. Недавний студент института землеустроителей Шамиль Басаев и его банда захватили больницу и родильное отделение. Весь мир наблюдал выставленных в окнах рожениц, за спинами которых мелькали бородатые рожи и камуфляжные куртки. Полковник имел полное право не идти на штурм лично, руководить действиями бойцов из штабной машины. Возраст, былые, еще с афганских времен, ранения позволяли ему это, отнюдь не роняя офицерской чести. Тем не менее Чарский надел каску-полусферу и возглавил штурмовое подразделение. Именно Чарский с бойцами сумел проникнуть на первый этаж захваченного здания. Взрыв гранаты, брошенной с лестницы второго этажа, полковник принял на себя... А потом пришла команда отступать, и матерящиеся бойцы «Альфы» отходили на исходные позиции. Тело погибшего Игоря Константиновича сумели вынести под прикрытием бронетранспортера, прорвавшегося к месту его гибели.
Елизаветин частенько спорил с Чарским. Не по служебным, разумеется, а по «общественно-политическим» проблемам.
– Впечатление такое, что всех нормальных людей гонят в какое-то рабство, – сказал как-то Елизаветин после просмотра очередной новостной передачи, где чеченские боевики гордо именовались партизанами, а солдаты и офицеры российской армии презрительно – федералами. – Черное называют белым и требуют, чтобы все с этим соглашались и похихикивали... Смотреть противно, – кивнул Елизаветин в сторону телеящика.
– Страдающим рабом быть, конечно, плохо. Но с позиций христианской морали – куда хуже быть мучителем рабов, – произнес в ответ Чарский и, чуть помолчав, добавил: – Сами они... федерасты.
И еще Ротмистр никогда не забудет июль 93-го года. Да, тогда он уже был офицером «Альфы», а не погранвойск, и службу нес в столице, а не в Таджикистане, но известие о том, что басмачи вырезали почти всю двенадцатую погранзаставу, он воспринял как личную трагедию, хотя Валерий лично не знал погибших ребят. Но это были такие же, как он, солдаты России. В высоких столичных кабинетах в те дни шли тревожные заседания. В глубь таджикских долин были готовы хлынуть отлично вооруженные орды моджахедов. Что произошло бы дальше?
– Первым делом они захватят сотни, а то и тысячи рабов для своих наркоплантаций, – начал разговор полковник Чарский на собрании штурмовых подразделений антитеррора. – Далее двинутся к урановым копям, где трудятся немало русских специалистов. И уж непременно отобьют и укрепят плацдарм для натиска в Среднюю Азию и Казахстан. Ну и, разумеется, выйдут к южным рубежам России, а там у нас боевых сил негусто.
Негусто – мягко сказано. Южные рубежи в то время были практически беззащитны. Офицеры молча слушали командира.
– Возможно, нам придется вылететь в район боевых действий, – в конце своего доклада произнес Чарский.
Бойцы заметно приободрились. Воевать – не языки чесать... Однако тогда у руководства Минобороны хватило ума не посылать антитеррористический спецназ для решения общевойсковых операций. Из Московского округа в Таджикистан срочным порядком был переброшен 186-й штурмовой авиаполк. Точно стальным гребнем прошлись русские асы-штурмовики по душманам. До восьмидесяти тонн бомб и ракет обрушивали на них ежедневно. При этом у басмачей имелись «стингеры», те самые, коими столь удачно сбивалась советская авиатехника в период афганской войны. Тем не менее натиск озверелых душманов был остановлен. Доблестные воины наркоплантаций убрались на свою территорию... О подвиге же русских авиаторов в те дни нигде не писалось и не говорилось.
После гибели Игоря Константиновича в «Альфе» произошло немало изменений. В подразделение брали уже не только офицеров и прапорщиков с богатым опытом, но и рядовых, отслуживших срочную. После кратковременной подготовки им вручались погоны прапорщиков, а через некоторое время они «дотягивались» и до младших лейтенантов. Именно из-за такого юного «бойца» погиб другой прапорщик и получил тяжелые ранения подполковник Елизаветин. Однако «Альфа» продолжала жить. Пирамида пошатывалась, но держалась.
