Сергей Зверев - Бастион: война уже началась

– А у вас?

Хорошо упитанный подцепил микроскопическую тартинку с лососем, пробурчал:

– Коля, не будем начинать сызнова. Сто раз говорено…

– А воз и ныне там.

– Давай лучше о светлом и радостном. Вторую звезду когда будем обмывать? А то – вон, – депутат кивнул на бутылку, – у нее четыре, понимаешь, а у тебя – одна…

Генерал-майор закурил, глянул остро.

– Да вот положу еще десяток спецназовцев в этих е… горах, и ваш засидевшийся… Проголосуешь за?

– Когда?

– В марте перевыборы.

– Как и все, – пожал плечами депутат. – Если сам усижу. В декабре еще одна хренотень – выборы в Государственную думу называется. Единственный день в России, когда бумажки не бросают мимо урны.

– Смешно. Прям как у нас – все побежали, и я побежал.

– Брось, Коля. Или этого чекиста изберем, или все зависнет… У вас же война затянулась, кто приказы отдавать будет?

– У нас война, Сергей. У всех. А с теми приказами… Лучше без них. «Мерседеса», слава богу, давным-давно ушли. Проявим инициативу…

– Горы в кольцо, – поддержал депутат. – Вы же базы по дрессировке шахидов наизусть знаете. Пара штурмов…

– Сергей, ты вроде не пьян. Какие штурмы? Вон, американцы – молодцы. Дураки, но молодцы. С воздуха надо, с воздуха, цели давно знаем. Бандиты, сам понимаешь, другого языка…

– А потом – три года мириться?

– С кем? – удивился генерал. – Зачем? Проснись. Президент у них имеется, кремлевской ориентации – иди газеты почитай. А захочет самовыразиться… Это ваши игры – признавать независимость, не признавать. Хвост подымут – бомбой по башке. Очень доходчиво. А не это ваше бывшее блядство – сначала бомбим куда попало, потом трупы штабелями кладем – своих, заметь, сопляков восемнадцатилетних, а потом – восстанавливаем. За наш счет в ваш карман.

– Николай, – депутат обиделся. – Я в этих аферах не…

– Верю, – перебил военный. – Не участвовал. Но молчал. Вот и теперь молчи.

– Ты тоже, по-моему, пресс-конференций не устраивал, – огрызнулся народный избранник.

– Пресс-конференции – это твоя работа, Сергей. Мое дело – дать сдачи, чтобы больше не просили. А какие-то гниды с Охотного Ряда указания дают – хоть в армии ни дня не служили…

– Коля, хватит, подеремся.

– А ты не в форме, – не согласился генерал. – Брюхо отрастил.

– Коля, – депутат глянул на часы. – Время идет, давай к делу. Опоздаю.

– Без тебя, что ли, не решат?

Народный избранник демонстрировал ангельское терпение.

– Коньяк, сам знаешь, у меня и свой есть…

– Ну еще бы!

– …Так что хватит препираться, не на смотринах. Ваша позиция? – Депутат приосанился, здесь было его поле.

– По кому? По предкомитета этому? Да выбирайте хоть дворника, все равно в декабре слетит.

– А серьезно?

– А серьезно, – генерал поднял глаза. – Дайте нам свободу маневра. Сами справимся, только не лезьте с указаниями, – последнее слово как выплюнул.

– И все?

– Я тебе не дирижер, партитуру расписывать. Ну что, по последней?.. Держи тяпку.

Когда депутат отбыл, сопровождаемый двумя нелюдимыми шкафами, в зал вошел невысокий, крепко сбитый мужик в неприметной джинсе.

– Все слышал? – поинтересовался генерал.

– Все, – подтвердил джинсовый. – Думаешь, проголосует?

– А куда он денется… Тебе коньяку налить? Как хочешь. Только проку никакого. Он и его группа – так, капля. Купленных втрое больше.

– А он – не купленный?

– Дорого станет. Да и не нужно, сговорчивых хватает.

– Зато поговорили душевно…

Генерал резко повернулся – звякнула посуда на столе.

– Руслан, на треп лимит исчерпан. Я его играл – понятно, а вот тебе меня играть…

– Тогда объясни.

– В декабре – выборы. Здесь его округ, а в нем – два полка, саперный батальон, еще кое-что по мелочи.

– Больше двух тысяч избирателей, – кивнул Руслан. – А он вам зачем?

– Твой фээсбэшник в Сибири – самоустранился? – генерал резко сменил тему.

– Я его больше не дергал. Сгорит, да и зачем ему лишние знания?

– Правильно. Горячая информация – у нас, считай, случайно. Чекист, погоревший на работе… Нам люди нужны, Руслан. Не купленные и не на компромате – наши люди. От ментовки до парламента, какой бы ни был. Иначе сожрут и не подавятся. Ищи их, Руслан. Не мне же напрягаться… В Сибирь сам полетишь?

– Конечно. В кои-то веки Орден за задницу взять…

– Лаборатория – еще не Орден. Но ты прав, впервые их точка, а не «пятый отдел в десятом управлении». Людей хватит?

– Лучше бы побольше. У них тоже охрана.

– Позвоню Соболю, выделит. И технику. И, Руслан, без лишнего шума, понял? Я тебя, можно сказать, прошу…

– Так точно, товарищ генерал-майор!

– Хорош резвиться. Проколемся – не будет ни генерала, ни майора, одни «товарищи». И вид через колючку. Все, езжай.

Яркий свет бил в глаза. Я не реагировала. После веселой вакханалии снисходило оцепенение, похожее на паралич, и со мной можно было творить любые действия – от деления до возведения в степень.

– Теперь вы понимаете, что выражение «любовь не купишь» (имеется в виду не тело, а собственно любовь) становится неактуальным и даже лживым? – вопрошал женский голос за кадром.

– Я понимаю… – шептала я.

– Вы можете объяснить, что вы чувствовали к этому человеку? Что вы видели перед собой, когда смотрели на него?

– Я не смогу объяснить… Это было все… Это было море нежности, шквал смятения… океан любви… Это было похоже и на экзальтацию, и на белую горячку… Простите, я не могу не говорить трюизмами…

– Да ничего, ничего. От вас не требуют писательских витиеватостей. Мы понимаем, что объективный самоанализ для вас – это вчерашний день, а потому согласны выслушать все, даже, простите, бред собачий. Надеюсь, вы видели, что объект вашей страсти… мм… скажем так, не писаный красавец?

– Да, я догадывалась, ну так что ж, вам меня не понять… Вы не знаете, что такое теснота в груди… Когда на тебя смотрят с вожделением и глаза как озера… Когда разливаются соловьем и ты видишь, что это не праздное пустословие… Когда тебя берут за руку и просто гладят, гладят…

– Но позвольте, этого не было!

– …И вы не представляете, как без этого все постыло…

– У вас остаточные явления.

– Нет… Я уже в курсе, что меня обули… накололи, как пэтэушку… И во мне борются два чувства. Мне кажется, это не гипноз. Я прекрасно помню. И ощущение утраты, и эти слова… И если мне предложат повторить, я не раздумывая соглашусь, где бы ни находилась, потому что это… Это завораживает. Но, с другой стороны, мне противно, хотя, как ни странно, я готова вам это простить… Вы же такие придумщики.

– Говорите без подковырки.

– Я говорю без подковырки. Я с вами согласна: любовь – это великая сила, способная воздействовать на умы и чувства огромного скопления людей… Любовь – жандарм. Любовь – подстрекатель и провокатор. Любовь – организатор и вдохновитель великих побед…

– Неплохо, но абстрактно, дорогуша. Очень выспренно. А что вы скажете насчет сугубо прикладного плана? Представьте, семья создается буквально за минуты. Никаких притирок, скамеек, лунных дорожек, роз… Да какие розы? Вы и так от него без ума. Зачем вам его розы?.. Исключены лишние движения, все предельно понятно. И государственное время, между прочим, экономится…

– Какая семья, опомнитесь! Сколько свадеб, столько и разводов. Наваждение не может длиться годами. Ведь я пришла в себя. Придут и другие.

– О нет, вы не понимаете. Эликсир вечной любви… Он разработан прямо под нами – нужно лишь воспользоваться лифтом и небольшой клавиатурой. А то, что вы опробовали, – это вчерашний день. Тренажерчик, так сказать. Для задвинутых и продвинутых. Уж не обессудьте.

Безумие продолжало плести свою паутину. Кто я? Задвинутая или продвинутая? Меня искусно (хотя и грубо) вводили в нужное состояние, а по окончании эксперимента выводили, педантично снимая показания. Я уже знала больным сердцем – такое не продлится вечно. Где-нибудь меня доломают. Неужели они этого хотят?

Но какие искусники! До чего натурально! И недоумение, и восторг, и отвращение, и ярая страсть к существу, с которым, будучи в своем уме, говоря образным языком бывшей свекрови, «я бы и срать не села на одном гектаре»… Более безобразной сцены представить невозможно. Меня бросили в мягкую клетушку размером два на два. Три стены обиты дерматином, четвертая представляла сплошное зеркало. «Совет да любовь», – буркнул конвоир. Не успела я насмотреться на себя в полный рост – на тетку с диковатыми глазами, безвременно сгорбатившуюся – как подселили этого недоноска. Когда его втолкнули, он был уже хорош – глазки придурковато блуждали, волосинки на лысоватом черепе торчали, как антенны. Я его узнала. Еще бы не узнать! Это был кривоногий коротыш со вспухшим животом – испуганное чмо, с которым я столкнулась в умывальне, который выходил последним из казармы, губы которого жалобно выводили: «Оттоле не будет возврата»… По всем внешним данным его уже обработали: из вялого трясущегося ничтожества переделали в чванливое, алчущее баб существо.