Пеший камикадзе, или Уцелевший - Захарий Калашников
…Но боёв не было. Они шли далеко, куда Егору было не успеть, к тому же Егор вдруг признался себе, что оказался чрезвычайно мягок и раним для места, в котором оказался, что вчера повёл себя как эмпатичный и сострадательный человек, каким в действительности являлся не всегда, чаще по настроению, скорее даже напротив — оправдывал войну — ведь он уже был на войне, видел подобное и знал, что такое присуще любому положению — предвоенному, военному и после, что подобные процессы таких положений протекают одинаково.
«…Не разочароваться бы в себе, — думал Егор, — …и ничего о себе не узнать из того, чего лучше о себе не знать!»
В действительности он знал и понимал, что увиденное в подвале — другая грязь войны — она есть и будет, пусть он никогда этой грязи не касался, но точно знал — при любом военном конфликте её не обойти. Он знал это также точно, как и то, что при подрыве сапёра на фугасе остаётся ведро человеческого мяса, а в подорванном и обгоревшем бронетранспортёре найдут скалящиеся и обугленные черепа механика — водителя и наводчика, будто они не кричали в огне, прежде контуженные взрывом, а гоготали, умирая.
Никогда прежде Егор не считал себя самым задумывающимся человеком в мире — на войне все такие — не задумывающиеся сильно; но с каждым боем, из которого выбирался живым, осмыслял что — то новое, местами важное, местами — не очень, временами философское, а временами — дурашливое, что, конечно, не делало из него человека исключительного ума — всё было проще — обычным вещам давалась иная оценка. Она заключалась в измерении чужой и собственной жизни и смерти, мужской дружбы, ненависти и жестокости, отваги и страдания, иная оценка человеческого бытия; тогда — война поставила под сомнение почти всё о чём он знал прежде, с тех пор — для него — ни в жизни, ни в смерти не осталось особого таинства. И хотя войну считают порождением исключительно мужской природы, для Егора, она во многом осталась непостижимой.
Именно сейчас, совершенно неожиданно, настоящей правдой открылись такие обстоятельства, в которые Егору самому было тяжело поверить и мириться — по причине архаичного страха перед чеченскими боевиками, теперь уже кавкасионными ополченцами с автоматической репутацией «боевик», Егор ощущал себя жалким трусом, не таким, каким был в молодости под свинцовым кипятком их ружей, фугасов и «сабель», когда думал и в голове ничего не возникало иного, кроме страшной их казни в стиле хадаевского трибунала. Сейчас, всё представлялось иным — он в окружении — ещё без ножа у горла, но с таким страдание, будто ежеминутно переживал унизительное насилие пленом и несварение от обеда тётки с позывным «Впроголодь» одновременно.
Вины начальника батальонной столовки в этом не было: какие продукты давали — из тех и готовила.
Тем не менее, война в Украине при всей своей кажущейся схожести не была второй Чеченской, несмотря на то, что для большинства украинских военных являлась безусловно справедливой, как и обе чеченские для русских солдат на Кавказе. Да и защитники Донбасса агрессию Украины ни при каких условностях не принимали праведной, хотя бы вследствие того, что Донбасс не нападал на Украину, в отличии от Ичкерии, ставшей в войнах с Россией агрессором.
В страшных чеченских войнах русский убивал чеченца не из различий веры, а ради торжества справедливости, которая для него не строилась на грабеже чеченцев и их домов, их убийстве, насилии и унижении их женщин, похищении чеченцев с целью выкупа, тем более, рабовладения, как если бы человека в чеченце было сравнимо меньше, чем в русском. Безусловно, подобным образом — в отношении чеченских боевиков и людей ошибочно считавшихся таковыми — поступали и русские солдаты и офицеры, но однозначно сказать, что причины тому были одинаково значимые, вряд ли можно. Это было въевшееся в мозг горе поражений в тяжёлые моменты войны. Кровавая месть, глубоко пронизывающая сознание человека на войне — ещё вчерашних мальчишек — ненависть за убиенных боевых друзей, казнённых как в средневековье. Ярость и гордость одиннадцатиклассников. А скорее — и первое, и второе, и третье. Всё же, резать людям головы, как жертвенным баранами, надо быть способным и это было в природе горцев, но с точки зрения русского — в природе зверя.
Чеченец убивал русского главным образом по причинам идеологической вражды, основанной на священной борьбе с неверным, национальной гордости и самолюбия, горьких обид в тяжёлый период советской истории, после чего подобное недоверие и неуважение к целому народу сменилось противлением. Чеченец убивал, и делал это с большим уровнем ожесточённости нежели это происходило на Украине, где повстанцы — сепаратисты не прибегали к типичным для чеченских боевиков методам — захвату заложников, устройству терактов и этнических чисток.
Впрочем, и без всего перечисленного человека в человеке на войне не оставалось, он выгорал, как свеча, и неважно было он русский, чеченец или украинец. Убивали друг друга обычно, без геройства, чтобы выжить. Когда сатанели — убивали с особой жестокостью. Обыкновенные убийства. Только и всего. Назвать иначе, не выкручивался язык… Герой — боевик из ПЗРК сбил вертолёт с четырнадцатью военными на борту близ горы Карачун, недалеко от Славянска; спецназовцы героически отвоевали выжившего пилота и тринадцать мертвецов, среди которых — бравый генерал, обещавший убивать мирное население России, теперь — мёртвый герой Украины. Вот, такое обыкновенное геройство одних и других. Всех можно понять, всех — оправдать. Зачем украинским солдатам мёртвые тела товарищей ясно — понятно — клятва «своих не бросать», клятва распространяется и на мёртвых, провести ритуал, отдать последний салют, отомстить. Зачем мёртвый генерал сепаратистам — страшно предположить, может, тоже — для ритуала…
Однако, кое — что общее усматривалось в войне на Донбассе и в Чечне. Ни одно из государств, участвующих в войнах, ни Украина, ни Россия, каждое в своём случае — Россия в Чечне, Украина на Донбассе — не могли поступиться частью своей территории, считая себя независимыми и суверенными. Логика в действиях государств в обоих случаях имелась и в этой связи Егор, исходя из собственного тонкого ощущения был на стороне и украинской армии и донецких повстанцев, не украинских добробатов и нацбатов, что были для Биса сродни чеченским боевикам, кем, опять же по его мнению, являлись и местные ополченцы и российские добровольцы — донбасские сепаратисты — и он сам. Всё же, одну из причин волонтёрства Егор называл ту, что Украина в разное время отправляла в
