Евгений Чебалин - Гарем ефрейтора
– Моя цель – без мыла в штаб Исраилова влезть.
– Соображаешь, – одобрительно кивнул Аврамов, зычно позвал: – Сизов! Ягодин! – Полоснув косящим взглядом по испуганным лицам караульных, напористо и грозно велел: – Увести арестованного! Держать под стражей дома. А за сегодняшнее ротозейство семь шкур спущу с каждого. Опосля, – успокоил ядовито.
Глава 11
Снеделю назад предгорья обметало свежей травой. Бурмастер Свиридов, дописывая отчет в вахтенном журнале, время от времени откладывал ручку и смотрел в окошко: глаз отдыхал от зелени. Другое окошко, за спиной, выходило на буровую. У буровой возились двое: сын Петька и помощник бурмастера, дружок Петькин Керим.
Ровно, мощно гудел мотор. Пол под ногами, изрезанный щелястый столик под локтем мерно дрожали. Сегодня ночью Свиридов собирался дежурить сам: бур ушел вглубь на проектные три тысячи, каждый час мог проколоть нефтяной пласт.
Хорошо прошла неделя, хоть и не отлучался мастер домой ни на час. Получили письмо с фронта от старшего – жив. На младшем – Петьке – бронь, все время на глазах, под присмотром, мать спокойна. Понятливый пацан растет, буровое дело хватает в полуслова. Керим постарше, уже заменял мастера во время недолгих отлучек. Подкормить бы парней, считай, с самого Нового года перебиваются с голодухи на проголодь. Хорошо хоть по буграм щавель конский выпростался из-под земли, крапива полезла, варево из кукурузной муки от души заправляли свежей зеленью.
Недавно в петлю попался суслик. Смаковали мясной отвар почти три дня. Ничего, можно жить, проколоть бы пласт скорее, сдать скважину эксплуатационникам. Тогда подбросят деньжат, с оплатой наладила контора дело без задержек. Первым делом купить Петьке ботинки, потому как старые…
Дважды за стеной конторки грохнуло, затрещали выстрелы, пронзительный истошный голос затянул: «Ал-л-ла!»
Мастер подпрыгнул на табуретке, дернулся встать – с перепугу отказали ноги. Бухнуло в тамбуре. Дощатая, легкая, на ременных петлях дверь отлетела, хряснула о стену. Вломились один за другим трое в папахах – чеченцы.
Передний выдернул кинжал, наклонился к Свиридову, оскалился и неожиданно подмигнул:
– Сильно боисси? Жить хочешь?
– А кто не хочет? – пришел в себя, резонно рассудил старик.
– Делай, что гаварим, тагда пайдешь дамой целый, – велел налетчик. – Как это ломать? – Ткнул большим пальцем куда-то за спину.
– Что ломать? – не понял бурмастер.
– Буровая ломай, патом иды дамой! – нетерпеливо пояснил бандит, со стуком вогнал кинжал в ножны.
– Железо руками ломать, что ли? – заметно отходил, креп в настырности старик.
– Жить хочешь – паламаишь! Делай эт дело, сабак! – зарычал бандит. Схватил мастера за грудки, вздернул, поставил перед собой.
– Сам собака, – неторопливо отозвался Свиридов. Подумал, изумился: – Это буровую из строя вывести, что ли? Ты соображаешь, дурья башка, о чем речь? Ей цены нет, она не сегодня завтра нефть…
Свиридов осекся. Едва успел поймать взглядом руку бандита. Она выдернула из-за пояса плеть, взмыла кверху – темя, затылок мастера со свистом обвила раскаленная змея, слизала волосы, просекла кожу.
– Гавари, как ломать! – взревел главарь, впился взглядом в переносицу Свиридова. По ней воровато скользнула красная струйка, скатилась по щеке к губам. – Одна минута тибе даю, – осадил голос чеченец. Заткнул плеть за пояс, вынул пистолет. – Потом дырка в тибе делаю.
И опять грохнуло за стенами. Теперь подальше. Железным горохом посыпалась, вспарывая тишину, перестрелка.
Трое, пригибаясь, метнулись к двери, вымахнули в тамбур. Снаружи в нарастающий грохот боя вплелось разбойное «ура», стук копыт. Стрельба откатывалась, глохла.
Свиридов, слепо шаря по стене, шагнул к выходу. Кровь заливала глаза, огнем пекло голову, подкашивались ноги, распирала жгучая тревога: где Петруха, Керим, что там у них…
В тамбуре каморки – торопливый перестук шагов. Кто-то вошел, стал ругаться густым баритоном:
– Сволочи, бандитская мразь! И сюда добрались… Что с тобой, отец?
Свиридов вспомнил про платок в кармане. Достал, вытер глаза трясущейся рукой. Перед ним стоял лейтенант милиции, глаза карие, участливые.
– Мерзавцы, и здесь напаскудили, на старость руку подняли! Потерпи, батя, сейчас обработаем.
Выудил из кармана вату, бинт, будто заранее для такого случая приготовлено было. Приложил вату к ране, сноровисто и ладно перебинтовал, пропуская бинт внизу подбородка.
– Ну как?
– Вроде жив… командир, – отозвался Свиридов. Прошипел сквозь зубы – огнем пекло рану, болючими тычками отдавало в мозгу.
– Тогда порядок, – отодвинулась, оценила дело своих рук милиция. – Возвращались с ночной засады, слышим – выстрелы. Что творят, бандиты! Война идет, народ гибнет, а эти, шакалы, на чужом горе жируют. Что им здесь надо было?
– Заставляли буровую из строя вывести, – тянул шею, порывался к окну бурмастер.
– Буровую? – рявкнул лейтенант. – На фронте каждый литр бензина на счету! Предатели, фашистские наймиты, стрелять таких, как бешеных псов… Ты куда? – жестко достал вопросом командир.
Старик мелкими шажками двигался вдоль стены к окну. Добрался, сунулся к стеклу, ахнул:
– Петьку с Керимом убили!
Двое лежали неподвижно. Голова Керима, облитая красным, уткнулась в бок сына.
Лицо лейтенанта перекосила досадливая гримаса.
Свиридов сунулся в низенькую дверь, зацепил теменем за косяк, слабо вскрикнул: боль черным пламенем полыхнула в глазах. Выбежал к буровой, упал на колени, приложил ухо к сыновьей груди. Сердце сына молчало. Старик выпрямился. Цепенея в ужасе, спросил у мертвого:
– Петруха, сынок… Как же так? Что я матери скажу? Не сберег, старый пес. Куда ж мы без тебя?…
Две жесткие руки подняли его с земли. Сзади пахнуло одеколоном. Над самым ухом заурчал густой баритон:
– Отомстим. За все отомстим, отец.
– За что нам с Матреной такое? – со стоном выдохнул, зашелся в плаче старик.
– Слезами горю не поможешь, – угрюмо урезонил лейтенант.
Развернув безвольное, тщедушное старческое тело, втиснул лицо в гимнастерку на груди. Оскалился, нетерпеливо махнул рукой, подзывая, показал на трупы. Подбежали четверо. Похватав за руки-ноги, уволокли убитых в каморку мастера. Тот трясся, мочил слезами командирскую гимнастерку. Лейтенант пережидал, нетерпеливо постукивая носком сапога по мазутной проплешине на земле. Брезгливая судорога сводила тонкогубый рот.
– Мужайся, отец. Ответ бандитам может быть один: больше бензина, нефти фронту.
– Дак че ж я… – захлебываясь, давил в себе рыдания Свиридов. – И так сутками тут… Ни дня, ни ночи. Дома, считай, месяц не был… К концу дело идет, не сегодня-завтра зафонтанит.
– Что мешает работать, отец? Чего не хватает? – напористо вломился в причитания старика лейтенант. – Что надо – через наркомат достану, помогу, говори смелей.
– Мне-то что… Не себе прошу, – судорожно вздохнул мастер. – Буровая может встать.
– Как встать? – грозно вскинулся, вспылил лейтенант. – Такими словами не шутят! Нефть для фронта – главное дело! Остановить буровую – значит помогать фашистам.
– А я про что? Сколько начальству про ремни приводные для моторов докладные писал, говорил – как об стенку горох! – утирая слезы, взъярился мастер: задел лейтенант за самое больное. – Все износилось, латка на латке! А «собачки», что держат дверку элеватора? Это ж форменное дерьмо, веревками подвязываем! Не приведи бог, недоглядим, веревка протрется, дверка настежь, элеватор в скважину грохнется. И конец!
Заковылял к дрожащей от натуги, грохочущей буровой, напряг голос, отчаянно перекрывая железный рев:
– Во! Глянь, вот она, хреновина, на соплях да на нашей веревке держится. Оборонный объект еще называет…
Глянул на лейтенанта, осекся и помертвел: сочились глаза того столь неприкрыто-лютым приговором, что перехватило дух у мастера.
Лейтенант вынул кинжал из-за пояса. Шагнул к буровой, приставил лезвие к веревке, легко, невесомо дернул рукоятку на себя. Вяло лопнули, опали веревочные концы. Коротко звякнула, раскрываясь, дверка, и элеваторная железина заскользила вниз. По слуху резанул железный визг, оглушительно лязгнуло, сыпануло в разные стороны снопом искр.
И навалилась, оглушила, залила все в округе диковинная тишина. Сквозь нее к слуху пробился сиротливый стук мотора. Что-то урчало, скрежетало, проваливаясь все глубже в земную утробу.
– Ты что? Зачем это, гад?! – застонал мастер, с ужасом уставился на мертвую буровую.
Поднимая руки, двинулся к лейтенанту. Надвигался на него, костистый, щуплый, из-под бинтов дыбом седые волосы, целил скрюченными пальцами в лицо, выкатив залитые слезами глаза. За шагдо вредителя булькнул горлом, содрогнулся всем телом: лезвие кинжала по самую рукоятку вошло в ямку между ключицами, вылезло из шеи. Захрипев, стал медленно оседать.
