Александр Бушков - Антиквар
— Заботы? — поинтересовался Шевалье тоном, позволявшим ему моментально переменить тему при нежелании Смолина её обсуждать.
— Да нет, пожалуй, — сказал Смолин искренне. — В общем и целом жизнь тянется по средней норме… Всего в плепорцию.
— Смотри, если что… Всегда рад.
— Да ерунда, — сказал Смолин. — Даже если что — отмахаемся…
— Один на льдине, как встарь?
— Вот именно, — серьёзно сказал Смолин. — Один на льдине. Что-то в этом есть, честное слово.
— Ты, конечно, Вася, взрослый человек и неповторимая личность. Но человек, как давно подметили классики, один не может ни черта…
— Когда это я был один?
— Брось. Прекрасно понимаешь, о чём я. Мы друг друга знаем чуть ли не тридцать лет. Я тебе всегда помогу, и прекрасно ты понимаешь, что обязанным себя чувствовать не будешь. Ну что за пошлости? Почему один благородный дон не может бескорыстно помочь другому благородному дону?
— Да с чего ты взял, что мне нужна помощь?
— Говорят…
— Кто и что?
— Когда это я на такие вопросы отвечал, Вася? В воздухе порхают сороки, разную дребень на хвосте носят…
— Шевалье, — сказал Смолин, глядя собеседнику в глаза. — Ты уж давай без загадок. Я действительно ничегошеньки не знаю про то, что мне нужна помощь. Нет у меня никаких проблем. Всё как всегда. Так что, если есть конкретика…
— Ты моему слову веришь?
— Всегда.
— Ну тогда поверь, что конкретики у меня никакой нет. Считай, что я опережаю события. В воздухе, Васенька, носится что-то этакое. Никто ничего не знает конкретно, но, как бы поточнее выразиться… Считай, что с одной из сторон горизонта наползает тучка, и ты её не видишь, а другие уже усмотрели экстрасенсорным, скажем, методом… В общем, если понадобится помощь, я всегда готов.
Смолин смотрел на него задумчиво и пытливо — безукоризненно прямая спина, стать и осанка английского лорда, ястребиное лицо, почти не тронутое морщинами, волосы совершенно седые, но брови чёрные: действительно, шевалье, хозяин замка, способный в свои годы взять в каждую руку по шпаге и выйти против дюжины разбойничков… Знай он что-то, обязательно сказал бы. Приходится верить, что в воздухе и в самом деле «что-то такое носится» — но вот лично он и представления не имеет, где собака зарыта, при том, что и сам не раз шестым чувством видел тучку до того, как она чёрным грузным пятном обозначится на горизонте… Ничего пока что не случилось, подпадающего под понятие «серьёзной угрозы»!
— Ну что я могу поделать, — задумчиво сказал Смолин. — Если привык отбиваться в одиночку — и до сих пор это, между прочим, себя оправдывало… Давай не будем. Есть другая тема. Ты по специфике занятий и с театрами повязан… Не помнишь, часом, такую фамилию — Бессмертных? Отчего-то она у меня по размышлении ассоциируется как раз с театром. Я в них не ходок, но аналогии точно с театром…
— Бессмертных… Манолис Андреевич?
— Представления не имею, — сказал Смолин. — Живёт он на Чехова, двадцать восемь, это-то я точно знаю…
— Тогда это действительно Манолис. Из Театра оперетты. Зачем он тебе?
— Есть к нему дело, — сказал Смолин осторожно. Лёгкая гримаса на лице Шевалье его не воодушевила. — Знаете, из той категории, когда мимо данного конкретного человечка никак не пройти. Если всё пройдёт гладко, выгода будет нешуточная и мне, и ему, так что хотелось бы предварительно разузнать что-то…
Шевалье поднял аристократические брови:
— Неужели Манолис может оказаться деловым партнёром? У человека наподобие тебя? Я, понятно, не подвергаю сомнению твою репутацию, наоборот, выражаю лёгкое удивление — ты человек насквозь деловой, а вот его я бы так не назвал… Его отца, Андрея Бессмертного, я хорошо знал. А отпрыск получился… не идущий ни в какое сравнение. Препустой человечишка.
— А откуда такое странное имя?
— Ты что, всё забыл?
— А что я должен помнить? — искренне изумился Смолин.
— Был некогда Манолис Глезос. Греческий коммунист.
— А… — покривился Смолин. — Из этих… зарубежных друзей?
— Ирония и насмешка тут совершенно неуместны, — сухо сказал Шевалье. — Глезос, между прочим, в сорок первом году, будучи в возрасте девятнадцати лет, ночью содрал с Акрополя нацистский флаг. Стоит уважать?
— Пожалуй…
— В пятидесятые, в шестидесятые революционеры были настоящие, — сказал Шевалье убеждённо. — По моему глубокому убеждению, они вызывали искреннюю симпатию и, можешь со мной не соглашаться, были людьми, не лишёнными некоторого благородства: Глезос, Лумумба, кубинцы… Это потом, в семидесятые, толпой повалили дёрганые террористы… Короче говоря, Манолис — наш, шантарский — родился в шестьдесят втором, а в тот год Глезоса как раз выпустили из тюрьмы. Андрюша Бессмертных был человеком идейным… Значит, Манолис Андреевич… Театр оперетты, как я только что говорил. Вообще-то подпадает под понятие «ведущий актёр» — но, по моему сугубому убеждению, исключительно оттого, что этот храмчик культуры особыми талантам не блещет. Фактура наличествует — и не более того… Да, пикантная подробность: он в своё время получил кличку Везунчик из-за того, что попал в пионерский драмкружок… под названием «Балаганчик».
— Так-так-так… — сказал Смолин, осклабясь. — Уж не в те ли времена…
— Ну да.
— Где ж тут везение? — хмыкнул Смолин.
Знаменитая была история для семьдесят второго года — ни малейшей огласки, разумеется, не получившая, но прекрасно известная всему городу. Год спустя, когда Смолин вернулся из армии, о ней ещё говорили. Жили-были три обормота — глава областного отдела культуры, собкор «Пионерской правды» и режиссёр одного из шантарских театров, бескорыстнейшим образом, на общественных началах возглавлявший при Доме пионеров означенный драмкружок. Балаганчик, действительно, был ещё тот — поскольку эта троица, как выяснилось, пионеров обучала отнюдь не основам сценического мастерства. Лет несколько всё было шито-крыто, а потом кто-то из озабоченных товарищей напоролся на сына военкома — мальчишка для десяти лет был крепенький, натасканный папой в самбо, а главное, идейный. Сообразив что к чему, он врезал распалённому педофилу по тому месту, которое ему продемонстрировали, рассказал всё отцу, а тот, сыпля отборным казарменным матом, подался в обком…
Нехорошую историю, конечно, держали в величайшей тайне. Завотделом с помощью партийных товарищей отделался испугом и микроинфарктом, хитрющий режиссёр с помощью знакомых отсиделся в психушке, пока не угасли страсти, отдуваться пришлось одному собкору, отправившемуся на зону опять-таки без всякой огласки…
Шевалье невозмутимо сказал:
— Везение тут в том, что Манолис в драмкружок поступил аккурат за пару дней до скандала и потому избежал на свою попу приключений…
— Пожалуй, и впрямь везение… — согласился Смолин. — Значит, актёр…
— Дрянноватый. Но самомнения и апломба — хоть отбавляй. Женат в четвёртый раз, по отработанной методике: очаровывает очередную смазливую юную дурочку из молодого театрального пополнения, а лет через несколько от неё отделывается. Несколько раз пытался зацепиться в столице, но никого не заинтересовал — говорю тебе, одна фактура… В жизни бы не подумал, что у тебя могут с ним быть какие-то дела.
— По-всякому поворачивается, бывает… — сказал Смолин. — Расскажу как-нибудь, история не особо потаённая, но пока что из суеверия не будем углубляться в детали… — он поднялся. — Пора мне, да и у тебя наверняка дел куча…
— Если понадобится помощь…
— Мне она пока что в жизни не понадобилась, — сказал Смолин без всякой бравады, просто констатируя факт. — Ты ж знаешь мои принципы на этот счёт. Помощь — это то, к чему прибегаешь, когда не можешь справиться сам. Пока что — тьфу-тьфу, таких ситуаций не бывало…
Шевалье улыбчиво прищурился:
— А как насчёт содействия!
— Вот это — другое дело, — сказал Смолин. — Содействие никогда лишним не бывает… но и к нему предпочитаю прибегать лишь в случае крайней необходимости.
— Экзистенциалист ты наш…
— Ну что поделать, — сказал Смолин, ухмыляясь. — Господи, я был когда-то разочарован… Я-то думал по молодости лет, что сам эту жизненную философию изобрёл: стисни зубы и держись, когда весь мир идёт на тебя войной… А потом оказалось, что это давным-давно известно под красивым названием «экзистенциализм», и новизны тут нет ни капли… Всего тебе хорошего. Я обязательно приду, если что, в конце концов, я не застенчивый…
Он кивнул, вышел и неторопливо пошёл по длинному коридору с полудюжиной дверей справа и слева — из-за одной слышался ожесточённый лязг стали, из-за другой долетали воинственные вопли, в третьей (она была приоткрыта) тусовался табунок девочек — эльфов в зелёных вычурных нарядах — ага, опять собираются разыгрывать в прилегающей тайге нечто фантазийное…
Туманное предостережение Шевалье его не особенно заинтересовало: именно в силу туманности. Он и мысли не допускал, что Шевалье утаивал от него какие-то подробности — не тот человек, считайте, три десятка лет знакомы, пуда соли не съели, но отношения близки к дружеским, а это в наши циничные времена кое-что да значит…
