Андрей Константинов - Сочинитель

— Можно подумать, что ты их сам видел, — хмыкнул внимательно слушавший Рустам Нурзалиев — полуазербайджанец-полурусский, родители которого давным-давно осели в Питере.

— Сам не видел, врать не буду, — развел руками Максим. — Но источник из «спецуры» описал ее хозяйство подробно — посмотреть я бы не отказался…

— Да хрен с тобой, чего бы ты не отказался, что там дальше-то было? — недовольным гулом поторопили Егунина опера.

Максим кивнул:

— Короче, когда этот «папик» за сиськи ее ухватился — она взяла со стола бутылку шампанского недопитого и как звезданет ему по тыковке… Но тыковка крепкая оказалась — бутылка вдребезги, а барыга озверел, засветил девушке с правой под глаз. Ах ты, говорит, блядь дешевая… А она со стула кувыркнулась, но тоже не вырубилась — актеры, люди тренированные — встает и заявляет, что она, мол, блядь не дешевая, а жутко дорогая… И начинает стаканами со стойки в этих барыг кидаться, с криками типа: «Суки-падлы-воры-кровососы, жулики поганые, спекулянты недорезанные!» Короче, ставит весь этот бар, натурально, на уши — кто-то еще (то ли бандюги, то ли коммерсанты прибандиченные) начинает за нее заступаться. Пошла свалка, как на Диком Западе в салуне… А эта Даша в самой гуще кувыркается, участников подзуживает… Короче, когда «спецура» туда прибежала, она уже в отключке была — кто-то ей под второй глаз фонарь поставил, а от халатика на ней только левый рукав остался. Корешок мой вбегает в бар, видит, что такое чудо в углу валяется — ясное дело, он ее не узнал сразу, — обалдел и спрашивает бармена, что это, мол, за блядь? А она, видно, на слово «блядь» как-то обостренно реагирует — потому что снова открывает глаза и говорит ему, что он сам блядь, а она — актриса. И вообще, что все сволочи и суки — менты, бандиты и барыги. А весь мир — говно…

— Меткое замечание, — сквозь общий смех вставил реплику Саша Соснов. — У меня один приятель любил в сложных ситуациях такой стишок декламировать: «Все бабы — бляди, весь мир — бардак, любимый дядя — и тот мудак!»

— Да подожди ты с дядей, — перебил его Вадик Резаков. — Дальше-то что было? Не тяни, Макс…

— А что дальше? — пожал плечами Егунин. — Кореш мой ее кое-как с пола поднял и в кабинет поволок — она вырубилась снова, и, кстати, ключ от номера найти никак не могли. Ну, он ее притащил, значит, в кабинет, сгрузил на диван, укрыл пледом и всю ночь оберегал чуткий девичий сон — пожалел ее, номер-то, конечно, можно было и открыть, да вдруг ей плохо бы стало, захлебнулась бы, или — если посреди ночи прочухалась, могла снова за приключениями куда-то порулить. Опять же — от барыг тех подальше… Мадемуазель спала, как сурок, утром глаза с трудом открыла, огляделась, и говорит: «Да… По-моему, девочка вчера не была паинькой. А вы, собственно, кто, гражданин?» «Гражданин» ей все тактично объяснил и не удержался — автограф попросил. Она это все восприняла как должное, кивнула и говорит: «Непременно, дружок, непременно… Только опохмели меня, ради Бога, и принеси из номера какую-нибудь одежонку — срам прикрыть. А потом я тебе автограф выпишу…»

Кабинет грохнул хохотом. Рустам Нурзалиев покачал головой укоризненно:

— А с виду — такая девушка-ромашка. Я ее в кино много раз видел… Богема — она вся такая. Бесятся с жиру, не знают, как себя еще развлечь…

— Да ну! — не согласился с ним Вадик Резаков. — А по-моему, классная девка, на все веревки отвязанная. С кем не бывает? Чую, близкая она нам по духу. Ей бы делом настоящим заняться… А, мужики? Вот бы ее к нам в отдел! Бандюков бы гоняли вместе. Мы ее быстренько обучили бы…

— Это она тебя быстренько бы всему научила, — сквозь смех пробормотал Егунин и повернулся к Кудасову: — Никита Никитич? Нам актрисы в отделе не нужны? Или у нас своих «артистов» хватает?

Кудасов издал горлом странный звук, и смешки в комнате постепенно затихли, потому что шеф 15-го отдела сидел совершенно бледный, с испариной на лбу.

— Что с вами, Никита Никитич? — подскочил к столу Кудасова Вадик Резаков. — Вам плохо?

— А? — Никита Никитич посмотрел на Резакова как-то странно и помотал головой. — Нет, все в порядке… Голова что-то разболелась. Это все грипп. Не проходит никак… От головы ни у кого таблетки нет?

Резаков очень удивился — на его памяти Кудасов в первый раз жаловался на недомогание да еще и таблетку просил… Нет, с шефом явно что-то странное творилось — таблетку попросил от головной боли, а сам начал левую сторону груди рукой растирать… Не зря, видно, говорили по телевизору, что в этом году грипп с очень плохими осложнениями…

Таблетку растворимого аспирина Кудасову опера сыскали мигом, поднесли стакан, сгрудились у стола обеспокоенно.

— Никита Никитич, — тревожно спросил Егунин. — Может быть, врача вызвать?

— Да ты что, Максим, — улыбнулся криво Кудасов. — Позориться еще будем. Все нормально… Да и полегчало мне уже. Так, давайте ребята, делом займитесь… Максим, ты, кстати, материалы по Боцману подготовил? Давай-ка их вместе посмотрим, есть там у меня кое-какие особые соображения…

Все облегченно перевели дух — раз Кудасов заговорил в своей обычной манере, значит ничего страшного. Подумаешь — голову у мужика прихватило…

— Никита Никитич, — Егунин потер нос. — По Боцману у меня почти все готово, нужно только пару штрихов добавить. Можно, я к вам через часик подойду?

— Можно, — кивнул Кудасов, открывая дверцу собственного сейфа.

Никита Никитич положил перед собой на стол досье Челищева и в который уже раз — начал перелистывать его. Только строчки почему-то извивались перед глазами, словно детеныши болотной гадюки…

«Да, — подумал Никита. — Круто они меня достали, до печенок… Судя по всему, на это и расчет был. Либо я ломаюсь на Дашкином „ходатайстве“, либо просто ломаюсь потом… Удар по нервам, по психике. Если б я, скажем, запил — им бы совсем хорошо было… Наверняка у них на этот случай для меня еще какой-нибудь сюрприз заготовлен… А вот хрен вам! Отсосете у пожилого зайца! Я вам, ребята, радости не доставлю. Я вам доставлю много горя и глубоких душевных разочарований. Вы у меня за сегодняшнюю ночь трижды слезами умоетесь… Думаете, достали меня?! Это я вас, сволочей, достану и наизнанку выверну!!»

На него накатывала волнами хорошая боевая злость, возвращавшая силы, которых, казалось, не осталось уже вовсе. Так бывает — это знают все, кто привык в жестоких драках держаться до конца. В драке ведь как — если сбили тебя с ног, есть два пути. Первый — лежать и, подвывая, жалеть себя, ждать пока ногами добьют, а второй — сжать зубы, встать и драться дальше, забыв про отчаяние и боль, вот тогда и откроется второе дыхание, тогда тебя самого испугаются… В драке самое главное — не число, и даже не умение (хотя оно, безусловно, важно), в драке самое главное — характер. Побеждает тот, у кого внутренний стержень крепче. Поэтому в поединке, скажем, между семнадцатилетним мастером спорта по боксу — тренированным и развитым физически пацанчиком — и сорокалетним вором, пропитым, прокуренным, подорвавшим на зонах здоровье, у боксера нет практически никаких шансов. Вор просто загрызет мальчишку, у которого характер еще только формируется. Конечно, это в том случае, если вор — настоящий, а не какая-нибудь мелкоуголовная шпана. Потому что настоящий вор — это всегда характер, всегда харизма. Другое дело, что харизмы воровские, они за очень редким исключением — черные… Обладал такой харизмой, безусловно, и Антибиотик…

Кудасов стиснул зубы, тряхнул головой, словно сбрасывая с себя оцепенение. Строчки в досье перестали прыгать перед глазами, мозг понемногу прочищался, входил в нормальный рабочий «режим». И почти сразу Кудасов, что называется, ухватил за хвост ту самую мысль, которая ускользнула от него накануне: «Так… Если им так нужен Муха — а нужен он им действительно позарез, судя по масштабам проделанной работы, — то… То без Мухи у Палыча что-то не срастается, что-то очень важное и серьезное… Челищев считал, что Мухина собирались „делегировать“ в нефтебизнес… Да это даже не так важно, куда его там хотели двинуть — важно другое… Важна реакция Антибиотика на то, что ситуация пока не меняется. Какая это будет реакция? Крайне негативная, естественно. Человек работал-работал, приложил столько сил и средств, а результата нет. Тут любой озвереет и занервничает… Озвереет и занервничает, очень хорошо… Почему мы никак до сих пор Палыча приконтрить не могли? Потому что он опережал нас в мобильности принятия решений, в маневре, в умении оперативно концентрировать на необходимом направлении потребные силы и средства… И еще потому, что он практически никогда ничего не делает сам — только чужими руками… А что мы имеем сейчас? А сейчас мы имеем озверевшего, выведенного из равновесия Палыча, у которого наблюдается явный дефицит людей, способных самостоятельно думать, принимать решения и претворять эти решения в жизнь. Так, так… Озверевший Палыч, замученный кадровым голодом… Тут есть шанс. Шанс на то, что он в таком раскладе может стать чуть менее осторожным, что будет вынужден что-то сделать своими руками… Тем более, если он предполагает, что я — деморализован и хотя бы на какое-то время из игры выключен… Значит, что необходимо мне? Мне необходимо не только из игры не выключаться, но и еще больше активизироваться. Какая тут может быть конкретика? Самая простая! Нужно усилить контроль за Палычем, нужны дополнительные мероприятия! Нужен более плотный „колпак“… И тогда будет шанс прихватить его на чем-то — то есть нанести удар тогда, когда он не ждет…»