Юрий Комарницкий - Возвращение на Подолье

Вдоль освещенной части берега в их сторону передвигались человеческие фигуры.

— Франц, немедленно к берегу. Кажется, мы успели совершить ошибку!

Не дожидаясь Франца, он, словно торпедный катер, поплыл к берегу. Вскоре он уже бежал по пляжу, подымая каскады серебряных брызг.

Когда Франц, безбожно калеча ноги, наконец выбрался на берег, диалог с ночными гостями у Харасанова уже состоялся. Они лежали лицом вниз на мокрой траве, положив руки на затылки. Потрескивая и попискивая, неподалеку лежали две портативные рации. Один из двух жалобно стонал.

— Вот, полюбуйся, Колек, — впервые обратился к Францу на ты и назвал его чужим именем Харасанов. — Патрульные менты. Хотели нас в участок забрать, а я их повырубал. Митяя не так-то просто повязать.

Харасанов умышленно бравировал, слова неприятно резали слух. Не выпуская из правой руки пистолет, левой он поддерживал джинсы, силясь попасть ногой в штанину.

— Ану, Колек, бери ремни и вяжи им ноги, пока я их не перестрелял. На руки приладим браслеты.

Испуганный Франц незамедлительно исполнил приказ Харасанова. Полной уверенности в том, что Константин не исполнит свою угрозу, у него не было.

Быстрыми шагами они удалились с пляжа. Франца знобило. Ему опять пришлось столкнуться со случаем, который в корне мог перевернуть его жизнь. Иногда ему хотелось, чтобы весь этот кошмар закончился. Но он понимал: вместе с окончанием их взаимоотношений растают как сон надежды на другую жизнь. Опять в его жизнь войдет общежитие с забитыми работягами, вечно пьяными, живущими от получки до получки. Опять придет луковый быт, вонючие столовые и ворохи пустых бутылок.

— Скажите, Константин, только правду, вам хотелось их убить?

На это Харасанов ответил раздраженно, даже зло:

— За кого вы меня принимаете? У этих сопляков даже не было оружия, не говоря о том, что я озлоблен не на исполни — телей, а на систему. Попрошу вас больше не проверять мою жажду крови. Зная обо мне уже очень много, это не делает вам чести.

— Извините, я не хотел вас обидеть. Я и сам понимаю, что мое нездоровое любопытство по этому поводу уже начинает даже мне самому напоминать один медицинский диагноз.

Харасанов громко, даже слишком громко, рассмеялся и хлопнул Франца по плечу. Его намек он понял.

— Ладно, Франц, я вас прощаю. Вы, по сути дела, не знающий истинной жизни этого общества, интеллектуал. В народе таких людей называют чистоплюями. Впрочем, больше половины наших поэтов, художников и писателей, в подавляющем большинстве, обладают именно этими качествами. Так что не огорчайтесь, мой друг. А знакомство со мной пойдет вам только на пользу. Тем более, как я вам обещал, уголовного наказания вы не понесете. Не забывайте, деньги и оружие будут у меня, вы с Наташей — всего лишь заложники.

О случае, происшедшем на водохранилище, они не рассказывали.

Прийдя домой, они, как всегда, застали отлично сервированный стол. После ужина все расположились на ковре слушать музыку. Татьяна положила голову на волосатую грудь Константина. Франц обнимал Наташу, время от времени целуя в губы. Божественный “Мартель” зажигал кровь, вызывал медленно наростающее желание любить. Когда желание сдерживать было невозможно, они, словно шейхи-миллиардеры в перерывах между карточной игрой, уходили в спальни утолять страсть. Интуитивно они чувствовали, что скоро придется навсегда оставить эту роскошную квартиру и погрузиться в мир риска и нечеловеческого напряжения. Константин пил больше обычного. Они это замечали, но расспрашивать о причине никто не хотел. Словно угадав их состояние, Константин подошел к столу, весело и непринужденно сказал:

— Завтра отправляемся в дорогу. Сначала берем частника и прямиком на Алма-Ата. Оттуда поездом в Москву.

Это было сказано без малейшего напряжения и торжественных пауз. От его слов им стало легко и весело. К искусственному возбуждению примешалось то необычное состояние, которое “окрашивает” кровь адреналином, и называется в народе риском.

На следующий день, в шесть часов утра, из квартиры вышли четверо. Предводительствовал старый цыган, у которого из-за густой растительности на лице выглядывали только глаза. Одет он был в синий шерстяной костюм и зеленую кримпленовую рубашку. На ногах сверкали лакированные туфли на высоких каблуках. Второй из мужчин, молодой человек лет двадцати — двадцати двух, был также одет по моде семидесятых — начала восьмидесятых годов: расклешенные брюки и гипюровую рубашку. Искривленные лакированные туфли из кожзаменителя подчеркивали особый цыганский шик. Их спутницы, молодые девушки, не лишенные яркой красоты, облачены просто, с тем же уклоном: зеленые вязаные кофточки и цветные платки. У пожилого цыгана через плечо висела объемистая дерматиновая сумка. Девушки несли полиэтиленовые пакеты из которых выглядывали хвосты копченого сыра и стрелки лука.

Частник удовлетворенно окинул взглядом солидную публику и, тоном, не терпящим возражений, сказал:

— Ну, чё, ромалэ, двести зеленых до Алма-Аты заплатите? Поедем!

— Много просишь, красивый, — запричитала Таня, подмигивая Францу. — Что, твой Алма-Ата дальше чем Бендеры? Бери сто, мы плохо живем!

Мужчины отвернулись, чтоб не взорваться от смеха. У Татьяны оказались незаурядные артистические способности.

Шофер подпрыгнул, словно петух.

— Какие Бендеры… Вы что, с дуба упали?.. Это Казахстан! До твоих Бендер отсюда как до Америки!

— Ладно, ладно, земляк, откуда ей знать. Она закончила один класс. Географию не проходила, — сказал Константин, и получил удар в бок. Он рассмеялся, и обнял Таню. — Кроме Бендер она еще была в Куу-Чеке. Есть такой город за Карагандой.

— Ха-ха-ха…, — засмеялся таксист. — В Куу-Чеке, говоришь. Да, кто там не бывал, тот полжизни потерял.

— Ну, ладно, земляк, — примирительно хлопнув таксиста по плечу, сказал Харасанов, — платим двести, только давай, не тяни. Заправляйся и поехали. Продуктов у нас — ешь не хочу.

За ночь их останавливали несколько раз. У полусонных гаишников цыгане-спекулянты подозрения не вызывали.

На следующий день они приехали в залитый солнцем южный город. Усталость в сочетании с нервным напряжением сделали свое дело. Болели головы, хотелось по-человечески выспаться.

На жалобы друзей Константин ответил жестко и категорично:

— Спать будем в поезде, а затем на московской квартире. Сегодня же на Москву!

XXVI. Гостиница, вокзал, дорога, воспоминания

Выработанная привычка просыпаться в пять утра оказала ему услугу. Уткнувшись лбом в его плечо, похрюкивала голая Лидочка. Людочки не было.

Из смежной комнаты доносились приглушенные голоса. Лагерная привычка быть готовым к любой подлости, сработала и на этот раз. Голый, он тихо встал с постели. Еще через секунду у него в руке был парабеллум, который он предварительно спрятал под матрас.

То, что он увидел, повергло Василия в настоящее бешенство. Людочка держала в руках его брюки. Рядом стоял Хряк и лихорадочно, трясущимися пальцами пересчитывал пачку баксов.

Василий не помнил, что сказал, но в следующее мгновение Людочка истошным голосом завыла:

— А-а-а-а, не убивай!

Кулаком левой руки он ударил ее под дых и она свалилась на пол. Удар был слабым, но крик прекратился. Женская интуиция подсказала, что в этой ситуации лучше всего притвориться. Хряк выставил вперед руки, как гуттаперчевый мальчик, и дрожал всем телом. Стодолларовые купюры валялись на паласе.

В нем проснулась лагерная жестокость, густо замешанная на цинизме.

— Иди сюда, — металлическим голосом приказал Василий, не отводя дуло пистолета от лба Хряка. — Тебе нужны мои бабки? Ты их получишь! Становись на колени… возьми…, — приказал он ему, ухватив за волосы.

Несмотря на могучие бицепсы, тот был жалким, трусливым подонком. Он исполнил то, что Василий ему приказал и даже сделал то, что делает не каждая проститутка.

Василию ужасно хотелось его убить, но устраивать против себя настоящую охоту было еще рано. Он знал, что такая охота, если он не сумеет уйти за границу, рано или поздно начнется. Но сейчас…

Он ударил Хряка рукояткой пистолета по голове и тот мешком повалился ему под ноги. К белым жемчужинам на его губах Василий приклеил стодолларовую банкноту. “А теперь прочь из этого города.”

На Карагандинском вокзале вечный бардак. Обкуренная шпана рыщет в поисках жертвы. Цыганки попрошайничают, а их курчавые мужья продают украшения из фальшивого золота. То и дело в толпе мелькают лица уголовников и сифилитиков. Таковым всегда был этот город, в котором еще долго будет отхаркиваться коммунистический режим.

Возле пивной бочки Василий увидел старика-казаха, одетого в форму железнодорожника.

— Здравствуй, отец!.. На железной дороге работаем? — уважительно спросил аксакала.